Четыре четверти - Мара Винтер Страница 31

Лежу также, в потолок глазами. На заброшенном заводе.

Бетонные сваи. Ржавое железо. Граффити. Июль пророс из стен. Зелень повсюду. Рассказ дома, дому и о доме. Меня нет. Тишина.

Беглый хыкающий говор.

Мы валялись на больничной койке, когда в палату завалилась целая толпа. Медсёстры в коридоре убеждали их не ходить всей бандой, но безуспешно. Восемь наших. Эля и Даша. Галя Кричко, обработанная Макаренко. И Таня Скворцова, затерявшаяся за спинами.

– Оболенские, сволочи! – бас Васи Зубченко. – Живые-здоровые? Сейчас я это исправлю, так пугать! – впереди всех, растрясывая снег с ветровки, которую он, один из собравшихся, не сдал в гардероб.

– Марк, куда ты без куртки рванул? – восклицание Хельги.

Брат повернулся. Я вывернула бы пружины, если бы могла.

– Марточка, как ты? – протиснулась Даша. – Столько крови… и ради чего? – Тугие хвостики распущены. Лицо кажется меньше и старше.

Рядом с ней мялась Эля. Не зная, куда деть руки, прятала их в украшенные стразами карманы джинсов. Под глазом цвёл фингал.

– Апельсинов тебе принесли, – сообщила она, – чуть-чуть, правда, но ты же их любишь… – Носильщик Василий тут же бросил на тумбочку сетку с фруктами.

Петя с умилением смотрел на нас с Марком. Колины насупленные брови чуть приподнялись от глаз. Диана держалась поближе к Тане и подальше от остальных. Алина пришла, простывшая. За последней месяц она поправилась. Родители сделали вывод: «Худой была умнее и училась лучше», – но ей было всё равно. Любимая – это уверенная. Мне говорила так: «Вася, как плюшевый мишка, – и улыбалась, – обо мне так никогда не заботились. Вася говорит, мы уедем в Лондон. Там я буду моделью или модельером», – верхом на базовом английском, без друзей-британцев, зато с энтузиазмом.

Лёхина джинсовка сидела на Лёхе. Белые волосы – нимб над выпуклым лбом. Брюки с подтяжками, иначе падали. Меня с ним связывало крепкое и глубокое ничего. Нас всех связала жёлтая комната в солнечных зайчиках.

Галя Кричко тушевалась среди нас. Галя оставила, на кульке яблок, свёрнутое вчетверо письмо: «Зашибись тебе, привлекла внимание. Скоро все заговорят о вас по-другому. Я знаю то, чего не знаешь ты. За секрет, каким бы он ни был, приходится платить оглаской».

Гостили недолго. Врач пришёл на обход (я как раз прочитала записку). Врач сказал, что мне нужен покой. Я так не считала. Врач сказал: «Зачем ты так с собой?» Я спросила: «Как?» Он ответил: «Тело не главное, но мне кажется, ты сознательно его убиваешь». Я пожала плечами. Марк пошёл провожать наших. Они с Олей шептались за дверью, всех проводив.

– Иначе никак, – прозвучала Хельга из коридора. – Всё по-тихому и по-быстрому, но я решила, тебе нельзя не сказать. – Шмыгнула носом. – Права мама, она кругом права, – загадочный диалог снова уполз в шепотки.

– Нельзя не сказать или нельзя не спросить? – расслышала я Марка. – Да, я знал, что ты зависишь от мамаши своей, но чтоб настолько! Можно обдумать всё, как взрослые люди…

– …Походишь на перевязки первое время, до свадьбы заживёт, – обнадёжил меня Айболит. Стетоскоп на его шее поблескивал в лучах ожившей зимы. Из седой бороды лезли чёрные волоски.

– …Ну и что ты предлагаешь? – прошипела Оля. – Нет, Марк… ты не человек разумный. Ты мразь привлекательная. Побочная ветвь эволюции. – «У неё не глазные яблоки, – подумала я, – а глазные сливы: брызжут жёлтым соком. – Тебе важен не факт, что я уеду. Тебе важно, есть или нет на то твоё благословение.

