Субмарина - Бенгтсон Юнас Страница 30

Делаю попытку засунуть в сумку динозаврика. Он слишком велик.

Держась за руки, идем по парку. Я несу его сумку, а он — динозавра под мышкой. Не захотел его оставить. Первый раз он ночует не дома, нервничает, но в то же время и предвкушает. Много говорит о том, что они будут делать с Густавом. О том, что у Густава есть «плей-стейшн». В какие игры они будут на нем играть. Что у Густава очень, очень много игр, и с зомби есть, она его маме не нравится, но ничего, он ведь взял динозавра, а динозавр ведь может справиться с зомби? Конечно, солнышко, такой здоровый хищник, как у тебя под мышкой, легко справится с любым зомби.

Я крепко держу его за руку, так крепко, как могу, только чтоб не сделать ему больно. Мимо нас проносятся машины. Его не будет три дня, две ночи. В первый раз мы с ним расстаемся.

Темнеет, и все еще холодно. Парк меняется, из живописного уголка природы, где можно покормить уток, прогуляться, превращается в место, где случается такое, с чем, надеюсь, Мартин не столкнется в ближайшие десять лет.

Вперед по улице, кругом виллы, потом по другой улице. Мы приближаемся к их дому. У дверей — «тойота», сам дом из красного кирпича, с небольшим эркером, из окон льется теплый желтый свет. Место, где приятно жить, куда приятно вернуться в холодный зимний день.

Я стучусь. Спустя некоторое время выходит мать Густава, блондинка тридцати с лишним лет. Привлекательная женщина, подбородок тяжеловат, широкие бедра закамуфлированы дорогой одеждой Улыбается. Уверен, она пользуется дорогим кремом от морщин. Пахнет лазаньей Выбегает Густав и тянет Мартина в дом.

— Уверены, что не хотите с нами поужинать?

Я отказываюсь. Мартину нужно попробовать остаться одному. Думаю, ему без меня будет весело. И кроме того, у меня уже есть договоренность. Протягиваю ей сумку. Слышу, как в гостиной мальчики рычат за динозавра. Выходит отец Густава, в руке — бокал красного вина, на фартуке изображен улыбающийся омар с вилкой для гриля в клешне. Он тоже приглашает меня поужинать. Нет, спасибо, у меня договоренность. И это действительно так. Я уже ухожу, и тут выбегает Мартин. Я целую его на прощание. Говорю, чтобы он хорошо себя вел. Не знаю, что еще сказать. Что буду скучать — этого ему слышать не надо.

Возвращаюсь через парк, захожу к албанцу. На последнюю заработанную купюру покупаю героин. Сколько могу себе позволить. Больше, чем обычно, зато со скидкой. Покупаю у него последнюю дозу, а на остаток — кетоган и траву. На двадцатку, завалившуюся за подкладку, беру в магазине крепкого пива. Я подготовился.

Дома как-то пусто. Мороженые полуфабрикаты ждут меня на столе. У меня есть белый порошок. Диацетилморфин. Хорошего качества, такой не нужно пропускать через ватку, его можно впрыснуть как есть. Я мог бы подготовиться, скрутить косяк, поставить еду в печку. Но у меня есть белый порошок. Уже направляясь в туалет, я вдруг осознаю, что это не нужно. Я могу уколоться в своей собственной гостиной, не боясь, что войдет Мартин.

Я колюсь, курю, смотрю по телику шоу, где всякие знаменитости угадывают песни. Снова колюсь и смотрю шоу, где всякие знаменитости готовят еду. Между уколами я догоняюсь пивом и травой. Могу Мартину позвонить, просто поздороваться, сказать, что люблю. По мне не слышно, что я под кайфом. А когда я так думаю, мне не надо звонить никому.

В субботу просыпаюсь поздно, звоню родителям Густава.

Автоответчик. Они наверняка в лесу. Хорошие люди, живут в кирпичном доме, они наверняка позаботятся о Мартине. И я колюсь и продолжаю в том же духе до вечера. Два часа перерыв, и новый шприц. Я неудачно укололся в бедро, завтра будет зверски больно, но сейчас все хорошо, и, черт, это же не кетоган был, так что все будет нормально, все будет хорошо. И у Мартина все хорошо, хорошие люди. И папе хорошо. Все хорошо.

