Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами Страница 3

Давай поиграем в шашки, — ныл я, ходя вокруг, покуда отец на кухне проверял студенческие контрольные и стаканами глушил водку.

Нет, сын. У меня слишком много работы.

А потом поиграем?

Отец продолжал внимательно смотреть в листок, время от времени что-то отмечая на полях.

Нет, сын. Я же тебе сказал, у меня очень много работы. А когда я ее сделаю, то устану. Иди лучше поиграй с собакой.

Мне надоела собака! Она умеет только есть и спать.

Может быть, все-таки сыграем? Один разок!

Наконец он поднимал глаза.

— Нет, сын, я не могу. Мне нужно проверить работы.

Я устал, у меня болит колено.

Колено распухало из-за артрита; отцу приходилось время от времени ходить к врачу и протыкать его длинной иголкой. Он хромал, а с лица не сходило страдальческое выражение.

— Если бы я мог спокойно сидеть в инвалидном кресле, — иногда говорил отец, — по крайней мере передвигаться было бы куда легче.

У нас было одно общее дело: отвозить на свалку мусор.

— Огюстен! — кричал отец из подвала. — Если загрузишь машину, я прокачу тебя до свалки.

Я напяливал на палец колечко настроения, которое как раз полировал, и летел в подвал. Отец, в черно-красной клетчатой куртке, морщась от боли, тащил на плечах два больших зеленых пластиковых пакета.

— Проверь, крепко ли завязано. Не хватало только, чтобы мусор рассыпался. Потом не соберешь.

Я брал пакет и тащил его к двери. Не волоки по полу! Порвешь дно, и все вывалится.

Я же тебя только что предупредил.

Ты велел проверить, как завязано, — парировал я.

—Да. Но ясно же, что тащить пакет по полу нельзя.

Он ошибался. Я видел по телевизору рекламу мусорных пакетов «Хефти».

Они не порвутся, — коротко заверял я, продолжая тащить.

Послушай, Огюстен. Пакет надо нести, понимаешь?

Если ты не в состоянии нести пакет в руках, как положено, я не возьму тебя на свалку.

Я глубоко вздыхал, поднимал пакет и нес его к «аспену», а потом снова шел в подвал, за следующим. Обычно мы неделями копили мусор, в подвале собиралось до двадцати пакетов.

Когда машина наполнялась, я втискивался на переднее сиденье между отцом и мусором. Кисловатый запах, настоянный на картонных пакетах из-под молока, яичной скорлупе и содержимом пепельниц, приводил меня в восторг. Отца тоже.

— Мне нравится этот запах, — признавался он, пока мы ехали шесть миль до общественной свалки. — Я бы с удовольствием жил поближе к мусорной куче.

Приехав, мы с отцом настежь открывали все двери фургона. Машина стояла на самом краю огромной ямы, расправив крылья, словно готовилась взлететь. Радиатор широко улыбался. Здесь я мог вытаскивать пакет, как хочется, и волочить его по земле, а потом бросать вниз.

Дальше мы ехали мимо цеха по переработке вторсырья, куда люди свозили сломанные детские ходунки, ржавые железные печки и ненужные кукольные домики.

Пожалуйста, разреши мне взять его домой, — заныл я, увидев хромированный кофейный столик со столешнией из выщербленного дымчатого стекла.

Ничего из этого хлама мы домой не потащим. Неизвестно, где это все находилось.

Он еще совсем хороший! — Я уже представлял себе, как прикрою щербины, разложив веером журналы — будто в приемной у врача. Ну а если часа три потереть столик «Виндексом», он наверняка станет чистым.

Нет, сын. А теперь перестань трогать грязь и возвращайся в машину. И не хватайся за лицо — у тебя все руки в микробах.

Колечко настроения на моем пальце сразу почернело.

— Ну почему нельзя? Почему?

Отец раздраженно вздыхал.

— Я тебе сказал, — цедил он сквозь стиснутые зубы, — неизвестно, кому принадлежал весь этот хлам. Мы только что вывезли мусор из дома, и незачем сразу тащить туда новый.

Я сидел, прижавшись к незапертой двери, и втайне мечтал, что она распахнется на полном ходу, я вывалюсь на шоссе и покачусь по асфальту — под колеса едущего за нами грузовика. Тогда уж отец точно пожалеет, что не разрешил мне взять кофейный столик домой.

Родители ненавидели друг друга и ту жизнь, которую построили вместе. Поскольку я появился на свет в результате сплава их генов, то неудивительно, что мне нравилось кипятить мелкие монетки на плите, а потом до блеска начищать пастой для полировки металла.

— Ты тиран, инфантильный тиран! — кричала мама, сидя на диване в любимой позе, поджав под себя ноги. — Чертов ублюдок! Добиваешься, чтобы я перерезала себе вены! — Она рассеянно потеребила кисточку на длинном вязаном жилете.