– …Обязательно кушай. Друзья фруктов принесли, понимают, что тебе нужно. Витамины. Покапаем глюкозу пока… отец когда твой приедет?

– Важен факт, куда ты уедешь, – парировал мой брат, – монастырь? Серьёзно? Князь Владимир, красно солнышко, многочисленных жён по монастырям распихал, когда женился на Анне византийской. В десятом веке. Иван, покойся он с миром, Грозный, бывших в обители спроваживал. В шестнадцатом. У нас какой? Двадцать первый. Ссылают? Ссылают. Дурдом. Учись, молись, глаза не мозоль. Кайся, грешница. Ты этого хочешь?

– Вот-вот, ждём его, – я попыталась улыбнуться. – Он не в России сейчас.

– Да кому какое дело, чего я хочу? – в сердцах крикнула Оля. – Нет, мама, как бы ты её ни ненавидел, святая женщина. Она делает кошмарные вещи, чтобы потом мне было хорошо. Тащит нас с сестрой на горбу, проплачивает все мои репетиторства, и она права, она не обязана меня содержать! Уеду, – умолкла. И добавила. – Как всё-таки по-разному люди оценивают происходящее. В то время как ты меня трахал, я тебя любила. И люблю. И буду любить. После всего этого. Всегда.

– Путешественник? – улыбнулся доктор. Тёплыми серыми глазами.

– Бизнесмен, – усмехнулась я. Было холодно. Я грелась одеялом. В одежде.

– Громкое заявление, – откликнулся Марк, – Обязательно лозунг, обязательно выкрик… То, что она сделала – чудовищно. Ты говоришь: так и надо было. Она продолжает. Ты говоришь: так и надо. Куда ты прикатишь таким темпом? Твою жизнь жить – тебе или ей? Кто кого трахал, кто кого любил, не так важно. Дело твоё. Хочешь ехать, езжай. Я пытался. Правда, пытался. Не тяну. Сама не хочешь, чтобы вытянул.

Жил-был Хаос. Хаосу было плохо. Хаос хотел порядка, стройности и осмысленности. Пожалел его Эрос. Сказал: обниму тебя, станешь миром. Хаос стал. И выгнал Эроса вон. Что станет с его миром?

Ботинки процокали к выходу. Врач похлопал меня по здоровой руке и ушёл к другим пациентам. Брат вернулся в палату. Спрашивать ни о чём я не стала. Само всё выяснилось. Тайное проявляется, хотим мы того или нет.

Марку удалось соблазнить меня половинкой апельсина, прежде чем я отправила его искать балкон. Мне хотелось курить. Капельницу сняли.

Пролистывая список контактов, наткнулась на фамилию Кричко.

– Какие люди, надо же, чем обязана? – Мне в принципе всё равно, мы скоро сваливаем. И всё же, что за секрет ты собралась разболтать? – Узнаешь завтра. Не от меня. Ото всех. – Завтра меня в школе не будет. Разве что-то мешает растрепать всем потом, если я узнаю сейчас? – (молчание) – Да, обещаю: никто не явятся к тебе вершить возмездие.

Передавать разговор не стану. Передам, что в нём было.

Галя – соседка Хельги, и прошлым вечером подсмотрела милую сцену, затаившись под раскрытыми окнами. Шпионить за девкой Оболенского… специально бы не стала. Шпионила так, от нечего делать. Женщина. Девушка. Мать и дочь. Девушка, дрожа, признаётся: залетела. Женщина садится. Молчит. Встаёт. На попытку что-то сказать орёт: «Шлюха!» – на весь переулок. Орёт: «Что теперь скажут, что теперь будет!» Женщина говорит: аборт и точка. Девушка говорит: ни за что, только через мой труп, скорее, школу брошу. Женщина бьёт её по щеке. Уточняет: «Что ты сказала?» Не верит ушам. Девушка повторяет. Рукам верится больше. По второй щеке.