Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла Страница 32

Происходящее со мной никому не казалось странным. Проще говоря, моим состоянием никто не интересовался. В этой семье ещё по старинке заводили детей только для того, чтобы они помогали по хозяйству и принесли бы стакан воды в старости. Только не будет ли эта вода слишком горькой? Большую часть времени я проводил один. Никому не было до меня дела. Я мог бы стать отличным маньяком, если бы не стал музыкантом.

В раннем детстве у меня не было друзей кроме дворовых псов, которых я подкармливал костями и прочими помоями из мусорного ведра. Шавки любили меня. Я брал их собой на прогулки по промышленным кварталам. Зимой они носились со мной по ледяной горке, когда я ехал на санках прямо к замёрзшему ручью. Я возвращался домой весь в снегу и грязи, когда небо над городом становилось красным от заводских выбросов. У нас была очень хреновая экология, но я привык, так что вырос почти здоровым.

Я рано начал читать, и, как сказал Холден Колфилд из «Над пропастью во ржи», «Я вообще необразован, но много читаю». Моим любимым писателем в детские годы был Джек Лондон, всё потому что мне не нравилось читать про людей и хоть как-то себя с ними ассоциировать. Мне не нравилась музыка. Я не мог понять, что все люди в этом находят. На меня эти звуки нагоняли тоску. Сейчас с моей колокольни весь ранний период детства вяжется у меня с ощущением постоянной шизофрении. Я не знал, что это были мои попытки осознать мир. Возможно, мой юношеский максимализм зародился слишком рано и продолжается до сих пор.

В школе я постоянно дрался. Не знаю уж, чем я так не понравился местным мальчишкам, но они выбрали меня мишенью для издевательств и насмешек. В школе у меня никогда не было настоящих друзей. В младших классах со мной редко общались в открытую. Они говорили со мной, когда никто не видел, словно я был опасным, но, тем не менее, интересным для них экспонатом. Я куда лучше сходился с детьми из двора и теми, с кем не был вынужден делить замкнутое пространство класса. Люди, которые меня плохо знают, всегда хорошо ко мне относятся. Я ударился в магию из простого желания всем отомстить. Мне даже казалось, что это работало. Мальчишка, что ударил меня, на следующий день сломал руку, как и его друг, что смеялся надо мной. Мне не хотелось идти по пути Света. Он слишком щипал мне глаза, как огонь церковных свечей. Если все выбирали день, то мне оставалась только ночь. Луна вместо солнца, дьявол вместо бога. В моём детском мире существовало только чёрное и белое. Я б стал великим магом, если бы рано или поздно в это не ударились все поголовно. Я просто не смог бы жить в мейнстриме. Шутка.

В средней школе я начал заниматься лёгкой атлетикой и бегом. Даже занимал призовые места на городских соревнованиях. До сих пор люблю бегать — это лучшее лекарство от стресса.

Так я и рос в этом городе, пропахшем нищетой и пылью. Зато в этом был плюс — никто никому не завидовал, потому что все жили плохо. Душный душевный лепрозорий. Все собирали бутылки, чтобы купить себе жвачек или ещё какого-нибудь другого дерьма. Родители не давали нам карманные деньги. Все ходили в обносках старших братьев, все жили в малометражных квартирах с желтыми обоями и коврами на стене. Нас всех, должно быть, точно так же не любили. Мы были случайностью, нас рожали для одной жизни, но мы попали совершенно в другую. Облупившиеся советские плакаты на стенах домов всё ещё смотрели на нас из чьего-то счастливого детства. А мы играли на стройках и кладбищах прекрасной эпохи. Мы родились, чтобы стать мусором. У нашего поколения не было смысла и целей. Если подростки восьмидесятых боролись с системой и таки сумели победить, то нам не оставалось ничего, кроме как бороться с собой. У нас не было явных врагов, кроме нас самих и времени, произведшего нас на свет.

Я взрослел и радовался этому. Я ждал времени, когда смогу отвечать за себя сам. Это бесправное существование в роли ребёнка просто выводило меня из себя. Внутри я казался себе очень взрослым, наверное, именно по сравнению с теми, кто меня окружал. «Счастливое детство» — это что-то несопоставимое с нашей жизнью. И в те времена я просто не встречал родителей, которые любили бы своих детей. Я не видел счастливых семей, где отец не был бы алкоголиком, а мать затравленной истеричкой. Это во многом повлияло на моё отношение к созданию семьи в дальнейшем. Я не верил в любовь, мне не хотелось создавать такой же ад для себя и другого человека. Сегодня вы влюблены и счастливы, завтра вы понимаете, что сломали жизнь себе и другому, ничего не достигнув, вам по сорок и жизнь кончена.

