Джек Керуак - Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935–1946 Страница 3

Пока мы кутили да колотились на пыльных кровавых полях, нам и присниться не могло, что все мы окажемся на Второй мировой, некоторые – убиты, кто-то ранен, из остальных выпотрошило невинные порывы 1930-х.

Не стану углубляться в свой младший год Лоуэллской средней школы, обычное то было дело для слишком молодого мальчишки либо недостаточно старшего, начинать играть регулярно, хоть из-за того, что тренер Тэм Китинг считал меня второкурсником, потому что мне было пятнадцать, он меня играть не выпускал, а «припасал меня» для младшего и старшего годов. Кроме того, прогнило что-то в штате Мерримэк, потому что на тренировках в драках за мяч он меня гонял довольно жестко, а я вполне отлично забивал жесткие мячи и мог бы проделывать это в любом официальном матче, или же там какая-то политика примешалась, чего отец мой совсем не поощрял, ибо был так честен, что, когда к нему пришла депутация лоуэллцев году в 1930-м просить баллотироваться на мэра, он ответил: «Конечно, я пойду в мэры, но, если я выиграю выборы, мне придется вышвырнуть из Лоуэлла всех жуликов, и в городе никого не останется».

V

Я знаю только, как прошел сезон моего старшего года, и суди сама, или, если ты не поняла, пусть судит тренер: первую игру года я начал лишь потому, что Пай Менелакос повредил себе щиколотку. Спору нет, он был ничего так себе каверзный нападающий, но такой маленький, что, когда кто-нибудь в него врезался, он улетал на 10 футов. Опять же спору нет, он был юркий. Но поскольку отчего-то тренер прикинул, что ему нужен блокирующий игрок, «защитник» вроде Рика Пьетрыки и этого четкого маленького пасовщика Христи Келакиса, места мне, начинающему нападающему, за линией защиты не оказалось. Однако что до защиты, я в потасовке за мяч мог пригнуть голову и ядром нестись насквозь 10 ярдов, даже не глядя. А полузащитником мог поймать плохо поданный пас, что пулей летел у меня за спиной, всего лишь развернувшись вокруг, ухватив его и швырнув обратно моему нападающему, и рвануть до самого конца. Признаю́, блокировать, как распасовщик Билл Деммонз, или подавать пасы, как Келакис, я не мог. Им как-то надо было заполучить туда Пьетрыку и Менелакоса, и отец мой утверждал, что кому-то заплатили. «Типично для вонючей дыры на Мерримэке», – сказал он. Кроме того, он не был особо популярен в Лоуэлле, потому что едва кто-нибудь впаривал ему какую-нибудь белиберду, он на него всех собак спускал. В душевых «Лориер-парка» он как-то дал в зубы борцу после того, как поединок слили – или подстроили. Схватил греческого патриарха за рясу снизу и вышвырнул из своей печатни, когда тот стал торговаться за цену рекламных проспектов. Так же поступил с хозяином театра «Риальто», Дуб-за-Тыщу Гроссменом, как он его называл. В деле его обжулила компания кэнацких «друзей», и он сказал, что реку Мерримэк очистят только в 1984 году. Мэрской депутации он уже сообщил, что думает насчет честности, нахрен. Он управлял маленькой еженедельной газеткой под названием лоуэллский «Прожектор», которая разоблачала взяточничество в Ратуше. Мы знаем, что все города одинаковы, но он был исключительно честный и откровенный человек. Был всего-навсего Мистер Пять-на-Пять, ростом 5 футов 7 дюймов и весил 235 фунтов, однако никого не боялся. Он признавал, что из меня паршивый подающий в бейсболе, но в том, что касалось футбола, говорил, что нападающего лучше и не бывает. Это его мнение, впоследствии подтвержденное Фрэнсисом Фэйхи, тогда тренером Бостонского колледжа, а позднее – Нотр-Дама, который на самом деле приходил к нам домой и беседовал с отцом в гостиной.

Но у него была веская причина обижаться, как покажут дальнейшие достижения. Как я уже говорил, я начал первую игру. Но давай сначала скажу, у нас была великолепнейшая линия: Бугай Эл Свобода был правым крайним, литовец или поляк 6 футов 4 дюйма, крепкий, как бык, и такой же кроткий. Телемах Грингас (вышеупомянутый) – правым полузащитником, по кличке Герцог и брат великому Оресту Грингасу, оба – крутейшие, костлявейшие и честнейшие греки, каких только можно встретить. Сам Герцог, вообще-то, мой друг детства, когда на короткий месяц в двенадцать лет или около того мы решили быть друзьями, вечерами по субботам гуляли полторы мили, опираясь на плечи друг друга, обнявшись, от искрящихся огней Карни-сквер, Герцог теперь вырос в тихоню, но весом в 210 фунтов, глыбища с веселыми черными глазами. Хьюи Уэйн – правый угловой защитник, здоровенный 225-фунтовый спокойный парень с Эндовер-стрит, где жила богатая публика, с бычьими мощью и манерами. Джо Мелис – центровой, поляк динамичных, грохочущих, драматичных, под-бокс-стриженных подсечек, позже избран капитаном команды следующего года и обречен играть защитником, а также хороший бегун на 300 ярдов в легкоатлетике. Чет Рейв – левый угловой защитник, странный разговорчивый валун, а не человек семнадцати лет, ему суждено было стать единственным членом этой лоуэллской команды, которого, помимо меня, всерьез добивались команды крупных колледжей (в его случае – Университета Джорджии). Джим Даунинг – левый угловой, томный ирландец 6 футов 4 дюймов, и с ними давай осторожней. И Хэрри Кинер – левый крайний, быстр и хорош в защите и сделан из скалистых костей.

