Мирослав Немиров - А. С. Тер-Оганян: Жизнь, Судьба и контемпорари-арт Страница 28

— Так это же, — с изумлением, — Матисс?

— Матисс, — подтверждает Оганян.

— Но это не подлинник! — возмущена тетка.

— Конечно, нет, — соглашается Оганян. — Я сам срисовал.

— А это — Пикассо? — не верят глазам своим тетки, когда Оганян предъявляет им следующий холст, тоже между прочим, здоровенный.

— Пикассо.

— Сам срисовал?

— Ну.

Эти тетки уж не знаю, купили ли в конце концов что-нибудь у Оганяна или нет ли, но многие — покупали. Те, которые были пообразованней, и понимали, что на свой вкус в таких вопросах полагаться не стоит, а нужно советоваться с экспертами — вот эти тетки и дядьки, по подсказкам экспертов, они покупали. Потому что эксперты им объясняли, что они не правы, а что это есть действительно новейшее, и действительно авангардистское, и, действительно, такое, которое искусство — ну, которое следует купить в качестве хотя бы образчика.

То есть, мы перешли к тому периоду Оганяновского искусства, когда он занялся срисовыванием = присвоением = «апроприацией». Собственно, он и до сих пор занят именно этим, модифицируясь, естественно в течение времени. Опишем, как он до этого дошел.

Он и раньше охотно перерисовывал классические картины знаменитых авторов — трактуя их по-своему. Например, «Девушку у рояля» Коро он перерисовывал четыре раза, причем каждый следующий вариант был все более радикальным, а последний был уже больше похож на картину абстрактного экспрессиониста, чем на исходное произведение французского мастера середины XIX века.

Теперь же Оганян основным направлением своего искусства выбрал копирование разных классических авангардистских картин — Пикассо, Матисса, Лихтенстайна, и проч., и проч., их тщательное срисовывание и перерисовывание, и потом, конечно, выставление на выставках в качестве собственных произведений А.С. Тер-Оганяна, и продажа в качестве именно оригинальных работ представителя современного московского искусства, отнюдь не копий.

Зачем так поступать? И кому нужны эти копии?

А вот зачем. А вот почему. А все потому же: задача живописи — изображать прекрасное, так? Ну, так я именно его и изображаю!

— Все нарисовано, — говорил Оганян. — Пейзажей — срисованы с натуры миллионы. Ну, так какой же смысл мне срисовать миллион первый? Потому что я художник и мне нравится сам процесс рисования? Ну, так я тогда уж самый лучший нарисую пейзаж — тот, который уже обработан замечательным художником, таким художникам, который не нам, недоучкам, чета.

— Можно рисовать, например, табуретку. Почему нельзя рисовать картину? Картина — такой же предмет мира, что и табуретка, ну и вот — кому-то нравится рисовать табуретки, кому-то — мне например, — картины. — Так объяснял свое направление Тер-Оганян, и это звучало опять же убедительно, и картины Оганяна выставлялись, и продавались, и покупались. И это было действительно новое, и действительно авангардистское искусство.

Тут еще вот в чем дело: это было скромное искусство.

Мол, мы, новое поколение, мы не претендуем на авторское своеволие и дерзость, мы понимаем бессмысленность и смехотворность таких претензий в постмодернистскую эпоху — и вот мы скромно перерисовываем шедевры, стараясь срисовать их как можно лучше.

И эта скромность была шокирующей и вызывающей, ибо была демонстративной, ибо собственно, являла собой, при всей своей якобы тихости и незатейливости, отрицание всего предыдущего опыта истории авангардизма. Ибо по всем каноном этой истории каждый следующий художник должен был начинать с того, что объявлять предшественников козлами и дураками, и только себя самого тем, наконец, который — Именно то, что Оганян демонстративно делал все наоборот, именно это и делало его — Вышеописанная реакция теток есть самое наглядное подтверждение того, что Оганян являлся в этом своем копировании именно авангардным художником, и именно по-настоящему авангардным. Ибо именно способность вызывать у неподготовленного человека шок от неожиданности увиденного — се и есть, как известно, один из классических признаков по настоящему авангардного искусства.

И уже к концу 1990-го года он выдвигается в достаточно видные фигуры новейшего московского авангардного искусства, какой фигурой он и пребывает по сей день.

