Ирвин Уэлш - Экстази Страница 29

На минуту мне кажется, что этот старикан-панталонник не захочет ехать в какой-то ремонтный сарай на самом краю Ист Энда, но его это как раз и возбуждает, похотливую суку. Посмотрим, как его возбудит это через пару минут.

Садимся в мою тачку, и, пока мы молча катимся, я иногда смотрю на это морщинистое, черепашье лицо в зеркало заднего вида; оно напоминает мне мультяшного героя — черепашку Тушу; и я думаю о том, что Саманта просто использует меня и что я веду себя, как большая нюня, но это и не важно, потому что если чувствуешь к человеку такое, что я чувствую к ней, то что угодно для него сделаешь, что блядьнахуйугодно, и все тут, и я, сука, отправлю-таки этого ублюдка в мир иной на хуй, в преисподнюю для извращенцев и пидоров…

В ремзоне

У меня в кассетнике стоит ABC, как раз на Всем сердцем, от которой мне так грустно становится, учитывая мои собственные обстоятельства. Я готов расплакаться, как девчонка, и чувствую, что от меня от самого повеяло голубизной, потому что этот пидор вдруг спрашивает меня:

— Все в порядке?

Но мы уже приехали. Я глушу мотор.

— Да-да… знаешь… у тебя уже такой опыт, наверно. А я все-таки стесняюсь немного. Ну, и то, что мы сейчас с тобой этим займемся, ведь не значит, что мы своих не любим, правда…

Сука — извращенец кладет мне руку на плечо.

— Не беспокойся. Ты просто немного взволнован. Пойдем, — говорит он, вылезая из машины, — мы уже слишком далеко зашли, чтобы теперь поворачивать назад.

Да, он, конечно, прав. Я тоже выбираюсь наружу и подхожу к воротам. Открываю навесной замок, распахиваю створки. Когда мы оба заходим, я закрываю их обратно и веду его к боксу.

Саманта врубает свет, я хватаю одной рукой эту черепашку-ниндзя за костлявое сухое горло, и сильно бью его по роже другой рукой, сжатой в кулак. Это то, что мой старик называл поцелуем из Глазго. Потом стряхиваю его на пол и пизжу ногой по яйцам.

Саманта тут же подбегает и исполняет что-то типа танца, взмахивая своими обрезанными крылышками, как в пинбол-машине, радуясь, как дитя, и кричит:

— Ты взял его, Дэйв! Взял мерзавца! Он теперь наш! — Она бьет его ногой в живот. — Стурджес! Ты обвиняешься в преступлениях! Считаешь ли ты себя, на хуй, виновным! — вопит она и склоняется над подонком.

— Кто вы такие… у меня есть деньги… я могу достать много денег… — стонет в ответ хитрый ублюдок. Саманта глядит на него, будто он ебнутый какой.

— ДЕНЬГИ-И-И… — визжит она, — НЕ НУЖНЫ МНЕ ТВОИ ГРЕБАНЫЕ ДЕНЬГИ-И-И… что мне

делать с трахаными деньгами! Мне нужен ты! Ты для меня важнее любых траханых денег на земле! Ты ведь наверняка даже не мечтал, что доживешь до того, чтобы тебе такое когда-нибудь говорили, правда, а?

Я запираю ворота на замок и цепочку, потом возвращаюсь черным ходом и закрываю дверь офиса на задвижку. Саманта все издевается над нашим педрилой, а он умоляет ее о пощаде, как огромная баба.

Она кивает мне, я поднимаю и тащу мудилу к большому столу. С его мерзостной рожи стекает кровь вперемешку с соплями, он причитает, как старуха, не может принять свою кару, как мужчина. Но я другого от этого яйцелиза и не ожидал.

Кладу его на стол лицом вниз. Мимоходом вдруг замечаю, как выражение лица его странным образом меняется, должно быть, он думает, что я и в самом деле сейчас засажу ему в задницу поглубже… будто он нам для этого понадобился. Я привязываю его запястья куском электропровода к ножкам стола, а Саманта сидит верхом на его ногах, удерживая его, пока я не дошел до них.

Завожу бензопилу, Стурджес начинает вопить, но тут до меня доходит посторонний звук — кто-то сильно стучит в двери. Это ебаные копы, и, судя по шуму, их там до фига.

Саманта кричит мне:

— Не пускай их, не пускай, бля, — она пытается удержать пилу ступнями прямо над Стурджесом, который уже ополоумел, пытаясь вырваться из своих пут. Этот замок долго не выдержит. Даже не знаю, что сделать, — тут я замечаю огромную алюминиевую щеколду: охуенно крепкая, но только без болта. Я засовываю внутрь свою руку по самый локоть, так что он как раз получается напротив щели между дверью и стенкой. Я слышу дурацкий голос кого-то из мусоров через громкоговоритель, но не могу разобрать, что он бормочет, все, что я слышу — это песня «Отравленная стрела», гремящая у меня в ушах. Потому что это она разбила мне мое ебаное сердце, она знала, как все будет, с самого начала.

