Михаил Липскеров - Весь этот рок-н-ролл Страница 33

После того как солдаты взяли аул Чермез-Мартан, они собрали своих убитых и захоронили на местном кладбище среди чужих могил, и между каменными столбиками появились первые кресты, а раненых, у которых была надежда выжить, отвезли на арбе в лазарет к врачу Стану Гетцу, а там как Господь рассудит. Убитых горцев сложили в груду около мечети, обложили сухим коровьим навозом, посыпали порохом и подожгли. Но кое-кто из них был живой и от тепла начал кричать. Поэтому поручик Косби с двумя солдатами седьмого года службы стали стрелять в пламя костра, и крики один за другим стихли. А потом солдаты сели у костров, выпили положенную чарку и стали есть гречневую кашу с жесткой кониной. И то сказать, эту конину вари не вари, все одно. Конь, которого случайно подстрелили, был старше самого старого солдата раза в два и начинал свой боевой путь еще в Крымскую. И время утекло, захватив с собой сладость и мягкость молодости, так что махан был жесткий. Но был, что из-за нерадивости интендантской службы уже неплохо.

А господа офицеры собрались в местной чайхане, чтобы выпить неместной чачи, потому что местной не было. Из-за того, что на местной почве виноград не рос, и чачу привозили из долины. Из долины привозили и вино, и оно в чайхане было, но пить вино после боя неправильно, потому что оно не смывало бессмысленное чувство вины. А чача, она как раз этому способствовала. И тогда все казалось абсолютно правильным. Вот коварный враг – злобный, чужой, правил не признающий. Мыслимое ли дело – отрезать головы врагу. Это никакого практического смысла не имеет: с головой труп или без оной. Он же тебя тронуть уже не может, ни пулей, ни штыком, он, мертвый, тебя даже не задушит. Так зачем ему голову резать? Обычай такой. У людей таких обычаев быть не может. Значит, и к ним человеческий закон, как, скажем, с французом, англичанином, даже с пруссаком, не подходит. Значит, надо как-то по-другому. Мягкость, джентльменство всякое для других войн погодим. А здесь… Ну как, скажите, господа, поступить в таком вот отнюдь не гипотетическом, а в абсолютно конкретном военном эпизоде? Прапорщик Дин по младости лет при несении караула у реки засмотрелся на воды, текущие под взором младого месяца, и от чарующей прелести струящегося серебра замечтался о чем-то далеком, родном и прекрасном… Да что вам говорить, господа, у каждого из нас в младые годы наши где-то вдали иль поблизости было что-то далекое, родное и прекрасное, от чего мы уходили из себя в туда, где все это было, и мысли, и чувства наши уходили из тел наших, делая их совершенно беззащитными. Полагаю, что и прапорщик Дин был, образно говоря, не в себе, а в именьице своем небогатом, где его ждала какая-нибудь помещичья дочка, и улыбался ей, и она улыбалась ему, и, возможно, господа, улыбается и сейчас в ожидании сладостной встречи. Да и он улыбается ей. Улыбался. Потому что, господа, отрезали голову ему у той самой реки. И улыбка его осталась на отрезанной голове, одна-одинешенька. И помещичья дочка останется век свой доживать невенчанной вдовой, маменька, не выдержав потери, умрет до времени от сердечных болей, а папенька, по старинной русской литературной традиции, вскорости уйдет вослед, и прервется в России старинный дворянский род Динов, и по всем просторам державы и памяти об них не сохранится.

Только мы, господа, попервоначалу будем помнить о нем, а потом его гибель от ножа только именующегося человеком зверя растворится в таком же вареве смертей, и останется только нехорошее, но сладкое чувство мести, что за голову прапорщика Дина мы взяли десятка два их голов. Столько их охраняло аул. А потом вошли и в аул. Даже и не важно, что там были одни старики, женщины и дети. А когда ушли, там остались только старики и женщины. Неважно. Важно, что из зверенышей могут вырасти только звери. А убить будущего зверя для дворянской чести не зазорно, урона ей не составит. Жаль только, один мальчонка-звереныш сбежал в горы. А значит, еще один дикарь вырастет. И зло затаит, и всю жизнь будет носить его в себе. И не успокоится, пока рука его не затвердеет, пока не сможет ухватливо по-родственному ласкать в руке нож и ждать горла своего прапорщика Дина, чтобы отделить от его тела улыбку и улыбнуться самому, и поцеловать солоноватое лезвие, но не успокоиться и снова уйти в горы в ожидании, в бесконечном ожидании новых прапорщиков, если только штык, пуля, пушка русского солдата не утишит его раз и навсегда. Только другие-то останутся… И будет литься их кровь, и будет литься наша кровь до скончания века или до тех пор, пока не прервется цепь навеки вместе. Так что выпьем, господа, за упокой души прапорщика Дина и за будущий упокой того звериного детеныша из, как выяснилось, старинного звериного рода Хендриксов…

