Чарльз Буковски - Музыка горячей воды Страница 29

— О чем вы думаете? — спросила она у меня.

— У вас интуиция?

— Конечно. Я кофе поставлю. Вам обоим нужно что-нибудь выпить.

— Вы правы.

Дженис приготовила кофе, и мы вышли наружу. Через боковую дверь. Снаружи располагалась миниатюрная детская площадка — качели и трапеции, песочницы, такое вот. По склону к нам сбежал парнишка лет десяти.

— Это Джейсон, мой младшенький, мой малыш, — сказала Дженис из дверного проема.

Джейсон был юный взъерошенный бог — светловолосый, в коротких штанишках и широкой пурпурной рубашке. Ботиночки на нем были синие с золотом. Вроде здоровый и шустрый ребенок.

— Мама, мама! Покачай меня на качельке! Покачай, покачай! — Джейсон подбежал к качелям, уселся и стал ждать.

— Не сейчас, Джейсон, нам некогда.

— Качи-качи, мама!

— Не сейчас, Джейсон…

— МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА, — заверещал Джейсон.

Дженис подошла и стала раскачивать Джейсона. Взад-вперед качался он, вверх-вниз. Мы ждали. Прошло довольно много времени, и они закончили, Джейсон слез. Из одной ноздри у него висела густая зеленая сопля. Он подошел ко мне.

— Я хочу сам с собой поиграть, — заявил он и убежал.

— Мы его не ограничиваем, — сказала Дженис. Мечтательно оглядела горы. — Раньше мы там катались на лошадях. Боролись с застройщиками. А теперь внешний мир подкрадывается все ближе. Но здесь все равно очень славно. Свою книгу «Птица на взлете, волшебный хор» я написала, когда упала с лошади и сломала ногу.

— Да, я помню, — ответил Тони.

— А мамонтовое дерево я посадила двадцать пять лет назад, — показала она. — Наш дом тогда был здесь единственный, но все меняется, верно? Особенно поэзия. Столько нового, волнующего. И, опять же, столько ужасного барахла.

Мы опять зашли внутрь, и Дженис налила нам кофе. Мы сидели и пили его. Я спросил, кто ее любимые поэты. Дженис быстро перечислила тех, кто помоложе: Сандра Меррилл, Синтия Уэстфолл, Роберта Лоуэлл, сестра Сара Норберт и Эдриан Пур.

— Первое стихотворение я написала в начальной школе — на День матери. Учительнице так понравилось, что она меня попросила прочесть его перед всем классом.

— Ваше первое поэтическое чтение, а? Дженис рассмеялась:

— Да, можно так сказать. Мне очень не хватает родителей. Их уже больше двадцати лет нет в живых.

— Необычайно.

— Нет ничего необычайного в любви. Родилась она в городке Хантингтон-Бич, всю жизнь прожила на Западном побережье. Ее отец работал полицейским. Дженис начала писать сонеты в старших классах, где ей повезло учиться у Инее Клэр Дики.

— Она обучила меня дисциплине поэтической формы.

Дженис налила еще кофе.

— Я всегда хотела стать поэтом всерьез. В Стэнфорде я училась у Айвора Саммерза. Первая публикация у меня состоялась в «Антологии западных поэтов», которую Саммерз составил. — Саммерз оказал на нее глубочайшее влияние — поначалу. У Саммерза была хорошая группа: Эшберри Чарл-тон, Уэбдон Уилбёр и Мэри Кэзер Хендерсон.

А потом Дженис откололась и присоединилась к поэтам «длинной строки».

Она училась на юридическом, параллельно изучала поэзию. После окончания работала секретарем суда. В начале сороковых — «в то темное, трагическое военное время» — вышла за своего возлюбленного из старших классов. Муж ее был пожарным.

— И я эволюционировала в домохозяйку-поэтессу.

— Ванная у вас есть? — спросил я.

— Дверь слева.

Я зашел в ванную, а Тони кружил над Дженис и щелкал свои снимки. Я помочился, хорошенько хлебнул водки. Застегнул ширинку, вышел из ванной и снова сел.

В конце сороковых стихи Дженис Олтрис зацвели во множестве изданий. Ее первую книгу «Я повелеваю всему зеленеть» напечатал Алан Суиллаут. За ней вышла «Птица, птица, птица, никогда не умирай» — тоже у Суиллаута.

— Я вернулась в школу, — продолжала Дженис- В Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Получила магистерскую по журналистике и магистерскую по филологии. На следующий год защитила диссертацию по филологии и с начала шестидесятых преподавала английский язык и творческое письмо здесь, в университете штата.

Стены Дженис украшало множество наград: серебряная медаль лос-анджелесского Клуба Тлей за ее стихотворение «Тинтелла»; диплом за первое место от поэтической группы «Магнетитовая гора» за стихотворение «Мудрый барабанщик». И множество других призов и наград. Дженис подошла к столу и вытащила то, что у нее было в работе. Прочла нам несколько поэм. Поэмы свидетельствовали о внушительном развитии таланта. Я спросил, как она относится к современной поэтической сцене.

