Алексей Синиярв - Бляж Страница 3

После сытного обеда с горы сползает тень и мы, по закону Архимеда и с сознанием хорошо выполненного долга, отдаемся Морфею.

Любим мы это дело. Надо же хоть что-то в жизни по-настоящему любить.

4

После ужина, когда котлы уже почищены, плиты остыли, тарелки высохли, а сама столовая закрыта на замок, Степан Сергеевич, выбритый опасной бритвой, в свежевыглаженной, пожелтевшей от стирок рубашке, нажимает прокуренным ногтем кнопочку «пуск» и казенная «Комета», через систему оповещения под названием «колокольчик», начинает наматывать метр за метром, вечер за вечером, одну и ту же пленку с «друзьями», «ребятами», «молодцами», «гитарами», «маками» и «птицами». Контингент, ждавший темного часа целый день, выползает из своих бунгало к раковине эстрадки, где уже стоят наши колонки, протянуты провода, «мама» в «папе», а штекера в гнезде.

Помимо контингента, преимущественно женской молодежи, уверенно вступающей в жизнь с подмостков института инженеров транспорта, на поскакушки-погляделки сползаются от мала до стара: дикари и дикарки, обитающие в близстоящих курятниках и сараях местного сектора; пацанки с нулевым размером молочных желез и их прыщавые одногодки с сигаретами «БТ» в кармане, сбежавшие из пионерского лагеря по соседству; пенсионеры, пересудов ради; какие-то тетки курортного возраста, видавшие больших за печкой тараканов; сопливцы с пальцем во рту, которым давно пора фить-пирю, но маменька еще не нагулялась; и даже погранцы, судя по положению ремня и пилотки, явно находящиеся в самоходе.

Расположенные к активным действиям после «верных», «веселых», «добрых», «поющих», «красных» и «синих», авангарды контингента жаждут возвышенного и нам остается выкрутив всё, что можно и нельзя, врезать с места под горку «Уби-дуби» незабвенных «Криденс», которые ривайвэл в круге чистой воды[6].

Киловаттами, наша лейся песня на просторе, при всём вкручивании и выкручивании, никого удивить не может. В зоне сопения и топтания как-то еще и слышно, а на большее ты не рассчитывай.

Хотя, по мнению Степана Сергеевича, — или СС, как его возлюбили за глаза, — и это слишком громко, а значит идеологически неправильно. «Здесь граница», трагически поднимает СС указательный палец, призывая бдить днем, ночью, а тем более вечером, когда контингент наиболее несобран, расхлябан и, прости, Его Святейшество Устав караульной и гарнизонной службы, развращен. «Иностранщина» в нашем разнообразном репертуаре крючит СС зубной болью.

— Опять, — страдальчески высказывает он Манычу, апеллируя к его блестящей голове. — Опять ваши буги-вуги.

Маныч, прошедший вместе со славным совейским джазом не один десяток худсоветов, подхватив СС за локоток, скорбно кивает, соглашаясь с каждым словом, а затем, положив руку на сердце, и наклонившись интимно к заросшему жестким волосом уху, восклицает:

— Степан Сергеевич! дорогой мой, что и говорить! Мне оно надо? Мне эти дурнопляски, сами понимаете, до какого места. Как гражданин гражданину: я с вами целиком и полностью. Но, — Маныч разводит руками, — рекомендовано. Циркуляр на то. Даже и догадка не возьмет: зачем? для чего? Вы поглядите, уважаемый мой, всё ли-цен-зи-ро-ван-но, — вставляет Маныч заумное слово. — Всё! Посмотрите: что творится в киоске «Союзпечати» — сплошные вокально-инструментальные ансамбли. И к тому же на английском языке. «Любовь нельзя купить»[7]. Это что такое? Чему учат, спрашивается? Целенаправленно, не иначе, я вам скажу. Конвергенция, скажем дружно. Уж на что у нас, в областной филармонии, а опять же, — если коллектив едет за рубеж, в приказном порядке обязывают включать в репертуар до тридцати процентов модерняги, а уж потом, остальное, пожалуйста — Шуман. Директору эти штокгаузены всю программу ломают, а что сделать? Установка. О чем это, скажите, говорит?

— Это за рубеж! — рубит отставник. — А здесь наша земля!

— Как бы не было неприятностей, Степан Сергеевич, — вежливо вздыхает Маныч. — А если какой хлыщ заглянет: как с культурно-массовой обстоит? Почему однобоко?

— А у вас этот циркуляр есть?

— Ну кто? кто мне его даст! Сами посудите. Это документ строгой отчетности. Для служебного пользования. Нам директор филармонии для сведения доводил, а уж его самого в управлении культуры под роспись ознакомили.

— Я запрошу, — твердо говорит бывший майор и отходит неудовлетворенный, но поколебленный. И в самом деле, сколько уже разочарований в их нетвердой линии. Сколько уже просрали, головотяпы. «Циркуляр». К ногтю — вот и весь циркуляр.

