Джек Керуак - Биг Сюр Страница 3

5

Страшновато было и в другом мирном конце Ратон-каньона, в восточном конце, где под сенью нескольких странных деревьев Альф домашний мул здешних поселенцев спал по ночам и видел мирные сны а потом просыпался чтобы попастись на травке и медленно шел до морского берега где можно было видеть как он стоит неподвижно на песке у самых волн как персонаж древнего мифа – Альф-Священный Ослик прозвал я его позже – Собственно пугающей была гора поднимавшаяся в восточном конце, необычная похожая на бирманские горы с уступами и прихотливыми террасами и странной снежной шапкой на вершине на которую я с самого начала даже когда был еще здоров и бодр смотрел с замирающим сердцем (а спустя шесть недель во время полнолуния третьего сентября в этом же каньоне я сошел с ума) – Гора напоминала о моих последних навязчивых кошмарах в Нью-Йорке в которых фигурировала «Гора Мьен-Мо» табуны летающих лунных лошадей в поэтически накинутых пелеринках кружили возле ее вершины на высоте тысячи миль (так сказали во сне) а в одном из кошмаров я увидел на верхушке огромные пустые скамьи такие молчаливые в лунном сиянии мировой вершины словно на них сиживали боги или великаны но только давно покинули их так что теперь скамьи были покрыты пылью и паутиной а в расположенной неподалеку пирамиде затаилось зло прятался монстр с огромным шумно колотящимся сердцем и обычные дворники, еще более зловещие, грязные и оборванные готовили пищу на маленьких очагах – Узкие грязные норы сквозь которые я пытался протиснуться с пучком помидорных стеблей обвившихся вокруг шеи – Сны – Кошмары алкоголика – Их повторяющиеся серии крутились вокруг этой горы, на первый взгляд показавшейся прекрасной, но какая-то ужасная зеленая зреющая тайна опутала тропическую вершину которая вознеслась над вечнозеленой страной так называемого «Мехико», а за ней – пирамиды, высохшие реки, другие страны, полные вражеской пехоты и еще большей опасности, хулиганов болтающихся по улицам в воскресенье – И вот вид этой обыкновенной печальной горы, вкупе с мостом и автомобилем рухнувшим с шумом в песок после того как наверное дважды перевернулся в воздухе из которого не торчали уже ни локти ни в клочья разодранные галстуки (напоминает жуткую поэму об Америке которую можно было бы написать),ох, уханье сов, живущих в старых мрачных прогнивших деревьях в той дальней стороне каньона, куда я всегда боялся заходить – Этот непроходимо заросший крутой утес у основания Мьен Мо где таятся пещеры которые даже индейцы в десятом веке наверное не исследовали он поднимается к неуклюжим мертвым деревьям среди кустарника такого густого и высокого и зарослей вереска Бог знает какой высоты – А сразу за гранями утеса цвета черного винограда огромные грязные тропические папоротники среди восставших в спонтанной забастовке хвойных деревьев сам утес вырастает над тобой в то время как ты топаешь по мирной дорожке – И как уже было сказано океан оказывается выше того места где стоишь как порты на старинных гравюрах кажутся всегда выше чем города (о чем с содроганием заметил Рембo) – Сколько зловещих комбинаций включая летучих мышей, которые позже когда я спал в койке на веранде хижины Лоренцо стали слетаться и кружить над моей головой иногда настолько низко что я испытывал суеверный страх думая что они могут запутаться у меня в волосах, и эти безмолвные крылья, как бы вам понравилось проснуться среди ночи и спросить себя глядя как тихо бьются над вами крылья:«А на самом деле я верю в вампиров?» – Они безмолвно летают вокруг моей освещенной в три часа ночи хижины где я читаю (ради Бога) (вздрагиваю) «Доктора Джекила и мистера Хайда» – Интересно однако как я всего за шесть недель превратился из безмятежного Джекила в истеричного Хайда впервые в жизни потеряв контроль над мирным механизмом своего разума.

Но ах, сначала то были прекрасные дни и ночи сразу после того, как Монсанто свозил меня в Монтерей и привез обратно с двумя коробками еды и как договорились оставил в одиночестве на три недели – В тот первый вечер безмятежный и счастливый я даже разглядел мощный свет его фар на мосту; сквозь туман луч – жуткий перст – доставал до блестящего дна той чудовищной высоты я даже проследил, как он засиял над невспаханным морем в то время как я сидел в рушащейся темноте у пещер в своем рыбацком облачении и записывал рассказы моря – Хуже всего видеть его отражение на этих сумасшедших причудливых скалах где слышно уханье сов – знакомиться со всем этим и привыкать к страху и осваивать оседлую жизнь в маленькой хижине с ее теплым очагом и керосиновой лампой и позволять привидениям резвиться – Дом бхикку в лесу, ему нужен только покой, и он обретет его – И все же я никогда не узнаю, почему после трех недель счастья и покоя и уже привыкнув к этому странному лесу моя душа так истощилась когда я вернулся с Дейвом Вейном и Романной и моей девушкой Билли и ее ребенком – Рассказывать стоит, только если я смогу все это осмыслить.