– Так что давай, лейтенант третьего ранга, давай выпьем за память всех покойных, чтобы нам не воевать с тобой, только не надо мне случайно под руку попадать… И я тебе не буду. Давай с тобой больше не встречаться там. Тут – пожалуйста. Особенно перед баня. Слушай, а у вас в бане женщины хиджаб носят? Нет? Стыдно. Очень стыдно. А если мужчина туда зайдет? Как зачем?.. Обосранную голову, например, помыть?.. А женщина много и голова непокрыта. Бесстыжий у вас женщина, лейтенант третьего ранга. Да, да, да, я – стыжий. Давай, лейтенант, ты мне глаза завяжешь, чтобы я этот позор не смотрел. Вот так, так хорошо. Вводи. Тазик наливай… Женщина, мыло у кого есть голову помыть? Хочешь сама помыть? Ну, помой. Мне мама всегда голову мыл. Очень хорошо… Слушай, женщина, у тебя четыре руки, да? Как четыре? Две – голову моют, а две – там, где у меня яйца был? Или – раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Восемь! Две – голова, две – пустое место, а четыре… Женщина, я стесняюсь… Не трогай его, пожалуйста. Он сейчас слабый, беззащитный… Женщина, что ты с ним сделал?! Как это он без яиц сделал?.. Не трогай его, женщина, я голову помыть зашел! А не тихти-пихти! Ну ладно, женщина, так и быть, раз уж он готов, раз уж ты готов, то и я тогда готов. Бесстыжий ты, женщина… Ой какой бесстыжий… И ты, бесстыжий… И ты… Так вот почему столько рук… И столько этих, сказать стыдно, куда тихти-пихти… Ох, до чего русский женщина бесстыжий! А! Лейтенант третьего ранга? Человека яйца нет, а они все равно его тихти-пихти. У них что, мужья нет? Они что, монастырь живут? Или у вас мужчин совсем не осталось, что они на корень без яиц кидаются? Есть мужчины? Так почему? Охранники??? Этот женщины – заключенный??? У них банный день!!! Сколько их, лейтенант третьего ранга? Шестнадцать?! И я всех должен. Какой лафа?! Это – насилий! Этот вопрос только по любви. Скажи, женщина, ты – по любви? Не молчи! Какой рот занят? Я же говорю. При чем тут Берри? Откуда ты про Берри знаешь?.. Не кусай!.. И девочка – по любви. Просто она маленький: откуда ей знать, по любви или нет? А кричал, потому что ей нравился. Берри ей нравился. Тихти-пихти ей нравился. Тебе тихти-пихти нравится? Вот и ей… Слушай, женщина, хватит уже. Болит у меня… Волосы на голове помыл – спасибо, на спине помыл – спасибо, на пустое место помыл – спасибо, тихти-пихти сделал – спасибо, а теперь отпускай, мне на поезд надо. Как, еще двенадцать женщина непомытой осталось? Ну ладно, ладно, давай я им спины потру… Чтобы чистый был… Не трогай его, женщина. Да знаю, что не руками. И не целуй меня. Меня еще ни разу женщина не целовал. Кроме мамы. Тихти-пихти – туда-сюда, а целовать не надо… Бесстыжий вы все. Биляд. Такой все русский женщина! Хватит уже. Больно же! Откуда я знаю, что ей было больно. Я там не был. Там Берри был! Он – молодой, глупый! И друг его – молодой, глупый! Все трое. А в горах этот биляд, ох, не бей… никто пальцем не тронул… Я за этот девочка еду. Чтобы Берри на ней женился! Что значит не захочет?! Ты, женщина, дурак? Кто, кроме Берри, на ней женится? Когда он, девочка этот, себя опозорил? До свадьбы перед мужчиной ноги раздвинул. Какой разница, сильно-насильно?.. Если бы был мусульманка, ее бы камнями побили. Чтобы не ходил с открытым головой, чтобы не соблазнял. Берри ей честь оказать будет. Ты что делаешь? Я тебя что, просил? Голову помыть я тебя просил! Я тебя не просил шестнадцать заключенных тихти-пихти! Я тебя не просил снова на голова срать! И в глаза! Ты что, повязка снял?.. Помоги, лейтенант! Помоги, третьего ранга! Помоги, сверхсрочной службы! Помоги, Джилиам!!! Ну, спасибо, Клинтон… А где заключенный шестнадцать женщина, который меня тихти-пихти? Нету, показалось? И на голову никто не срал? Ах, срал все-таки, слава Аллаху, а то я уж думал, что с ума сошел. А кто срал? Опять этот летучий трехногий собака? Слушай, собака, хватит уже. А то всем городе воды не хватит… Ладно, я согласен, что ты летаешь, как последний птица, но не надо срать, как последний лошадь. Я согласен. Вот лейтенант третьего ранга сверхсрочной службы Джилиам Клинтон не даст соврать, еду за этой девочкой в Замудонск-Тверской, чтобы свадьба с Берри, чтобы яйца свои вернуть у какой-то Михаил Федорович, чтобы «Барселона» меня купил. Чтобы я ворота его защитил. И весь замудонск-красногвардейский «Динамо» в жопу тихти-пихти вместе с запасными, тренером, массажистом и мальчиками, которые мячи подают.