А вечер танцев тем временем продолжается.

Недевушки теснее прижимаются к кавалерам, кавалеры наглеют, их потные руки продвигаются всё ниже, туда, где в телеса пиявками впиваются тугие резинки; чернильница, опрокинутая с небес, разливается под кустами, на деревья и плоские крыши; фонари, прихваченные мохнатой тенью за кадык, светят ярче, а испуганное эхо откликается разборчивей. Ситуация напрашивается на мелодию пуховых подушек и пеньюарной неги, поздних потягиваний и коктейля «Розовые грезы».

Стараемся.

Лёлик, возлюбивший с недавних пор «Флитвуд Мэк»[8], приладился петь, беря пример с дедушки Маккартни и успевая на всех четырех струнах, посему я леплю а-ля Питер Грин[9], а Маныч заполняет просторы саксофонством. Минька в своем сольно-бочковом тарелочно-тамтамовском репертуаре.

Но одними блюзами жить не будешь. Мы ж таки не в Северной Пальмире, где и в июле под невский ветерок глаз на зуб не попадет. Под здешними голубыми небесами, великолепными волнами, младая кровушка по жилкам и пещеристым телам быстрехонько бежит. Ей выход нужен. Если не во вход, то хотя б взбрыкнуть, по организму разогнаться. Играем классическую «Твист энд шут»[10], играем «Машину»[11], играем «Кочевников»[12], играем «Мифов»[13], играем всё подряд, вплоть до «Еллоу риве»[14] и «Наклонилось вдруг небо ниже»[15] — песен нашей безалаберной юности.

Играя, успеваем. Стратегия та же, кабацкая: трое у руля, один — в свободном падении, плетет сети, дабы падать сподручней. Материала для работы много, благодатного материалу, на все сто. Материалу даже слишком.

Кто-то, не помню, рассказывал ради хохмы, как маленькую девочку родители привели в «Детский мир» и предложили: выбирай, дитятко. Что понравится, то тебе и купим. Бедный ребенок ходил два часа и выбрал… воздушный шарик.

И у нас похожие сложности.

К тому же надо учесть, что тут все ж таки не кабак.

В кабаке гирла датая, думает не мозгой, у нее после третьей рюмки передок включается и тормоза сдают. Здесь же свои нюсы: вечером у моря плещется волна, мы идем с тобою, в облаках луна… Тоньше работать надо, деликатней. Да чтоб с шансами на победу. Чтоб не проходить под этой, в облаках, ни с чем пирожок, а до самого, как говорится, до факального исхода. Мы хоть и по другой графе проходим, хоть и служебное положение используем: музыкант, он не свой брат тури-тура-турист, с музыкантом рымантичней, но и это кому как. Какой как, точнее. Может у нее печальный опыт имеется. И вальсы резвые, и шепот за столом, и взоры томные, и ветреные речи…

Коронка вечера — с третьего эл пи свинцовых воздухоплавателей. Под конец мы оставляем самое распевное, то, что фиговым листком не прикроешь. Вчера, например, была «Дорогая» с моего любимого «Эйби роуд»[16]. Как ее дедушка так выкричал? Поди сипел после записи шепотом две недели. И я, пижон, в ля лезу, стараясь его достать, а не в соль, как по уму. Объяснение-то на ладошке: в запредельных тональностях ловишь совсем иной кайф, когда удается. Давеча, правда, петуха выдал на «Ты, желтые листы» Градского[17]. Маныч от смеха свой сольный проход сыграть не смог, побежал рыдать «за кулисы», а там, на танцплощадке, все равно никто и не понял. Куда им до горних высей.

Объявляю в микрофон почти шепотом: «Я всё еще»… Трагическая пауза. «Я всё еще люблю тебя»[18].

Та, что сегодня на десерт, в брючном костюмчике в обтяжку, смотрит во все глазищи. Всё, всё для вас, глаза-незабудки. Что песня? Я тебе себя подарю — вот он подарочек, только радуйся.

Поскольку в перерыве я дошел до третьего стакана, «бэйби, синс а бин лавин ю-йе» идет со слезой, вербуя в наш теплый стан новых ценительниц прекрасного.

Цепы исполняются под закат, после того, как СС уже второй раз показывает на свои «Командирские» и скрещивает руки над головой. Мы, конечно, не переработаем, да и после таких колоратур голосок пардону просит.

Последнюю вещь забиваем костылем в стену: мощно, с размаху, самих себя теша.

Пусть торчит, может кто чепчик и повесит.

5

Сандалетки по камушкам раскудрыкиваются моментально: раз — пряжечка отскочила, два — ремешок надвое; глядишь — легким движением руки сандалетки превращаются в шлепанцы, а кастрированные технические неувязки забрасываются куда подальше.

Проблема обуви неожиданно вышла на передовой край. Миня чуть было не остался совсем босоногим. Пока он с очередной пассией разнежено купался при луне в чем мама родила, его румынские, фирмы «Томис», симпатичные парусиновые плетенки приказали долго себя помнить.