В тринадцать лет я начал пить и курить сигареты. Я думал, что это как-то поможет мне снять стресс. К тому времени он стал постоянным спутником. Я мотался между двумя горячими точками — школой и домом. Я получал довольно зверских пиздюлей от отца с матерью за свои оценки. Это было вовсе не из-за того, что я был тупым, как они считали. Я приходил в школу и просто отключался, спал с открытыми глазами с мыслями о сочащихся вагинах и прочей ерунде. Как бы я ни пытался, возвращаться в реальность у меня не получалось. Я не хотел учиться, мне совершенно не нужны были эти знания. Я был стопроцентным гуманитарием и не мог сложить в уме даже два двузначных числа. У меня всегда были хорошие оценки по языкам, истории, литературе и биологии. Всё остальное я предпочёл не знать. Учителя говорили, что я очень умный, просто чертовски ленивый.

Когда я начал выпивать, это чуть наладило мои отношения с одноклассниками. Они наконец-то меня приняли. В компании подростков считается очень крутым вести себя как взрослый. Я делал, что делал вовсе не по той причине. У меня какая-то извечная тяга ко всему низменному и разрушающему. К тому же мой отец был алкоголиком.

У меня даже появилась девушка, с которой в трезвом уме мне бы в голову не пришло встречаться. Вернее, она считала, что мы встречаемся. Она была весьма толстой, как распухший утопленник. Ей было пятнадцать, а мне тринадцать. Я трахал её из жалости. Мне нравилось делать добрые дела. Все девушки, с которыми я тогда спал, были не очень привлекательны и не пользовались вниманием. Мне было чётко наплевать на их внешность. Меня стали уважать остальные ребята. Особенно, когда я начал слушать панк-рок и отращивать волосы. Это была музыка отверженных. Мы с этой бандой аутсайдеров стали кошмаром в школе. Битые градусники, дрожжи в унитазе, разбитые рожи были нашей привычной темой. Мы мстили этому миру. Стены расцветали от наших «анархий» и пентаграмм.

Я начал учиться играть на гитаре под аккомпанемент из вечных заявления моих родителей, что ничего из меня не выйдет. Именно тогда в школьном подвале родилась моя первая группа. Моя память не сохранила название. Это был совершенно убийственный панк с текстами про бухло и секс. У нас не было нормальных инструментов кроме одной электрической гитары «Урал», двух старых акустик и самодельной барабанной установки. Это звучало просто отвратительно, мне даже стыдно вспоминать подобный этап своей жизни. Мы писали «демо» на кассетный магнитофон и раздавали послушать друзьям. Ещё я пел в школьном ансамбле. Уже тогда во мне проснулась тяга к сцене и вниманию. Участие в самодеятельности хоть как-то очистило мою карму перед лицом школы. Но вскоре меня тоже выперли оттуда с формулировкой «за неподобающее поведение». Я стоял на сцене в приличном чёрном костюме и пел какую-то околоджазовую песенку. Она была скучной, как и сам концерт. Я просто прильнул к микрофонной стойке, изображая с ней подобие полового акта.

Судьба занесла меня в компанию уличных панков, они казались мне куда отвязнее, чем мои школьные друзья. Они не знали морали и правил, для них не существовало авторитетов в виде родителей. Там, кажется, и началось моё падение. Я и не знал, что можно пить столько и в таких масштабах. Они познакомили меня с «планом». Первые несколько раз меня вообще не вставляло. Я уже верил в свою неуязвимость для травы, пока она довольно плотно не приняла меня в свои объятья.

Я стал неуправляем и совершенно отбился от рук, всячески стараясь следовать образу жизни моих новых друзей. С ними я увидел, что есть и другая жизнь с каким-то подобием свободы. В школе теперь меня видели пару раз в неделю, когда я приходил туда отсыпаться. Дома я тоже стал показываться всё реже. Мне не очень нравилось получать по лицу каждый раз. Для моих родителей я стал наркоманом и конченым человеком. Они постоянно смотрели мои вены в поисках следов от уколов. Для них наркотики ассоциировались только с героином. Они представить себе не могли, что это был вовсе не тот наркотик, что выбирали подростки в то время. Что бы я ни делал, для них я всегда оставался под героином. Я слушаю рок, у меня длинные волосы и странная одежда, стало быть, я наркоман и долблюсь в жопу. Можно сколько угодно объяснять обществу, что длинноволосые подростки в коже гораздо безопаснее короткостриженных в спортивных костюмах, но стереотипы так легко не вытравить. Я жил, сражаясь со всем миром. Всё было против меня. После того, как парни во дворе взялись учить меня жить при помощи бейсбольной биты, я не выходил из дома без ножа. (Странно, правда, биты у нас продавали, а вот мячи нет). Мне совсем не хотелось отступать от своих идеалов и стричься. Те, кто сдавался, были предателями в моих глазах. Их позицией было просто лежать, когда тебя бьют, молча отдать деньги и телефон, позволить себя унизить. Они так и остались жертвами, пусть нацепили на себя шкуры бунтарей. Странно, но таких большинство.