Саманта уже добралась до него, я слышу, как жужжит пила, боль в руке становится почти невыносимой, этой рукой я уже никогда после этого не свалю миллвалльского Лионси, будто это сейчас имеет значение, я оборачиваюсь и кричу Саманте:

— Сделай ублюдка, Сэм! Давай, девочка! Сделай его!

Жужжанье пилы сменяется лязгом, когда лезвие врезается в плоть, чуть пониже плечевого сустава, кровь хлещет фонтаном, заливая цементный пол бокса. Я представляю, какой бардак тут останется для старины Бала, который ему совсем не порадуется, но об этом сейчас даже смешно думать, потому что пила уже прошла через мясо Стурджеса и вгрызается в самую кость. Саманта уперлась задницей в стол, с зажатой между ступнями пилой, и буквально отрывает орущему ублюдку руку… Боже, у нее такое же лицо, как когда я трахаю ее, и я вдруг слышу новый треск, на этот раз из меня самого, моя собственная долбаная рука, и мне так больно, что я сейчас отключусь, но, пока я падаю, я успеваю заметить, как на меня глядит Саманта. Она что-то кричит, я ничего не слышу, но я знаю, я читаю по ее губам. Она вся в крови своего мерзавца, кровища повсюду, но она улыбается, как маленькая девочка, заигравшаяся в грязи, и я вижу, что она говорит: я люблю тебя… и я повторяю то же ей в ответ, и тут я вырубаюсь, но мне уже по фиг, потому что это самое крутое чувство в мире… вечно прячется судьба… но я нашел ее, потому что люблю и потому, что я сделал это для нее… искал повсюду… мусора мне теперь тоже по фиг, все кончено, но мне насрать… вечность пузыри пускает…

В небесах…

они…

летают…

высоко…

НЕПОБЕДИМЫЕ — Любовный роман в стиле эйсид хаус

Колин Кэмпбелл

и Лаги Вебстер

Мы — непобедимы С телеком в тени Все девчонки наши Выиграли мы

Пролог

Меня это уже порядком достало: ведь ничего не происходит, и я, наверное, заглотил простой парацетамол, но ладно, хрен с ним, нужно просто бодриться; и малютка Эмбер чешет меня по загривку и твердит, что все еще будет клево, тебя потащит, все зазвучит 3D, и я чувствую, что меня накрывает, да еще как, — невидимая рука хватает за волосы и поднимает меня аж на самую крышу, потому что музыка вдруг звучит во мне, вокруг всего меня, льется из моего тела, вот это да, вот это да, и я смотрю вокруг, и мы взлетаем ввысь, а глаза у нас, как огромные черные дыры, излучают любовь и энергию, и у меня в животе начинается буря, и слабость кругами расходится по телу и мы по одному выползаем на танцпол, и, похоже, мне скоро будет нужно на толчок, но я держусь, и все проходит, и я лечу на ракете к русским…

— Да-а, хорошая штука, — говорю я Эмбер, и мы вместе начинаем медленно и постепенно входить в ритм.

— Просто супер.

— Да уж, ничего, — слышен голос Алли.

Но вот к пульту выходит мой любимец, сегодня он в ударе, он будто играет на наших коллективных психо-гениталиях, распластанных прямо перед нашими телами, и мне во весь рот улыбается та богиня в лайкровом топе, ее загорелая кожа блестит под тонким слоем пота, и она притягивает, как холодная бутылочка Бекса в жаркий душный день, и сердце у меня начинает свое бум-бум-бум — Ллойд Буист прибыл по вашему распоряжению, и танец в NRG, и танец в U4E уносит меня ко всем чертям, и мы с Алли, Эмбер и Хэйзел совершаем свои скромно-эротичные маневры, и вдруг прямо на меня валится этот тупица, потом лезет обниматься и просит прощения, я слегка шлепаю его по каменному животу — ну и пресс у человека, и благодарю бога, что мы все в таблетках и здесь в клубе, а не в алкашке в пабе, скажем, в «Эдже», и не убранные в хлам, нет уж, я эту дрянь и пальцем не трону… у-ух, ракеты-ракеты… у-ух ты, ведь еще сильнее накрывает, и я уверен, вот прямо сейчас и нужно влюбиться, щас-щас-сейчас, но не во весь мир, а в нее, в эту волшебную одну, давай смелей, давай смелей — здесь и теперь, взорви свою долбаную жизнь за одну секунду, доступную лишь между ударами твоего сердца, давай прямо щас… да ладно… это же просто кайфушка, ничего особенного…

Потом нас плющит в берлоге Хэйзел. Алли ставит нам Slam'a, — все это очень мило, но только его уж совсем безумно пробивает на разговоры, а меня так и тянет подвигаться, хотя нет, по-моему, меня скорее тянет перепихнуться. От этих амстердамских плейбоев реально крышу рвет, честное слово. Уф-ф-ф-ф!

А здесь полно девчонок. Люблю я их, лапок, — такие красивые, особенно когда ты в таблетке. Америку я, конечно, не открываю — любой парень может повторить то же самое. Я где-то читал про то, что девчонки всегда или святые, или бляди. Но, по-моему, это как-то слишком упрощенно… бред какой-то. А может, это было про то, что это так парни обычно на девчонок смотрят. Спрашиваю у Алли, что он думает про все это.