Дальнейшая эволюция этого ответвления творчества Т.: от срисовывания почтительного, он переходит к срисовыванию скорее издевательскому. Например, перерисовывает все более и более радикальные авангардистские произведения — на все более маленьких холстах, вплоть да холстиков величиной в две ладони. Да еще и — в черно-белом варианте! Получалось смешно: например, знаменитое произведение Клайна, которое представляло из себя несколько гектаров земли, покрытых синей краской, и производило впечатление именно безумным и совершенно никчемным размахом, в Оганяновом варианте — аккуратный крохотный холстик, ровно закрашенный серым.

Или — знаменитое произведение некоего итальянца, фамилию забыл — пустой незакрашеный холст с прорезанной бритвой вертикальной щелью посередине. Смысл его — «выход за пределы картины, холста», «прорыв в иное измерение». То есть, по Оганяну, — крохотная картинка серого цвета с вертикальной полоской посередине. Довольно жестокая насмешка.

И нарисовал таких штучек Оганян до фига, и получился из этого проект «Передвижной музей»: чемодан, битком набитый такими крохотными репродукциями знаменитых авангардистских сочинений.

Авангард для бедных: кому не по карману купить подлинник Клайна — или хотя бы хорошую, то есть большую и цветную копию — тот может дешево купить авдеевскую маленькую черно-белую. Кому не по карману поехать в Москву на большую выставку авангарда (да и редко они бывают, а чтобы все сразу корифеи авангарда собраны вместе, так и вообще никогда, ибо это невозможно) — тот может посетить авдеев «Передвижной музей» и все увидеть в одной комнатке. Контемпорари арт — народу!

Еще поздней — на эмалированных табличках, слегка подцвеченых розовым и зелененьким, как делали некогда немые. В понятной и близкой народу форме.

Еще поздней — на кружках и тарелках: «агитационный фарфор» Малевича, агитирующий за «контемпорари арт».

Струков Артур

Есть такой знакомец у А.С.Тер-Оганяна. В 1980-е был-рок-музыкантом, затем погрузился в православие, поступил в Богословскую академию. Затем женился, и тесть, принадлежащий к числу богачей, на свадьбу купил ему грузовик — чтобы он при помощи его, развозом грузов и т. д., зарабатывал себе и жене на жизнь.

— Да не грузовик нужно было дарить! — прокомментировал Оганян. — Лучше бы он ему церквушку купил! Вел бы Артур в ней службы, собирал бы требы — и работа непыльная, и денег больше!

Стулизм

Сюрреализм

С. Дали. «Что-то там, вызванное полетом шмеля за сколько-то секунд до пробуждения», — точнее не помню.

Таланты из провинции

— Гельман совсем обалдел, — с возмущением рассказывает Оганян, вернувшись от этого самого Гельмана (см.). — Говорит, вы все — отработанный пар, ваше время истикало, ему теперь подавай новых талантов из провинции.

— Ну, а что ты хочешь, — пришлось ответить мне ему, — ты сам этого хотел, Жорж Данден! Кто делал акциюСмерть гандоном от искусства! и все в этом духе?

— Но не отчаивайся, — придумал я, — есть выход: ты прикинься! Побрейся налысо, отрасти бороду до пояса и покрась ее в рыжий цвет, сделай повязку через глаз, как у пирата, и приходи к Гельману (с костылем) — вот, я талант из города Кургана!

Оганян очень обрадовался и развеселился.

— Точно! Когда меня, старого козла уже начнут не пускать в галереи, так и сделаю!

Но до этого покуда не дошло.

Театр художественный

Вот история из жизни Тер-Оганяна А.С., описанная очевидцем. Лето 1993-го отличалось особой моросливостью. Автор этих строк проживал тогда в Серебряном переулке, что на Арбате, и, идя уж не помню зачем и куда по Камергерскому переулку, бывшему проезду Художественного театра, был мной вдруг встречен Авдей Тер-Оганян. Главное в следующем: в руках у него была сумка. Главное в еще более следующем: не в сумке, конечно, а в ее содержимом. Оно было двумя бутылками портвейна!

Тут же, в ближайшем подъезде, в обстановке сплошной, но теплой исмороси, они довольно быстро были выпиты.

Естественно, все фибры существа автора были не согласны с этим и требовали продолжения. Все надежды неимущего автора этих строк могли возлагаться лишь на чудовищно богатого по моим тогдашним меркам Оганяна; и Оганяном было заверено: банкет — будет продолжен!

Но — не сразу.