Павел Тетерский - Клон-кадр Страница 31

Унизительно. Хотя — достойно сочувствия.

Знаете, почему сексуальные поползновения всех людей старше двадцати пяти — убоги? Потому что у людей вроде меня нет даже капли уважения к объекту, на который они направлены. У нас вообще ни к кому нет уважения, но это не оправдание. Единственно возможное оправдание: если не трахаться с теми, кого ты не уважаешь — как женщину, как подстилку, как человека, — тогда ты вообще не будешь ни с кем трахаться. Не стать онанистом — наш девиз. Достаточное основание?

Я к тому, что: чем отчетливей я осознаю ее никчемность, продажность и омерзительность, тем больше мне хочется. Это животворительная особенность умудренного организма 30 плюс-минус. Завидуйте, дети. Папа может, папа может быть с кем угодно.

— Послушайте. — Наташа кокетливо строит мне (мне! с чего бы это?) пьяные глазки. Я ошибся, когда охарактеризовал ее состояние как средней степени опьянения. На самом деле она была в полное говно, как дворник или водитель грузовика после полноценного рабдня. — Послушайте. Откровенность за откровенность, ведь правда же?

— Идет, бейби. — Я приобнимаю ее за талию. Готов спорить, сегодня я заработаю себе одного-двух новых недоброжелателей. Из числа этих выпускников с расслабленными удавками, которые писают на стену, — уверен, не один из них лелеет в ее отношении сальные замыслы, чем пьянее, тем сальнее.

Мне хочется ее сфотографировать — вот так, прямо сейчас, поплавком зависающую у меня под мышкой. Но: фотографировать лень, тем более что так не хочется всей этой возни с автоспуском, а просить Клона я не стану из принципа.

— Я хочу взять у тебя интервью. Прямо сейчас, пока я еще в состоянии включать и выключать диктофон.

На голову Ломоносова приземляется голубь, разумеется, с явным намерением обновить залежи помета на великом ученом (кал на башке — основная причина, по которой я не хочу Памятник Себе: ни при жизни, ни после). За забором гвалт машин взрезается пафосно-выё…истым ревом: это «хаммер», разумеется, с тонированными стеклами. Какой-то коричневый металлик, если есть такой цвет. Похож на массивный высохший кусок дерьма, зачем-то заточенный под параллелепипед (например: окаменевший экскременттиранозаурусарекса). Подобно тому как он сам выделяется из общего потока машин, его звуковое сопровождение выделяется из общей моторной какофонии. Все правильно, именно так оно и должно быть. Кесарю — кесарево сечение. Каламбур, который придумал несколько лет назад мой друг Кроль (нынешнее местонахождение: Даниловское кладбище, диагноз: ну разумеется, острая сердечная недостаточность).

Ему же принадлежит замечательный афоризм: «Если сто человек из ста говорят тебе, что эта дымящаяся кучка шоколадного цвета с отвратительным запахом суть говно, — есть как минимум повод задуматься: а может быть, это и в самом деле какашка?» Банальная истина, очень актуальная в среде тех, кто привык сложно объяснять простые вещи и не идти на поводу у общественного мнения. В моей экс-среде. В той, в которой еще не знали, что общественное мнение почти всегда право.

От неожиданности я даже отпускаю Наташину талию:

— Ты уверена, что у меня? Ты ничего не путаешь?

Она смотрит на меня из-под локона страсти, глаза, если бы были чуть менее пьяными, наверняка выглядели бы округлившимися.

— То есть да. Конечно, уверена. Именно у тебя. На всякий случай я еще раз уточняю, ткнув пальцем в Клона:

— У меня? Не у него?

Она (снова деланно, а может, просто пьяно) смеется. Я (утвердительно) спрашиваю Клона:

— Ты подожди меня здесь, хорошо?

Ответ — глумливо-улыбчивый кивок (кивок-экивок, как говорил все тот же Кроль: он любил заниматься галимым словоблудием, за что его и ценили). Чуть ли не дружеский кивок. Из той, другой эпохи.

Значит, теперь это называется — давать интервью. Даже в лучшие времена я не клеил девок так оперативно. Виват, Наташа. Все-таки ностальгия по альма-матер — великая вещь.

— Наверное, тогда нам надо поискать аудиторию, Наташа?

Она уже отчаливает к памятнику, снова барражируя обтянутой деловым кроем попкой. На ходу оборачивается:

— Ну естественно. У меня здесь сумочка, я сейчас достану из нее диктофон.

Уже когда мы в тандеме отчисляемся в сторону входа на fuck, до меня эхом доносится глумливый полувопль Клона:

— Вы только диктофон не забудьте потом из аудитории выбросить, а то ведь гигиена помещения и неокрепшие юные умы, как-никак…

Я обернулся. Клон снова поменял маскарад — теперь бейсболки не было, зато были очки. Издалека они были похожи на два симметричных черных котлована. На два туннеля, ведущих прямиком в мозг.