В общем, я начал первую игру года против Гринфилдской средней (и вот достижения, о которых я говорил, всего года) (от матча к матчу) и забил два гола, которых не засчитали, на самом деле забил пять из семи первых голов во всей игре, в среднем набрал ярдов 10 за попытку и совершил 20-ярдовую пробежку, несколько дюймов не хватило до гола, и Келакис взял на себя честь довести его до конца (он играл распасовщиком).

Во второй игре сезона, несмотря на это мое качество игры, лодыжка Менелакоса (Менни) зажила, и он вышел на мое место. Мне разрешили играть только последние две минуты, в Гарднерской средней в западном Массачусетсе, я нес мяч, но дважды, сбитый в первом голе в обеих попытках, на 12 и 13 ярдов соответственно, оказался с расквашенным носом и после игры ел мороженое «Город стульев» (оно делается в Гарднере).

(Оба те первых матча Лоуэлл легко выиграл.)

В третьей игре меня даже не назначили начинать, а отправили только на вторую половину, против Вустерской гимназии, и я бежал перед ударом с рук 64 ярда сквозь целую команду ради гола, затем оттарабанил еще два гола, ярдов по 25 на каждый, а мяч нес лишь семь раз на 20,6 ярда зараз. Это в газете отражено. (Ту Лоуэлл тоже выиграл.)

Вместе с тем, когда для Лоуэлла настало «большое испытание» против Мэнчестера, даже тогда я не был большим героическим «стартовым», а сидел на скамье, а школьная детвора на трибунах теперь принялась скандировать: «Хотим Дулуоза, хотим Дулуоза!». Ты можешь такое переплюнуть или прикинуть? Мне приходилось сидеть и наблюдать, как некоторые обалдуи там кочевряжатся и вытанцовывают, одно растяженьице – и вот героический Пьетрыка тщательно снимает шлем, когда ему помогают ухромать прочь с поля, чтобы все видели, как его трагические волосы плещут на осеннем ветерке. Предполагалось, что он могучий защитник, а он пахал и плюхался старой коровой и без угрюмой безмолвной блокировки Билла Деммонза перед собой не достиг бы линии схватки за мяч, чтобы успеть к прорыву. Однако хваленый Мэнчестер переоценили, Лоуэллская средняя выиграла со счетом 20:0, и мне разрешили всего разок пронести мяч в последний момент, а распасовщик призвал нырнуть в линию, когда мне хотелось только обмахнуть край, поэтому я забурился в подножку, и крик «Хотим Дулуоза» усох, а игра окончилась минуту или меньше минуты спустя.

Признаю, я им все равно в том матче был без надобности (20:0), но когда настала пятая игра, ее я тоже не начинал, но мне дали поиграть четверть ее, за которую я забил 3 гола, один не зачли, против Академии Кита, которую мы выиграли 43:0. Но вполне понятно, если разбираешься в футболе, либо теперь уже, либо прежде, спокойно втихаря про меня вызнавали люди Фрэнсиса Фэйхи из Бостонского колледжа, которые уже готовились переходить в Нотр-Дам, иными словами, я привлекал заинтересованное внимание высших эшелонов американского футбола, а поверх всего прочего бостонская «Вестник» в ту неделю тиснула на спортивной странице заголовок, прямо через весь верх, гласивший: «ДУЛУОЗ 12-Й ЧЕЛОВЕК ЛОУЭЛЛСКОЙ СРЕДНЕЙ. ИЗ ОДИННАДЦАТИ», что странно, как ни накроши. Даже в моем шестнадцатилетнем невинном умишке таилось подозрение, что тут что-то не так, хоть я и не мог совсем уж (или не хотел) поверить в отцово утверждение про блат. Тренер Тэм Китинг вроде поглядывал на меня иногда с неким отстраненным грубоватым сожалением, думал я, как будто это невнимание к моим осязаемым силам уплыло у него из рук. Отец мой теперь был в ярости. Спортивный обозреватель Джо Кэллахэн, который позже станет директором Нотр-Дама по связям с общественностью при режиме Фрэнсиса Фэйхи, а тогда президент «Бостонских патриотов» в Лиге американского футбола, принялся в своих спортивных колонках намекать про меня, что «цифры не лгут». Вражеский спортивный обозреватель, ненавидевший моего Па, написал обо мне, что я-де «похож» на футболиста. Какая прелесть, ну?