Чак Паланик - Дневник Страница 3

Соль в том, что когда ты ребенок и даже когда ты чуть старше, двадцати лет от роду, скажем, и зачислена в художественный колледж, ты ничего не знаешь о реальном мире. Тебе хочется верить парню, когда он говорит, что любит тебя. Как только он женится на тебе, он отвезет тебя к себе домой, на какой-то райский остров. В большой дом из камня на Восточной Березовой улице. Он говорит, что хочет лишь сделать тебя счастливой.

И нет, честно, он никогда не замучит тебя до смерти.

И бедная Мисти Кляйнман сказала себе, что мечтала вовсе не о карьере художника. А мечтала она на самом деле, всю дорогу, о доме, семье и покое.

И тут она оказалась на острове Уэйтенси, где все соответствовало идеалу.

А потом выяснилось, что идеалу не соответствовала она.

26 июня

Мужчина звонит с материка, из Оушен-Парка, чтобы пожаловаться: его кухня исчезла.

Это естественно – не заметить сразу. После того, как ты проживешь где-нибудь достаточно долго – в доме, в квартире, в стране, – они становятся слишком маленькими.

Оушен-Парк, Ойстервилль, Лонг-Бич, Оушен-Шорс – все это прибрежные города. Женщина с бельевым шкафом, пропавшим без вести. Мужчина, чья ванная сгинула без следа. Все эти люди – сообщения на автоответчике, люди, которым слегка обновили интерьер в домах, где они проводят отпуск.

Прибрежные местечки, летний народ. У вас дом с девятью спальнями, который вы видите лишь две недели в году – может пройти несколько сезонов прежде, чем вы заметите отсутствие какой-то его части. У большинства этих людей – по меньшей мере полудюжина домов. На самом деле это не «дома» в смысле «жилища». Это инвестиции. Они владеют кондо и кооперативными квартирами. У них апартаменты в Лондоне и Гонконге. В каждом часовом поясе ждет другая зубная щетка. Груда грязной одежды на каждом континенте.

Этот голос, жалующийся на автоответчике Питера, он говорит, что у него была кухня с газовой плитой. Встроенная духовка (с двумя отделениями) в одной из стен. Большой двудверный холодильник.

Слушая, как он стонет, твоя жена Мисти Мэри кивает головой – да, много чего здесь раньше было по-другому.

Раньше можно было попасть на паром, просто вовремя явившись в гавань. Он ходит каждые полчаса, на материк и обратно. Каждые полчаса. Теперь ты становишься в хвост. Ты ждешь своей очереди. Торчишь на автостоянке с толпой пришельцев, сидящих в сияющих спортивных машинах, которые пахнут далеко не мочой. Паром приходит и уходит три-четыре раза, прежде чем тебе найдется место на борту. Тебе, просидевшей все это время под жарким солнцем, в этой машинной вони.

У тебя уходит все утро только на то, чтоб убраться с острова.

Раньше ты могла войти в гостиницу «Уэйтенси» и занять столик у окна, никаких проблем. Раньше ты никогда не видела мусора на острове Уэйтенси. Или транспорта. Или татуировок. Пропирсенных ноздрей. Шприцов, вымываемых прямо на пляж. Липких использованных кондомов в песке. Рекламных щитов. Названий корпораций, написанных где ни попадя.

Мужчина в Оушен-Парке, он сказал: стена его столовой – сплошные идеальные дубовые панели и обои в синюю полоску. Плинтус, рейка для подвешивания картин и лепнина по своду потолка идут непрерывно, без единого шва, от угла до угла. Он стучал, и стена – монолит, сухая штукатурка на деревянном каркасе. В середине этой совершенной стены – вот где, он клянется, раньше была дверь на кухню.

По телефону, оушен-парковский мужчина говорит:

– Может быть, я ошибаюсь, но в доме должна быть кухня? Ведь так? Разве этого нет в «строительных нормах и правилах», или как их там?

Дама в Сивью недосчиталась своего бельевого шкафа, только когда не смогла найти чистого полотенца.

Мужчина в Оушен-Парке, он рассказал, как достал штопор из буфета в столовой. Он пробуравил маленькую дырочку там, где ему помнилась кухонная дверь. Он достал из буфета нож для стейка и несколькими ударами чуть расширил отверстие. У него есть маленький фонарик на цепочке для ключей, и он прижал щеку к стенке и заглянул в проделанную им дырку. Он прищурился, и в темноте была комната со словами, написанными вдоль и поперек стен. Он прищурился, дал глазам привыкнуть, и там, в темноте, он смог прочесть лишь обрывки:

– …только ступите на этот остров, и вы умрете… – гласили слова. – …бегите как можно быстрее из этого места. Они убьют всех детей Божьих, если так нужно будет, чтобы спасти их собственных…

Оттуда, где должна была быть его кухня, слова гласили:

– …все вы убиты…

Мужчина в Оушен-Парке говорит:

– Вам бы лучше приехать и посмотреть, что я тут нашел.