Потому что сначала все было так прекрасно, даже несмотря на то что посреди ночи когда я собрался заснуть из моего спального мешка вдруг посыпались перья, и пришлось подниматься проклиная все на свете и зашивать его при свете лампы иначе к утру он мог бы быть совсем пуст – И когда я склонился над иголкой в хижине, освещенной огнем очага и керосинки, пытаясь продеть нитку, появились эти чертовы крылья, бесшумно хлопая и отбрасывая тень в этом маленьком домике, прилетел кровавый вампир – Пытаюсь пришить несчастную заплату на мой старый рассыпающийся спальник (более всего пострадавший когда я потел в нем подхватив лихорадку в отеле в Мехико в 1957 году после гигантского землетрясения), нейлон весь прогнил от этого застаревшего пота, но все еще мягок, поэтому пришлось отрезать клапан на старой рубашке и наложить на прореху заплатку – Помню как отвлекался среди ночи от этой работы и уныло говорил:» Да, в аллее Мьен-Мо водятся вампиры» – Однако огонь потрескивает, заплата пришита, на улице булькает и глухо бьется ручей – Удивительно, сколько голосов у ручья, начиная от глухого буханья литавр и заканчивая тоненьким женственным лепетом на мелководье, внезапные хоры и голоса из глубокой запруды, сначала меня так забавляло это круглосуточное разноголосое бульканье ручья но позже в кошмаре сумасшествия ночь превращалась в сплошное журчание и бред зловещих ангелов в моей голове – В общем в конце концов к трем часам утра когда мне уже наплевать на летучих мышей, я уже не могу спать потому что слишком проснулся, поэтому подбрасываю дровишек в огонь и устраиваюсь читать бесконечный роман «Доктор Джекил и мистер Хайд» чудесную карманную книжицу в кожаном переплете оставленную умницей Монсанто который видимо тоже широко раскрыв глаза читал ее такой же ночью – На рассвете дочитываю последние элегантные фразы, время подниматься и идти за водой к ручью и готовить блинчики с сиропом на завтрак – Говорю себе: «А чего собственно париться если что-то не так например если спальник развалился среди ночи, будь уверенней» – И добавляю:» Ебаные летучие мыши».

Момент удивительного открытия в тот день когда я остаюсь один в хижине и готовлю свой первый завтрак, мою первую посуду, дремлю днем и просыпаюсь, чтобы сквозь бульканье ручья услышать восторженный звон тишины и небес – Когда говоришь себе:«Я ОДИН», и хижина вдруг становится домом просто потому что ты приготовил в ней еду и вымыл посуду – А потом сумерки, религиозно и девственно светит лампа после того как я тщательно отмыл в ручье калильную сетку и вытер туалетной бумагой которая так ее заляпала что пришлось снова мыть и на этот раз сушить на солнце, на предвечернем солнце которое быстро исчезает за огромными крутыми стенами каньона – Сумерки, керосиновая лампа освещает хижину, я выхожу и срываю несколько папоротников, похожих на папоротники из священной рукописи Ланкаватары и одновременно на сетку для волос, «Смотрите, господа, какая прекрасная сетка для волос!» – Над стенами каньона плывет вечерний туман, ширится, закрывает солнце, становится холодно, даже мухи на крыльце становятся такими же печальными, как туман над вершинами – Отступает день и отступают мухи подобно вежливым мухам Эмили Дикинсон и с наступлением темноты засыпают где-то среди деревьев – В полдень они вместе с тобой в хижине но близится вечер и они продвигаются все ближе к открытой двери, так странно и грациозно – Где-то невдалеке гудят трутни и кажется что они прямо над крышей, гудение становятся все ближе и ближе (судорожно глотаю слюну) ты забиваешься в хижину и ждешь, может быть у каждого из двух тысяч есть поручение проведать тебя – Но потом к этому гудению которое как большая вечеринка случается раз в неделю привыкаешь – И в конечном итоге все прекрасно.

Даже первая пугающая ночь на пляже среди тумана с блокнотом и карандашом, я сижу там на песке по-турецки и смотрю на неистовство Тихого океана которое обрушивается на скалы а они вздымаются посреди бухты подобно угрюмым башням покрытым саваном моря, жаркая бухта где волны бьются в пещерах, поселения водорослей то всплывают то опускаются так что в фосфоресцирующем сиянии ночного пляжа ты видишь их плотоядный взгляд – В ту первую ночь я сижу там, и когда взглядываю наверх, вижу лишь, что в кухне горит свет, на скале справа где кто-то построил домик с видом на весь ужасный Сюр, я знаю лишь что кто-то там наверху тихо и мирно ужинает – Свет этого кухонного окна в домике наверху похож на свет маленького слабого маяка ютящегося на высоте тысячи футов над бушующим побережьем – Кто кроме скучающего старого почтенного и безрассудно смелого Архитектора уставшего бегать по конгрессам мог построить этот дом наверху, когда-нибудь великая трагедия в стиле Орсона Уэллса разыграется здесь и женщина-привидение в белой рубашке с криком сорвется с этой скалы – Но на самом деле я вижу лишь свет на кухне и представляю себе тихий и нежный и может быть даже романтический ужин там наверху среди воющего тумана, а здесь внизу в этой кузнице Вулкана сижу я и грустно смотрю наверх – Целюсь окурком «Кэмела» в старую скалу которой, наверное уже миллиард лет и которая вздымается позади меня на недосягаемую высоту – Окошко маленькой кухни светится на самом верху, а позади поднимаются уступы огромного морского утеса все глубже вдаваясь в сушу так что я открываю от удивления рот: «Как будто собака лежит, эти задроченные огромные уступы этого сукиного сына» – Поднимаются, сметают и пугают человека до смерти, хотя что есть смерть среди этих скал и воды.