— Их так много — ответила она, — тех, кто называет себя поэтами. Но у них нет ни образования, ни чувства к собственному ремеслу. Дикари захватили замок. Нет мастерства, нет неравнодушия — они требуют одного: чтобы их приняли. К тому же все эти новые поэты явно восхищаются лишь друг другом. Меня это тревожит, и я об этом говорила со множеством своих друзей-поэтов. Молодой поэт вроде бы считает, будто ему нужны лишь пишущая машинка да несколько листков бумаги. Они не готовы, у них вообще нет никакой подготовки.

— Видимо, нет, — сказал я. — Тони, тебе уже хватит снимков?

— Ага, — ответил Тони.

— И меня еще вот что беспокоит, — сказала Дженис- Поэтам восточного истеблишмента достается слишком много наград и стипендий. А западных поэтов не замечают.

— Может, восточные поэты лучше? — поинтересовался я.

— Я совершенно определенно так не считаю.

— Что ж, — сказал я, — полагаю, нам пора. Один последний вопрос. Как вы начинаете писать стихотворение?

Она помедлила. Длинные пальцы бережно поглаживали толстую обивку кресла. Заходившее солнце через окно бросало долгие тени в комнату. Заговорила Дженис медленно, будто во сне:

— Я начинаю чувствовать стихотворение издали. Оно подступает ко мне, как кошка по коврику. Мягко, но без презрения. И так — семь-восемь дней. Я становлюсь восхитительно взволнована, возбуждена, это такое особенное чувство. Я знаю — стихотворение где-то здесь, и вдруг оно накатывает порывом, и все так легко, так легко. Торжество творения стиха — такое царственное, такое возвышенное!

Я выключил магнитофон.

— Спасибо, Дженис, я пришлю вам экземпляры интервью, когда его напечатают.

— Надеюсь, все получилось.

— По-моему, все прошло вполне здорово.

Она проводила нас до дверей. Мы с Тони спустились по склону к машине. Один раз я обернулся. Она стояла в дверях. Я помахал. Дженис улыбнулась и помахала в ответ. Мы сели в машину, свернули за поворот, я заглушил мотор и свинтил колпачок с бутылки водки.

— Оставь хлебнуть, — сказал Тони.

Я дернул из горла и оставил ему хлебнуть.

Тони выбросил бутылку в окно. Мы отъехали, быстро спустились с гор. Ну чего, лучше, чем работать на автомойке. Теперь надо лишь перепечатать с пленки и выбрать два-три снимка. Спустились в аккурат к часу пик. Везет строго как утопленникам. Могли бы гораздо лучше подгадать.

Холодная ночь

Лесли брел под пальмами. Переступил через собачью какашку. В Восточном Голливуде было 10.15 вечера. В этот день рынок поднялся на 22 пункта, и эксперты не могли объяснить почему. Гораздо лучше экспертам удавалось объяснять, когда рынок падал. От обреченности было им счастье. В Восточном Голливуде стояли холода. Лесли застегнул верхнюю пуговицу куртки и поежился. И чуть сгорбился от зябкого воздуха.

К нему подошел человечек в серой фетровой шляпе. Лицо у человечка было как морда арбуза, без всякого выражения. Лесли вытащил сигарету и заступил человечку дорогу. Тому было лет 45, где-то пять футов шесть дюймов, фунтов 140 весу.

— Спички не найдется, сэр? — спросил Лесли у человечка.

— Да-да…

Человечек сунул руку в карман, и в этот миг Лесли дал ему коленом в промежность. Человечек хрюкнул и согнулся, а Лесли двинул ему кулаком за ухо. Когда тот упал, Лесли опустился на колени и перекатил его, вытащил нож и под холодным лунным светом Восточного Голливуда перерезал человечку глотку.

Все это было очень странно. Будто в полузабытом сне. Лесли не очень соображал, взаправду это происходит или же нет. Кровь сначала вроде как сомневалась — была лишь глубокая рана, — а потом хлынула. В отвращении Лесли отпрянул. Встал, отошел. Потом вернулся, сунул руку человечку в карман, нашел книжку спичек, выпрямился, закурил и пошел по улице к своей квартире. Лесли вечно не хватало спичек — людям, наверно, вообще спичек недостает. Спичек и шариковых ручек…

Лесли сел, налив себе скотча с водой. По радио передавали Коупленда[30]. Что ж, Коупленд не фонтан, но всяко лучше Синатры. Дают — бери, бьют — беги. Так ему всегда старик говорил. Ну и на хуй старика. На хуй всех ебанутых христосиков. И Билли Грэма[31] тоже на хую вертеть его заскорузлым выхлопом.