Крим восприняла слова хозяйки как сигнал к отступлению и, поджав хвост, отправилась вниз — спать возле бойлера.

Отец стал красным как рак и подлил в стакан тоника.

— Дейрдре, ради Бога, успокойся. У тебя просто очередная истерика. Просто истерика. — Поскольку отец работал преподавателем, у него выработалась привычка все повторять по несколько раз.

Мама поднялась с дивана и медленно пошла по белому пушистому ковру, словно ища место с наилучшей акустикой.

— У меня истерика? — спросила она ровным, тихим голосом. — Ты считаешь, истерика? — {Театральный смешок.) — Ну, ты и убожество! — Мама остановилась рядом с отцом и прислонилась спиной к книжному шкафу. — Твои желания настолько вытеснены в подсознание, что творческий порыв ты принимаешь за истерику. Именно этим ты меня и убиваешь. — Она закрыла глаза и сделала лицо, как у Эдит Пиаф.

Отец поднес к губам стакан и отхлебнул глоток. Обычно он пил весь вечер, поэтому слова его казались слегка скомканными.

Никто тебя не убивает, Дейрдре, поверь. Ты сама себя убиваешь.

Чтоб ты сдох! — завизжала мама. — Проклинаю тот день, когда вышла за тебя замуж!

Пока они так ругались, я сидел здесь же, в столовой, за столом, расстегивая и застегивая застежку на золотой цепочке, которую мама купила мне в Амхерсте. Я всегда боялся, что она свалится, поэтому постоянно проверял застежку.

Я поднял глаза и произнес:

А вы не можете перестать ругаться? Вы все время ругаетесь и мне тошно вас слушать!

Это наше с отцом дело, — холодно ответила мама.

— Нет! — заорал я сам удивляясь своей злости. — Не ваше, потому что есть еще и я! И мне тошно! Вы только и умеете, что кричать. Почему бы вам не  оставить друг друга в покое? Хотя бы на время.

Первой подала голос мама:

— Это все из-за твоего отца.

Дело закончилосьтем, что ссора переехала в кухню. Там и свет был поярче, и кое-какое оружие под рукой.

— Только посмотри на свою рожу! – орала мама. - Ты выглядишь вдвое сташе своих лет. Тебе тридцать семь, а можно подумать, что все восемьдесят!

К тому времени отец успел как следует набраться. Он не придумал ничего лучше, чем схватить маму за горло.

— Убери от меня свои поганые руки! - вопила мама, вырываясь из отцовской хватки.

— Заткнись, сука, процедил он сквозь зубы.

Я, уже в пижаме, наблюдал за происходящим из дверей кухни.

— Прекратите! Прекратите немедленно!

Одним движением мать отпихнула от себя пьяного отца. Он стукнулся головой о посудомоечную машину, рухнул на пол и замер без движения. Под ухом у него натекла небольшая лужица крови. Я думал, он умер.

— Не шевелится, - констатировал я, подходя поближе.

— Этот слизняк просто ломает комедию. – Носком красной туфли она пихнула отца в больное колено. - Поднимайся, Норман, ты пугаешь Огюстена. Довольно фокусов на сегодня.

Отец в конце концов сел и прислонился головой к посудомоечной машине.

Мама с отвращением оторвала от рулона бумажное полотенце и протянула ему.

— За то, что пугаешь ребенка тебя нужно оставить истекать кровью.

Папа прижал к голове полотенце, пытаясь остановить кровь.

Увидев, что отец жив, я начал беспокоиться за маму.

— Пожалуйста, не обижай ее, — просил я, — пожалуйста, не убивай!

Меня пугало отцовское бесчувствие. Одно дело невозмутимое спокойствие человека, нарисованного на банке растворимого кофе, и совсем другое — пустое, отсутствующее выражение на отцовском лице. Я опасался, что он, как говорит мама, «лопнет от ярости».

Я снова подался вперед.

— Не убивай ее, пожалуйста!

— Отец вовсе не собирается меня убивать. — Мама зажгла ближнюю конфорку, вытащила из пачки сигарету и наклонилась, чтобы прикурить. — Скорее, он замучает меня своими издевательствами и дождется, что я сама перережу себе горло.

— Будь добра, заткнись, Дейрдре, — тихо проговорил усталый и пьяный отец.

Мать, с улыбкой глядя на него сверху вниз, выпустила дым через ноздри.

— Я буду добра заткнуться, когда ты будешь так добр сдохнуть.

Меня охватила паника.

— Ты правда собираешься перерезать себе горло? — спросил я.

Она улыбнулась и протянула ко мне руки.

— Нет, конечно, нет. Просто такое выражение.

Потом поцеловала меня в макушку и ласково почесала мне спину.