Андрей Темников - Зверинец верхнего мира Страница 29

– Не дыши в ухо, – сказал Вениамин и уставился в стену.

Эта стена из грубого камня отделяла пляж от проезжей дороги, цемент между камней выступил наружу подтеками и делал ее похожей на многослойный неопрятный сэндвич. Она держалась на железобетонном основании высотой метра полтора, и на нем, у самого песка, углем (писали, должно быть, лежа): «Катя и Алис тут сосались. Мы лизбианки». На этот раз подростков под стеной было двое, и они еще не успели напиться, поэтому один, широко раскрыв рот, демонстрировал другому коренной кариозный зуб, а другой, изучая его, говорил:

– У тебя в дырке арбузное семечко застряло. Вениамин должен был устроить испытание. Лежа, со своего места, он пытался рассмотреть, какое оно, черное или белое, коричневое или в крапинку. Нет, арбузное семечко не просматривалось. Вениамин осторожно повернулся на спину, чтобы не спугнуть этого открытия, продолжил испытание; он сел. Ни одного островка поблизости, ни один предмет не нарушал унылой полиэтиленовой глади, и вполне приемлемая щетка растительности на другом берегу Волги; этот маленький синий дебаркадер, превращенный в турбазу, нам тоже знаком. Девушка, которая вчера уехала, подвязывала волосы резинкой с разноцветными цветочками, звездочками и колечками. Высоко поднимая плечи, она зашла в воду по пояс и осталась там ждать, пока рыбки-иглы, петельками спавшие в иле, выпрямятся и приплывут подергать ее за волоски на ногах, рыбки-иглы тут же ее окружили, стали невидимыми губами пробовать на вкус. И тогда она сложила ладони щучкой и нырнула, махнув в воздухе желтыми пятками, как щенок, который начинает работать лапами, когда его только несут к воде. «Вынырнет, я у нее кое о чем спрошу».

Совсем окончательно ему хотелось быть уверенным, что страшный, отвратительный сон закончился, а девушка что-то не показывалась, и он обдумывал, как спросить, и понимал, что прямо спрашивать нельзя.

– Водолазка ебаная, – незлобно сказал один из подростков, и Вениамин почувствовал, как его пробирает озноб от того, что здесь умеют читать его мысли.

Подростки тоже подошли к воде, тоже ждали, им всегда интересно, кто сколько может пронырнуть. И тут же, метров за двадцать от них, не больше, из воды, лицом к берегу, вынырнула блестящая голова. Ахающий, судорожный вздох. Брови подняты так, будто ими можно собрать воду со лба.

– Я сегодня не в форме!

Вениамин поплыл к ней неумелым, медленным кролем; ее голова над водой вертелась, как в баре вентилятор, плавала она как-то робко и переводила взгляд то на пристань с катерами, музыкой и гидроциклами, куда ее в конце концов могло прибить течением, то на берег, измеряя расстояние, которое, ворочаясь с боку на бок, уже преодолел Вениамин. Станет ли он хватать ее за ноги? Станет ли обнимать и тянуть на дно? Есть ли и там, в зеленой зацветшей мути, эти ленивые рыбки-иглы? Все ей было интересно.

– Хочешь ко мне зайти? – спросил Вениамин.

– Хочу, – ответила девушка, – но только… – И добавила обстоятельство, которое сделало ее отказ смешным и лишило его всякого смысла.

И этим мир, в котором пребывал Вениамин, был испытан и во всех отношениях приведен в порядок.

– Дай я тебя поцелую, – сказал он, болтая ногами в воде и сопротивляясь силе, которая вечно тянет на дно, и девушка, которая вчера уехала, машинально подставила ему висок. «Это реальность», – подумал Вениамин. Такая вот, хоть и нет почвы под ногами, а в остальном – реальность.

После обеда народ на пляже лежал погуще, чем с утра, и солнце разогревало песок, и в нем пеклись яйца. Из бара спускались новые и новые. Гаденыш, пузатенький, в потной майке и бежевых шортах со множеством карманов и карманчиков, стоял на лестнице и беззвучно трубил в стеклянную трубу. Пиво лилось ему на пухлый подбородок; он стоял, расставив ноги с крутыми шариками мускулов на кривых, омерзительно-белых икрах, и занимал собой проход, так, что позади выстроилась очередь. Надувные акулы и утки в руках пенсионерок, покачиваясь и сверкая белками невозможных глаз, дожидались, пока он допьет пиво и спустится, но гаденыш поставил пустую бутылку на ступень лестницы и, расталкивая надувные игрушки, которые старались протиснуться мимо него, стал подниматься обратно. Наверное, в бар, с тоской подумал Вениамин, поскольку ему казалось, что и он там что-то потерял. Они подплыли к берегу. Лежали на мели, упираясь пальцами в песок и болтая ногами. И странно, словно обоих заключил какой-то кокон счастья и взаимопонимания, проницаемый разве только для тихой, вкрадчивой гнусности, но громкие гадости, ничего не значащие огрызки пляжного срама, их не задевали. Племя выродков размножалось и било об стену бутылки, смешивая брызги стекла с тупым однообразным матом; гаденыш, державший на лестнице надувных акул и уток, явился сразу в трех лицах, с отцом и сыном; пришли собаки, все в парше, и они стали валяться на расстеленных полотенцах, и два извращенца, высокий и бородатый, кормили «Меллером» мальчика, обсев его с двух сторон, нежного, смуглого, рыжего, в плавочках с обезьянками Вайкики, и спрашивали:

– Мальчик, а твои родители когда придут? – и мальчик хохотал, и никто не смел вмешаться и отогнать их, хотя все смотрели на эту тройку косо, и всем становилось нехорошо, кроме Вениамина и девушки, которая вчера уехала.

Но наконец и его настигла дурнота. Въехала на песок и затормозила прямо перед ними, надвигаясь бампером, старая «Волга» цвета кофе с молоком, без ветрового стекла, нарочно, чтобы им было видно, что там делается внутри. Крепкий, с сильными ногами футболиста человек бегал по песку, застенчиво придерживая ладонями слишком широкие, слишком короткие трусы, но теряя равновесие, взмахивал руками, и девочки, которые лежали под ним на животиках, взрывались нестройным одобрением и щелчком с большого пальца метали в него мелкие камушки. Вениамин подобрал пинчера, который, задрав морду, семенил по мокрой кромке песка, коричневого, пятнистого, как Бемби, пинчера, и бросил его в переднее окно «Волги», в самую гущу копошащихся тел, пинчер ухватил кого-то за торчащий член и тут же надулся и задавил кого-то, как подушка безопасности. Теперь им, Вениамину и девушке, которая вчера уехала, уже напрочь отказано было в покое, и пришлось пробираться порознь, обходя машину с двух сторон. Изо всех ее окон выпирали жуткие пятнистые бока, возможно, этот пинчер и был бродячая подушка безопасности. Вениамин видел, как расходятся шерстинки на растянутой коже, и с них прыгают блестящие блошки, а девушке досталось изучать воскового клеща, который пока не собирался покидать собаку, и, зеленоватый, напоминал подушечку, такую карамель, которую бедные деревенские старушки сосут, запивая чаем. Обойдя «Волгу», они соединились и подошли к розовому полотенцу.

– Я больше не хочу на автобусе, – сказала девушка, которая вчера уехала.

С ее волос и с ее рук летели брызги воды, прямо на Вениамина, прямо ему на грудь, и он от этого стал покрываться мурашками, так-то вот, Мураками. Тут она была перед ним настоящая, с пластмассовым браслетом на запястье, с великолепным блеском нижней губы, пушистая и смуглая, не то что на обложке гнусного провинциального журнала, который ему давеча приснился, без этой мертвенной синевы, без этой пугающей прозрачности, пропускающей сквозь себя самодовольные рожи в галстуках. Темная, сильная и таинственная. По ее спине, на которой начинал подниматься серебристый пушок, медленно проплыла тень вороны, на мгновение затмевая блеск мелких капель воды. Она вытирала лицо полотенцем. Стоп!

– А где?.. – спросил Вениамин, так как только теперь понял, что не видит одной необходимой детали, без которой вся эта реальность – какой-то сон, такой же, как и был предыдущий, такой же кошмар.

– Ты это о чем? – спросила девушка, поворачиваясь к нему лицом. – Я говорю, что больше не хочу ехать автобусом, но прошлась бы лесом, там теперь хорошо, прохладно. А как ты думаешь, комары там есть?

Вениамин побоялся задать прямой вопрос, ограничился намеком.

– Где твой лифчик?

– А зачем он? – спросила девушка, разводя руками. И все снова стало зыбким, во всех вещах почувствовалось какое-то летучее безумие, увлекающее их неизвестно куда, но уж точно в сторону нового кошмара. Ему пришлось вспомнить, что груди он оставил в баре, поэтому лифчик ей на самом деле не нужен. Но и сопротивляться всему этому не оставалось сил, и последняя жалкая надежда на неудобный валик из детского матрасика была напрасной. Давно он съехал головой и давно дышал во что-то влажное и мягкое.

– Хорошо, пройдемся лесом, – выдохнул он туда. И солнце разогревало песок на пляже и высушивало Волгу, и Волга мелела. Постепенно из воды поднимались островки, поросшие кустами шиповника, ивой и молодым тополем, и листочки дрожали от колебания воздуха. Многие с пляжа переходили илистые лужицы вброд, и только кое-где надо было плыть, – и гуляли по островам, блестя голыми плечами. Но и это Вениамину было все равно, и что Волга высыхала, и что в ней ил покрывался коркой, и очень немного воды оставалось только на синих плавках Вениамина и на черных девушки, которая вчера уехала, из последних вышла длинная, с указательный палец, изогнутая книзу кудря, и у нее на острие собралась последняя капля.