В воскресенье я мертвый. Я вколол все, что мог. Кололся как потерпевший, и теперь я просто мертвый. Телефон возвращает меня к жизни. Я не сразу понимаю, что это мать Густава. Она спрашивает, все ли у меня в порядке. Не случилось ли чего? Ничего не случилось.

Иду в ванную. Бреюсь. Выкуриваю остатки порошка из пакетиков, раскиданных по журнальному столику.

Мне трудно ходить из-за того укола. До сих пор не смог себя заставить на него взглянуть. Там теперь точно расцвел красный цветок. До Густава идти далеко, и, достигнув цели, я вынужден опереться о дверной косяк, чтобы не упасть. Открывает мать Густава, в ужасе смотрит на меня. Хоррор-муви, большие глаза. Я кашляю — заболел, мол. Грипп. Был болен. Заболел, когда вернулся от них домой. Все выходные пролежал в постели. Смотрел телевизор. Не звонил врачу, нет, все не настолько плохо. По-моему, мне уже лучше, я выпил море чая с ромашкой. Чеснок? Правда помогает?

Она предлагает оставить Мартина еще на одну ночь. Я могу забрать его завтра в сад прямо от них. Смогу прийти в себя.

Да. Если это не сложно. Это не сложно? Нет, совершенно. Он так хорошо себя вел. Им так весело вместе. Привести его? Они играют в гостиной. Да нет, спасибо. Если они играют…

Иду домой. Падаю на землю в парке, лежу под кустом, чувствую запах гнили, влагу, просачивающуюся сквозь куртку, мне удается подняться только через двадцать минут.

Ковыляю домой, думая о пакетиках. Осталось ли еще что-нибудь. Пакетики с порошком. Может, на пол один упал? Может быть. Может.

Сардельки и браунколь. Мартину не нравится, он ковыряет еду вилкой. Он думал, что зеленое — это шпинат. К которому я его в конце концов приучил Морячок Попай. Но когда он засовывает в рот капусту, мне приходится долго на него смотреть, чтобы он не выплюнул ее назад. Я ласково притягиваю его к себе, под прикрытием стола он выплевывает капусту мне в руку. Мама не заметила, ее внимание поглощает кислородный аппарат, его надо вынуть из носа, положить еду в рот, проглотить и вставить аппарат на место. За столом пахнет сыростью и смертью. Весь дом прогнил. Маленький деревянный домик недалеко от телецентра, зажатый между кирпичными виллами. Построенный во время войны как временная хибара для вдов и инвалидов. А потом его забыли снести.

Здесь мало света, лампочка над обеденным столом висит высоковато и слепит глаза. Вот к чему должен был бы приложить руки хороший сын. Прийти с инструментами, за руку с внуком, выделить день. Я редко с ней вижусь. Говорю себе, что бываю здесь ради Мартина, чтобы он повидался с бабушкой. Он не любит к ней ходить. Не любит смотреть, как, словно в замедленном кино, умирает моя мать с голосом Дарта Вейдера.

Между кусками пищи и глотками кислорода мама с нами беседует.

Спрашивает, как дела Я отвечаю, что хорошо. Говорит, нам надо бы почаще приходить. Я соглашаюсь. Голос у нее грубый, надтреснутый. Говорит, что надо пригласить моего брата. Я отвечаю, что не уверен в этом. И не заканчиваю фразы. Она улыбается. Всякий раз мамин смех переходит в кашель, внушающий опасения за ее жизнь. И снова к кислородному аппарату.

Мама спрашивает Мартина, как у него дела. Он лишь кивает и смотрит в тарелку. Хорошо. Он стесняется. Не надо стесняться своей старой бабушки, ладно? И может статься, в холодильнике его ждет десерт, никогда ведь не знаешь заранее.

Она спрашивает его, как дела в детском саду. Хорошо. У него появился настоящий друг. Как здорово иметь друзей, а как его зовут? Густав. Нравится ему какая-нибудь девочка? Нет. Как, не нравится? Нет.

Я убираю со стола. Мартин не притронулся к еде, только потыкал, оставил следы своего присутствия. Умный мальчик. Я выкидываю его порцию в ведро под раковиной. Кухня грязная, как бывает у стариков. Не то чтобы заметная грязь, а такой сладковатый запах, все покрыто тонким слоем жира и пыли.

Выхожу в туалет, мочусь и ворую все таблетки, какие удается найти. Лекарства старой женщины, выписанные врачом, которому не жалко рецептурных бланков.