Его голос на автоответчике говорит:

– Вам стоит приехать хотя бы из-за почерка.

28 июня

Столовая в гостинице «Уэйтенси», ее зовут «Столовой Дерева и Злата» из-за ореховых филенок и мебели, обитой золотой парчой. Каминная полка вырезана из ореха, а подставка для дров в камине сделана из полированной латуни. Ты обязана поддерживать огонь, даже когда с материка дует ветер; тогда дым дает задний ход и выкашливается наружу из пасти камина. Копоть и дым сочатся в залу, вынуждая тебя вытащить батарейки из всех детекторов дыма. К этому времени вся гостиница пахнет так, будто в ней был небольшой пожар.

Каждый раз, когда кто-нибудь просит столик девять или десять – тот, что возле камина, – а потом поднимает сучий скулеж из-за дыма и из-за того, как тут все-таки жарко, тебе нужно выпить. Просто глоточек, сойдет что угодно. Кухонное вино вполне сойдет для твоей бедной толстухи-жены.

Это один день в жизни Мисти Мэри, королевы рабов.

Еще один самый длинный день в году.

Это игра, в которую может сыграть кто угодно. Это просто Мистина персональная кома.

Пара порций спиртного. Пара таблеток аспирина. Повторить.

В «Столовой Дерева и Злата», напротив камина, окна смотрят вниз, на береговую линию. Половина шпатлевки высохла и затвердела, раскрошилась, пока стылый ветер не засвистал внутрь сквозь щели. Окна потеют. Сырость скапливается на стеклах и стекает вниз, в лужу, пока пол не пропитывается насквозь, а ковер не начинает смердеть, как кит, выброшенный на пляж и провалявшийся там две последние недели июля. Вид за окном: горизонт загроможден рекламными щитами с теми же торговыми марками фаст-фудов, солнечных очков, теннисных туфель, которые ты видишь на обломках, что отмечают линию прилива.

Оседлавших каждую волну, ты видишь их – окурки.

Каждый раз, когда кто-нибудь просит столик четырнадцать, пятнадцать или шестнадцать, что возле окон, а потом принимается жаловаться на промозглый сквозняк и на вонь от болотистого, мокрого ковра, когда они ноют, прося другой столик, тебе приходится выпить.

Этот летний народ, их Священный Грааль – идеальный столик. Жреческий трон. Позиция. Место, где они сидят, всегда хуже, чем то, где их нет. Тут такая толкучка, что пробираясь через столовую, ты получаешь под дых локтями и тазовыми костями. Тебя шлепают кошельками.

Прежде чем мы двинемся дальше, у тебя может возникнуть желание надеть какую-нибудь дополнительную одежду. Накопить в организме побольше витаминов группы «В». Может, обзавестись дополнительными мозговыми клетками. Если ты читаешь это на публике, прервись, пока на тебе не окажется твое самое лучшее нижнее белье.

И даже еще раньше тебе может захотеться подать заявку на пересадку донорской печени.

Ты видишь, к чему все это ведет.

Именно к этому привела вся жизнь Мисти Мэри Кляйнман.

Имеется бесконечно много способов самоубийства, не влекущего немедленной смерти.

Каждый раз, когда некая дамочка с материка заходит в столовую с группой своих подружек – все они стройные и загорелые, и все они вздыхают по поводу деревянных панелей, белых скатерок, хрустальных ваз, наполненных розами и ветками папоротника, по поводу антикварного столового серебра, – каждый раз, когда кто-нибудь говорит: «Ну, вам стоит подавать вместо телятины тофу![2]» – опрокинь рюмку.

Эти стройные женщины – порой по уикендам ты видишь их мужа, крепыша-коротышку; он потеет так сильно, что черный чубчик, наспреенный им на залысину, стекает вниз по его затылку. Густые реки темного ила, что пачкают сзади воротничок его рубашки.

Каждый раз, когда одна из местных морских черепах заходит сюда, теребя жемчуга на сморщенном горле – дряхлая миссис Бёртон, или миссис Сеймур, или миссис Перри, – когда она видит каких-то худых загорелых летних женщин за ее собственным, личным, любимым с 1865 года столиком и говорит:

– Мисти, как ты могла? Ты знаешь, я всегда захожу сюда в полдень по вторникам и по средам. Право же, Мисти… тогда тебе приходится опрокинуть две рюмки.

Когда летняя публика просит кофе со взбитыми сливками, или хелатное серебро, или стручки рожкового дерева, или что угодно на основе сои, – опрокинь еще рюмку.

Если они не дают чаевые, опрокинь другую.

Эти летние женщины. Они так жирно подводят черным карандашом глаза, что кажется, будто на них очки. Они подводят губы темно-коричневым карандашом, а потом едят, пока помада вся не сотрется. Остается столик, полный тощих девчонок, у каждой – грязное кольцо вокруг рта. Их длинные загнутые ногти – пастельного цвета иорданского миндаля.