Содом Капустин - Поэма тождества Страница 29

– Я подозреваю, что если ты однажды решил молчать, то не заговоришь, пока не изменишь решение, ответ, условия и границы. Я думаю, что если ты однажды постановил заткнуть себе уши, то ты будешь читать по губам, жестам, приметам и совпадениям, пока не изменится ситуация, обстоятельства, требования и язык. Я уверен, что если ты однажды дал себе вводную закрыть глаза, то ты не будешь ими пользоваться, пока другие твои чувства не скажут, сообщат, доведут и доложат, что уже можно их открыть. И я смотрю, как ты, однажды погрузившийся в неподвижность, начал шевелиться, двигаться, передвигаться и обниматься, доведя до финала, окончания, итога и апофеоза эту свою часть плана, проекта, программы и продукта!

Твоё тело, действуя, работая и орудуя без твоего контроля, согласия и разрешения поцеловало сухими устами лоб, переносицу и подбородок Золотаря. Затем оно подняло своими ладонями свою мошонку и удрученно, скорбно и призывающее помотало головой.

– Ты хочешь, велишь, командуешь и приказываешь мне сделать тебя бесплодным, оскопленным, кастрированным и пустым?

Твоё тело кивнуло четыре раза подряд, под слой и под систему.

– Если бы твои шутки не были так серьёзны, я бы подумал, что ты шутишь. Если бы твои решения не были так взвешены, я бы подумал, что ты зря. Если бы твоя значимость не была так велика, я бы подумал, что тебе не надо. Если бы твоя дорога не была бы так сложна, я бы решил, что ты издеваешься. Но я знаю тебя, я верю тебе, я слушаю тебя и я люблю тебя!

Обнажив свой член, покрытый складками, мешочками и морщинами приросшего, припаявшегося и неотделимого теперь твоего кишечника, Золотарь взял тебя за яички и четыре раза обмотал твоей мошонкой свой пенис в одну, противоположную и следующую стороны, словно плети мышиного гороха, обнаружив куст чертополоха карабкаются по нему, ища солнце, или как навивается на одинокое дерево разорванный высоковольтный провод. Твоё тело не сопротивлялось, не двигалось, не выражало озабоченности, но и не помогало, не указывало и не направляло движений Золотаря.

Придерживая одной рукой твой обвисший фаллос, чтобы тот не болтался, второй рукой твой подбородок, чтобы не опускался, а другой рукой придерживая твои тестикулы, чтобы не разболтались, Золотарь начал половой акт. На вас смотрели стены, кирпичи стен, зола кирпичей, они содрогались, сотрясались, вибрировали, попадая в ритм, такт и фазу движений Золотаря. От вашего сношения замутились, взбаламутились и вздыбились воды всех труб, источников и ключей. На ваш коитус выплыли из глубин ужасы, в давние, недавние и средние времена скованные, изолированные и устраненные коричневой спермой Папы, а нынче, сейчас и благодаря тебе, высвободившиеся, удрученные и готовые вредить, портить и издеваться.

– Содом Капустин – ты не просто мастер, мастер где-то там, мастер чего-то тут или мастер всего когда-то – ты мастер самого себя! Содом Капустин – ты не просто виртуоз, виртуоз на чем-то, виртуоз на ком-то или виртуоз всего и сразу – ты виртуоз самого себя! Содом Капустин – ты не просто художник, художник-портретист, художник-танатист, художник-пейзажист – ты живописец себя! Содом Капустин – ты не просто знаток, не знаток вещей, не знаток людей, не знаток мудрости, ты – знаток самого себя во всём, во всех, везде и всегда!

Золотарь сношал твои тестикулы и кожа мошонки соприкасаясь с поверхностью твоих кишок, прорастала, проникала и соединялась с ней, образуя единый кожный, кожаный и постоянный конгломерат, агломерат и триумвират. И когда Золотарь эякулировал, распугав своим криком, ором и воплем блаженства, мучения и отвлечения стены, воды и духов, твоя мошонка и тестикулы остались привитые, свитые и наживо соединенные с членом Золотаря, как черенок груши, примотанный к разрезу на ветви яблони приживляется и даёт свои отличные плоды, или как прижатые одна к другой отполированные пластины меди и олова за столетия, благодаря диффузии прикипают одна к другой. Твоё же тело, тем временем, продолжительностью и долготой, пока шло совокупление, нагнетало в Золотаря всё то, те и тех, что приобрело, утащило и сохранило после поедания зеков, вертухаев и паханов и теперь сам Золотарь, презираемый, но не презренный, оскорбляемый, но не оскорблённый, задираемый, но не задранный сравнялся, превзошел и оставил позади по могуществу, возможностям и потенциалам любого из администрации тюрьмы или её паханов.