В руках у Клона поблескивал, вяло пытаясь отразить солнечный свет, сотовый телефон. Когда мы пятнадцать минут назад стояли на дороге посреди ряда, ему пришла smsKa (текст: «Zdorovo:)! Privet tebe iz Zhulebina!»), а он тогда не смог ее прочитать.

Еще до того, как он нажал «Delete», телефон веселым писком известил о следующем послании. Текст: «Privet eto Zerg. Как dela? Ne sozrel eshe pivka popit?». И — нон-стопом — еще об одном: «Ne sozrel eshe pivka popit? Zorg».

Поразительные люди. Их стоит уважать хотя бы за то, что они не используют на письме смайлики. Настоящие футбольные хулиганы, блядь.

Ответ на первую: «Вlуа уа popal vbolnitsu. Uli4naya draka. Po-vidimomu, perelom 4elusti. Zvonite na nedele. I Zorgu pereday!». Вторая остается без ответа. В этом нет необходимости — Зерг передаст (Ролан Факин-берг сказал бы: педераст, дерепаст).

Байки про уличные махачи: это то, чем Клон все время кормил читателей/почитателей, друзей/товарищей, издателей/работодателей. Я имею в виду: он кормил ими всех. В интервью и в частных беседах, на форумах и в интернет-перепалках с невидимыми компьютерными маньяками. Иногда мне кажется, что он кормил ими даже себя. Что от начала до конца выдуманная подробность, произнесенная вслух или выданная на монитор чьего-нибудь компьютера или сотового, обретала для него чудесную способность оседать в его собственных мозгах в качестве реальных воспоминаний.

Наверное, это тоже психическая болезнь. За годы общения я наслушался бесчисленное множество таких баек про то, как Клон давал/получал пи…ды.

Это, как и все остальное, называется — работа над имиджем. Один из ее аспектов.

…А потом Клона, как и все остальное, поглотил дежурный для этого места-времени шум — отрывки из студенческих разговоров, интересные и не очень, потусторонний (имеется в виду: с той стороны забора) рык «хаммеров» и не «хаммеров», звон бутылок и хлопанье дверей. Не предъявляя документов, мы прошли мимо в хлам уставших секьюрити средней паршивости и двинулись наверх, к аудиториям.

ИНТЕРВЬЮ 1

— Даже не знаю, с чего начать… Спонтанно все как-то получилось. Не знаю, что это будет за материал и куда я его пристрою…

— Ничего страшного. Давай, если уж тебе так хочется, побыстрее начнем и закончим.

— Ладно, тогда первый вопрос. Расскажи об идеальном убийстве.

— Это ты про роман Агаты Кристи?

— Нет. Сам знаешь, про что я…

— А ты меня ни с кем не путаешь?

— Хи-хи-хи (жеманно).

— Ну ладно. А что тебе рассказать про идеальное убийство?

— Ну, скажем, с чего это все началось. Когда ты впервые об этом подумал?

— Я над этим думал сколько себя помню. Точнее, со старшего школьного возраста. Мальчики из интеллигентных семей очень часто над этим думают. Намного чаще, чем говорят.

— И почему же до сих пор ты его не совершил? Если я чего-то не знаю, просто не отвечай на этот вопрос.

— Нет, отчего же. Не совершил. Это все — работа мозга. Знаешь, была такая песня у Виктора Ноя: «Стой, опасная зона, работа мозга…»

— И что с ней, с этой работой мозга?

— Видишь ли, люди ведь бывают очень разные. Намного более разные, чем все думают. Это как теория Ломброзо. Просто он, работая в криминалистике, выделил только генетических преступников, а есть ведь еще генетические интели, генетические менеджеры и очень много всяческих типов. Так вот я — из интелей.

— Да ладно! Ты серьезно?

— Вполне.

— Не знала. По-моему, ты всегда утверждал обратное. Да и видок у тебя — не обижайся, конечно…

— Это я с выезда. Ездил с футбольными хулами во Владикавказ. А на обратном пути пил контрабандный осетинский спирт, от которого травятся. Но не отравился. А насчет интелей… Понимаешь, я хочу сказать: это все предопределено генетически. И никто не в силах что-нибудь изменить. То, что для отморозка из низовой ОПТ — рутина, для интеля невозможно физически. Тот же мордобой…

— Но у тебя-то, судя по твоему виду, с этим нет никаких проблем…

— Так об этом и речь. Всю свою сознательную жизнь я борюсь с генетикой. Я хочу очистить свой организм от гена врожденного пацифизма и трусости.

Я работал над собой, реально. У меня действительно нет проблем с махачами. Теперь уже нет.

— А убийство?

— Да, убийство. Здесь проблема. Во-первых, тот ген, о котором я упомянул. А во-вторых, воспитание. Менталитет. Яне собираюсь мочить старуху-процентщицу. Я не собираюсь гасить вдесятером одного какого-нибудь негра, или широкоштанного, или даже быка… кого там еще гасят неформальные объединения молодежи агрессивного толка. Я ищу противника, который сильнее меня. Который был бы готов к тому, чтобы встретиться и попи…диться насмерть. Но его нет. Пока.