Павел Тетерский - Клон-кадр Страница 29

На самом деле до вечера было еще далеко (обе стрелки прикрепленных к столбу квадратных уличных часов только-только перевалили за двенадцать), но выпускники уже здорово заложили за воротник. Перебродившая молодость вкупе с алкоголем и (у некоторых) старческой интеллигентной спермой била в голову не наотмашь, но прицельно: они громко о чем-то разговаривали, отвратительно ржали, седобородые папики доё…ывались до студенток в мини. «А вы с какого отделения, девушка? — А я вот в семьдесят шестом здесь тоже учился — о, что это было за время». Стандартный загон, который лично я слышал тысячи раз: мы провели здесь уйму времени, хотя студентами и не числились, а здешние выпускники год от года не меняются.

Скорее всего в список нажитого имущества у большинства папиков входят любящие семья и дети, но желание вспомнить молодость — откатать студентку fucka на лестничной клетке родного института — заставляет их на какое-то время забить на любимых, любящих и слегка надоевших семью и детей. Впрочем, чаще всего это ни к чему не приводит: студентки редко дают этим пьяным интелям, им неинтересны ни они сами, ни тем более их байки о студенческой молодости. Вообще это глобальное заблуждение человечества — думать, что твои пьяно-слезливые воспоминания о былом могут кого-то зацепить. Лучше бы они говорили о настоящем времени — может, это было бы интересным хотя бы в одном случае из ста.

— Ролан Факинберг тоже заканчивал fuck, — ни с того ни с сего вспоминает Клон. — Может, и он будет здесь?

Мы расположились метрах в десяти (так, чтобы не попасть под случайную бутылку со стороны пьянствующих выпускников) от памятника. Клон предусмотрительно расстелил на траве извлеченный из недр рюкзака бомбер, я — просто растянулся. Возможность присутствия Факинберга на вечере встреч выпускников казалась мне маловероятной. Это не тот человек, который станет пить на памятнике с постаревшими однокашниками. Слишком большая дистанция.;

Да и потом — я уверен, что большинство из них его ненавидят. Просто так, без объяснения причин.

В свое время Ролан Факинберг увел у меня жену. Я мог бы тоже его ненавидеть, если бы не следующий факт. Все три года нашей совместной жизни я страстно желал, чтобы кто-нибудь ее у меня увел. Кто-нибудь достойный и способный обеспечить. Кто-нибудь, кого она смогла бы полюбить так же, как меня.

«Отдам жену в хорошие руки…» Что, не нравлюсь? Я и сам себе не нравлюсь.

Волоокий бразильянский мессия Пауло Коэльо написал прекрасный в своей первозданной говенности роман «Алхимик». Мой приятель Фрукт (ныне — почти постоянный пациент психиатрической больницы № 8, она же Соловьевка, она же Клиника неврозов) как-то раз с перепоя написал рассказ «Моя творческая биография», целиком и полностью посвященный Пауло Коэльо. Герой этого рассказа встречает Пауло Коэльо в московском метро и ведет его в свою шарагу. Там гопники хотят навешать Пауло Коэльо людей, потом бабушка из стакана жопит его в метро с поддельным пенсионным удостоверением, а в самом конце герой везет Коэльо на вписку в какой-то спальный район на «-но», и там они вместе пьют водку «Ермак» (осетинский спирт, паленое производство, цена в ларьке — 36 рублей).

Мне гораздо больше нравится второе литературное произведение. Но в первом есть один правильный заряд (правильные заряды вообще довольно часто вложены в переплеты говенного фикшена). О вселенной, которая вся приходит к тебе на помощь, если ты желаешь чего-нибудь очень сильно.

В моем случае вселенная выделила мне в помощь Ролана Факинберга. Такая вот ирония судьбы.

Все, что я испытал (помимо ежедневного желания повеситься, к которому, впрочем, был вполне себе морально готов): что-то вроде досады — ну почему именно он? Банально выражаясь, меня просто не устроил ее выбор, не более. Я бы предпочел, чтобы моим преемником стал другой парень. Необоснованно — просто из чувства врожденной антипатии, которое миляга Ролан изначально призван был вызывать у всех, но сумел преобразовать его в противоположное и создать на основе этого что-то вроде культа.

За это ему, кстати, почет и уважение. Вынужден признать. У меня бы так не получилось.

В любом случае, важно не это. Важно, что никакой ненависти я к нему не испытывал Просто не мог испытывать.

— Слушай, — начинаю я, сняв губами пену с горлышка. — У тебя любящая жена и культовый статус среди молодых читателей. Зачем ты это сделал?… — Еще не закончив, я понимаю, что это именно то. что он хотел бы услышать. Очередное доказательство его безбашенности из чужих уст. Очередной акт почитания его выдуманной сущности (хотя сегодня она была реальной — откуда?). -…Хотя ладно… Забей.