Восхищенный, благодарный и пораженный в самое сердце, печень и солнечное сплетение твоей несказанной, неразгаданной и неподдающейся выражению, соображению и пониманию милости, жертве и соболезнованию Золотарь, порывшись в своих карманах, кошельках и портмоне, вытащил три колокольчика из технеция, звеневшие малиновым, калиновым и медовым звонами и приладил их на место, где были твои яички.

Вышагивая тихо, осторожно и бесшумно, словно обутый в валенки як-производитель, которого уводит вор, пока облака прикрыли серп месяца, а пастухи пьют цзампу, или как падает из пипетки капля, которая, из-за малой высоты падения и поверхностного напряжения, не сливается с общим объемом, а скользит по водной глади, твоё тело, ведомое, провожаемое и сопровождаемое Золотарём, кралось, вышагивало и перемещалось по запутанным подземельям, подвалам и отвалам так осторожно, осмотрительно и острожно, что не звякал, не дребезжал и не шелохался ни один из колокольцев, заменивших твоему телу бубенцы, тестикулы и яички. Вскоре вы оказались в местах заповеданных, запрещенных и недоступных для простых арестантов.

Золотарь вел твоё тело по вырубленным, выжженным и выеденным в кирпичах галеркам, анфиладам и балконам, спрятанным в тени, высоте и заброшенности. Если бы ты на мгновение вышел бы из своей медитации, погружения и одиночного плавания в пучинах самого глубокого себя, ты бы, возможно, был поражен, подавлен и ошеломлен картиной, представшей твоим глазам.

Десятки самых доверенных хозобозников неспешно таскали полосатые, клетчатые и однотонные матрасы. Другие десятки арестантов крутили, как белки, попавшие в колесо вечного, пока не закончатся изумрудные орешки, двигателя или как вечерний бриз вращает лопасти уходящих за горизонт верениц ветрогенераторов, привод титанической машины. По ее ленте транспортёра, многоярусной, извилистой и заворачивающейся в многочисленные петли, нескончаемой чередой, ехали, плыли и двигались матрасы, сдаваемые зеками во время посещения бани, прачечной и массажного салона. Те самые матрасы, которые впитывали, пропитывались и хранили литры семени арестантов. Несколько пар, троек и четверок гладких, ребристых и пупырчатых валиков, выжимали, выдавливали и выкручивали эти матрасы, извлекая до последней капельки, клеточки и кубика всю спущенную во время перманентных мастурбаций сперму осужденных, преступников и заступников. Полученная жидкость, протекая по спиральным трубкам, желобам и спермоводам, собиралась в чугунные, корундовые и фаянсовые чаны, в зависимости от качества, плотности и живости. Из этих чанов, поднимая их вверх на лебедках, крюках и стропах, наполняли прозрачные цистерны, где молочного, кофейного и янтарного цвета жидкости, бурлили, обогащаясь кислородом, квасородом и праной.

Но ты не видел всего этого, а твоё тело и без тебя знало, что происходит тут, там и повсеместно, и продолжало свой путь за, вместе и рядом с Золотарём.

– Это тайная, секретная, табуированная и неприступная цитадель, схрон, форт и твердыня Папы, культовиков, кабинетчиков и отрезателей.

Голос Золотаря отражался шепотом, шуршанием и шелестом от струганной, горбатой и дощатой двери в потаённое убежище, прибежище и отбежище администрации. Золотарь потянул одну из планок, как стая лебедей, запряженная в крылатую колесницу, катает по небу сидящую в ней одноглазую куклу, или как время, на часах оставшееся до выхода, чтобы встречать поезд с дражайшей сварливой тетушкой, никак не желает дойти до нужной цифры, и она подалась, поддалась и отошла, образовав проход, достойный, достаточный и необходимый для зека.

– Здесь, тут, в этом месте и за этими стенами я спрячу, укрою, сберегу и схороню тебя! Ты – единственная за столетия, дни, ночи и сонмы секунд любовь моя! Если с тобой случится, произойдет, выпадет и вывалится что-нибудь, то жизнь, существование, радость и печаль моя будут разбиты, разрушены, растоптаны и разметены!

В пустом, гулком и высоком помещении, выдранном, обработанном и отделанном бранью, рванью и мрамором, находилось несколько ванн, бассейнов и лягушатников, наполненных отфильтрованной, прочищенной и активированной спермой разных колеров, консистенций и свойств. Золотарь провел твоё тело к самой роскошной, вычурной и шикарной ямине и погрузил с макушкой, плечами и голенями в отливающую серебром, золотом и ворванью непрозрачную сперму.

– Будь, скройся, берегись и оставайся, пока, снова, впредь и опять я не приду, вернусь, прилечу и заберу тебя!