Махавира - Александр Поехавший Страница 32

девушки я всегда прижимал живой член к брюху резинкой от трусов, чтобы подстраховаться со спонтанной эрекцией. Я глубоко наблюдал это биохимическое нарушение во мне, настолько острая и душащая жажда войти в девушку через аню. Детство моё было, как у всех, никто меня не обижал, не трогал, не мог тронуть, но всё равно всё было так и никак иначе. Я трезво оценивал неблагоприятную обстановку, прекрасно понимал что 95 % процентов девушек никогда не пойдут мне на встречу, чтобы хоть немного сдуть плотское вожделение. Оно было просто необъятным. Бабье тело, такое притягательное, не нужно ни всяких лобзаний, ласк, телячьих нежностей, только один-единственный вход. Только лишь после того, как я буду в ней до самого упора можно и погладить, поблагодарить от всего сердца за такой храбрый поступок, за то, что дала мне себя всю без остатка и буддь, что буддет.

Бросил французский, нет никакого резона учить любой ин-яз, если единственный с кем приходится на нём балакать это ты сам.

Я просёк ещё тогда про шугаринг самостоятельно и варил сахар с лимоном сам. Всё тело было всегда чистым от волосни. Кусты и заросли оставим животным, человек должен быть гладеньким, особенно девушка. С упругой кожей на попе, чтоб ягодицы прям трескалось от морального давления изнутри, плотные, с полужёстким мясом. Жопа её хороша, когда не слишком мягкая, как облачко и не чересчур твёрдая, как орех: не надо крайностей. Такая чтоб была, как батон, горяченький, хрустящий. И чтоб она покорно её выпячивала и виновато глядела. Я легко возбуждался на продавщиц-консультанток, на простоватых девушек — полицейских с собаками, на двух сексуальных преподавателей, обе аспирантки. Одна по трудовому праву, я даже на семинаре предложил ей встретиться и все были в шоке с меня, я не понимал почему мне должно было быть стыдно за это. Другая по истории политических и правовых историй: прекрасная худющая и высокая татарка с голубыми глазами и белыми волосами. У неё были прекрасные черты лица и она всегда была такой чрезмерно строгой. Она остро осознавала свою тонкую красоту и это была и её слабость. Она включала железобетонную личность, чтобы все почитали её и неуклонно соблюдали дисциплину. Я представлял, какой она была вне суровой роли преподавателя. Мне всегда хотелось, чтобы все люди всегда были настоящими, никогда не притворялись, чтобы видели вещи такими, какими они были. Чтобы осознавали и наблюдали почему они делают то, почему они делают другое.

Почему всегда нужно было что-то делать, почему нельзя было просто сесть и успокоиться. Я не мог даже образно представить, что такое мелкое нисколечко, как я могло попросить эту девушку на встречу. Прыщавый, худой, в дешёвых одних и тех же ежедневных шмотках. Она была лет на 5 старше, такая уже сформированная. Я прекраснейшим образом наблюдал, что был недостоин девушек от семи и выше по десятибалльной шкале. Препод была под девяткой железно, просто уж больно худая, но так ещё неправильней, ещё прелестнее, попу не надо было раздвигать, прям так сверху садиться. У неё было такое инопланетное лицо, она была чудесной метиской. Неужели она не могла догадаться, что я был без ума от неё: вёл на её парах лучше всех, очень тихо, почти начисто отсутствовал полностью. Но нет, у таких глазки-то намётаны. Потом я узнал, что у неё сладенький романчик с невзрачным преподом, лысым мужиком лет под 38, и маленького роста. Я подумал, неужели ей вот было так всё равно, как он убого выглядел. Беглая прерывистая речь, подозрительный шаткий тон скулявого голоса, всё выдавало в нём зазнайку. Такие уже кому под сорок обычно изображали из себя такого умудрённого жизнью мыслителя, уже не юный, но и не давний. Такие разрывались в обе стороны, зелёная молодость ещё хотела телесной близости, старости было лень и девчонки сами к ним и прискакивали.

Я всегда считал, что девушки не могут мне отказывать в анне, потому что для тех у кого этого никогда не было, это был отличный шанс, чтобы попробовать, а вдруг в жизни никто больше такое не попросит… Хотя бы раз в жизни, ничего страшного, я всё уже взвесил за тебя давным-давно, ну чё ты всё постоянно ломаешься, как целка. Просто помоги мне хоть раз в жизни, я не могу больше жить без этого. Ты представить себе не можешь, как я тебя хочу, такое тело, такое лицо. Сладкие губы. Всецело лежать на тебе сверху, плевать, что тяжело, так твои ляжки плотнее примыкают ко мне. Я бы разглаживал тебя, сердечно благодарил, что не пожалела для меня своего разлюбезного тела, не постеснялась грубо говоря. Девушкам надо самим первым предлагать заняться любовью, иначе ничего в мире не изменится, всё будет также грустно.

Во время опыта навязчивых мастурбаций я наблюдал, что общая продолжительность акта здорово влияла на качество и размах расширенного оргазма. Я всегда учитывал только анну. Я предполагал что из-за узости женского заднепроходного пространства физически не получится держаться дольше, плюс девчонка недовольно скулит, что ещё сильнее сокращает. Я понял, чтобы бесконечно заниматься любовью не надо было в процессе ни о чём думать, а потом когда уже край, оп сердце открыл, прислушался к девушке, к тому как она на тебя реагирует и просто фонтанирующий мистический экстаз, аж искры из глаз посыпались. Потому что когда мастурбируешь рукой всё равно из-за кривизны клешни трение неровное и на малую площадь. Анал это уже нечто большее, происходит равномерное сжатие вообще всей длины мужского штыка. То есть это сотни рук одновременно любят тебя. Толпа внутри её любит тебя так. Потому что только после такого дикого занятия любовью наступает столь желанный покой. Мне больше нравилось целовать и сосать женские груди, чем губы. Так гигиеничнее и мягче, чище, без слюней. Всё глубже наблюдал все эти бурные анормальные плотские желания, всё глубже осознавал их тщетность. Я был всего лишь статистом, далёким от главной камеры актёром массовки. Занимал своё место по чужому велению и делал вид, что чем-то занимался.

Тогда в солнечный день во дворе самого престижного экономического вуза Поволжья я неожиданно почувствовал привкус некрофилии. Я наблюдал низкопробную ложь преподавателей взяточников, я хотел, чтобы всё это скорее подохло, чтобы враньё не продолжало плодиться. Как же все они тряслись от скрытого страха смерти и заставляли муштровать никчёмные права и обязанности сторон. И быстрей, чем окружающее я стал сам умирать внутри себя. Я жаждал умереть при жизни, жаждал отсутствовать, полностью и