Поздно. Он не забивает:

— Я и сам не знаю. Не понимаю, что на меня нашло. Это твое присутствие. Твои дерьмовые глупые разговоры.

Не спорю. Даже если бы и не было всех этих взаимных непоняток. связанных с популярным имиджем и повсеместным пиар-враньем, нам все равно следовало бы прекратить общение сразу после обустройства семейной жизни Мы бы просто испортили друг другу эту самую семейную жизнь Причем если я этого хотел, то Клон — вряд ли. Он-то никогда не считал спокойную вялотекущую бытовуху прогнием и поражением, для него это было благо. Благо-Удел-Хорошего-Человека. То, ради которого можно предавать друзей и оставлять за бортом все то, что составляет основу твоего кайфа.

Я хочу сказать: человек, у которого есть в наличии готовое и состоявшее счастье — прямо вот здесь, на блюдечке с голубой каемочкой. — не будет стоять посреди полосы перпендикулярно мчащимся на него машинам. Ему это не надо.

— Ты поссорился с женой. Клон? Не бойся, это ненадолго.

Клон: насупленно молчит, потягивает пиво. Вряд ли он поссорился с женой. Я решаю замять тему:

— Ладно, теперь точно забей. Готов признать: один ноль в твою пользу. Я думал, ты слабее.

Один из выпускников fucka — лысый дядечка в костюме (уже без галстука — воротник рубашки расстегнут; фрагмент средней дороговизны красной удавки торчит из кармана: ставлю десять баксов, до окончания встречи выпускников он ее прое… ет). Внешне похожий на экс-комментатора, а ныне средней возвышенности телевизионную шишку, сделав карьеру в спортивной журналистике, — этот отпочковывается от пьюшего кагала и нетвердой походкой направляется к правому от входа углу здания. За оным углом: бессменный импровизированный туалет, строго мужской и строго для пьяных, которым лень зайти в здание. Желтые стены в этом месте изъедены вековыми потекам мочи, штукатурка — отслаивается.

Все это происходит под окнами аудиторий, расположенных в правом крыле. Если на fucke есть пидоры-извращенцы, которых возбуждает вид мочащихся мужчин (а я всегда был уверен, что такие здесь водятся, пусть даже и не афишируют свое существование), — это как раз для них. Заперся в такой аудитории, предварительно проставив ящик пива объекту сексуального интереса — и он весь твой. Можешь даже взять Видеокамеру, чтобы дома потом можно было еще раз расслабиться у голубого экрана.

— Как ты думаешь, Клон, этот ссать пошел?

— А то. Он же вспоминает молодость, как же без этого. Хочет внести свою лепту в эрозию любимой альма-матер.

Лысый действительно собирается помочиться в углу — теперь в этом не остается никаких сомнений. Его выдает лицо с застывшим поверх морщин выражением таинственной радости. Как будто, помочившись на стену, он в очередной раз докажет свою принадлежность к какому-нибудь тайному братству. К мистическому ордену бывших школяров.

— Пока не протрезвеет, он будет гордиться этим, — констатирует Клон. — Он будет думать примерно так: «Как здорово, что во мне еще осталась доля молодежного раздолбайства и похуизма. Все-таки fuckовская закваска — это fuckовская закваска, которую не выветришь ни карьерой, ни солидностью».

Я согласен с Клоном. Полностью согласен. Может быть, лысяга даже будет обсуждать это с остальными. Со всеми теми, кто в течение сегодняшней встречи выпускников присоединится к Тайному Братству Обоссавших Стену.

Пресловутая «закваска»: иллюзия собственной непогрешимости. Когда жизнь изъест вас со всех сторон, обгрызет, как яблоко, превратит в неинтересного и скучного персонажа — однояйцового близнеца всех остальных, всех тех, кого вы каждый день видите в метро и на улицах, — она будет вашим скелетиком в шкафу. Извлекаемым редко и чаще всего по пьяни. Частицей того, кем вы были когда-то, призванной подвигнуть вас к беспонтовому самоубеждению: я еще могу нажраться на памятнике и оросить стену мочой, значит, не все так плохо.

Музейным экспонатом, лоскутком на память. Этаким раритетным авто, пылящимся в гараже и раз в год выползающим на свет божий для того, чтобы принять участие в фестивале «Автоэкзотика». Когда на Тушинском аэродроме выстраивается колонна из таких вот раритетов, в неокрепших умах и в самом деле может возникнуть иллюзия пороха в пороховницах. Иллюзия того, что «мерин» из наследства Третьего рейха до сих пор представляет собой то, чем он был в эпоху Второй мировой. Что он — не латаный ветеран, а все тот же символ мощи империи… Глупо.