Эдуард Лимонов - В плену у мертвецов Страница 33

«Диму» после той встречи в февральскую оттепель на Фуркасовом переулке и углу улицы Дзержинского я не видел до утра 7 апреля 2001 года. Когда, указывая на роющегося в книгах сутулого человека в чёрной вязаной шапке, с видимым животом под свитером, подполковник Кузнецов злорадно сказал: «Узнаёте Диму, Эдуард Вениаминович?! Он приходил к Вам после взрыва…» Эдуард Вениаминович только после этого узнал Диму. После операции захвата шёл обыск в той избушке, где они нас взяли спящими. Помимо Кондратьева и Кузнецова в обыске участвовали ещё двое москвичей эфесбешников, толстый рыхлый молодой капитан Эдуард Вадимович (фамилию его в протоколе обыска я к сожалению не запомнил, начинается, кажется на Ш), большой поклонник моего таланта, в частности книги «Анатомия Героя», и майор Юсуфов. Майора я теперь имею удовольствие видеть раз в несколько месяцев, он входит в состав бригады следователей, работающих над сооружением нашего дела № 171. Юсуфов увеличился ныне вдвое, так как занялся спортом и пьёт некие спортивные дрожжи. В кабинете у него стоит 32-килограммовая гиря. Юсуфов морально дистацируется от следствия при всяком удобном случае.

Но вернёмся в 1999 год. После 23 или 24 февраля Кондратьев исчез. И с ним исчезло ФСБ. Мне следовало бы тогда обратить внимание на это обстоятельство, и насторожиться, но, неопытный, я не насторожился. Было не до этого. Трагически погиб в мае Костян Локотков. Осуществив в августе в День Независимости Украины акцию мирного захвата Клуба Моряков в Севастополе, попали в тюрьму шестнадцать национал-большевиков. Мы начали кампанию за их вызволение. Странным образом мне пришлось вспомнить о ФСБ именно в день освобождения наших ребят. 29 января 2000 года я встречал ребят у здания Третьей Пересыльной Тюрьмы. Обнимались, радовались… А в это самое время в моей квартире на Калошином переулке возились работники Федеральной Службы Безопасности, устанавливая подслушивающие устройства. Подслушанные за год данные они сейчас будут использовать против меня на готовящемся процессе. Я узнал о том, что в квартире у нас побывали чужие люди, вечером того же дня. Крошечная Настя, возвращаясь от родителей, обнаружила, что в нашей квартире горит свет. Маленькими серыми глазками умная крошка увидела группу мужиков у подъезда, а затем несколько оперативников с рюкзаками на восьмом этаже. Они успели покинуть квартиру. Я тотчас же позвонил «нашему» адвокату Сергею Беляку (он защищал наших ребят в деле против Михалкова, и стал мне близок). «Что делать, Сергей?» Беляк посоветовал написать главам силовых ведомств: Рушайло, Патрушеву, в Генпрокуратуру.

От себя я решил обратиться непосредственно к генералу Зотову, потому что был уверен, что это его управление установило у меня свои микрофоны или, как предостерегал меня Беляк, заложило в укромные уголки по паре патронов, а возможно и «чек» с наркотиками. И оставило их там дожидаться своего часа. Оказалось, генерал Зотов уже не работает в Управлении, его возглавляет, как сказала мне секретарша, генерал Пронин, однофамилец генерала из МВД. Я позвонил Пронину и договорился о встрече.

У них так и не появились к тому времени явочные квартиры. Потому мы встретились у музея Маяковского и разговаривали у служебного входа в музей. Опять-таки, эта сцена уже была воссоздана мною в книге «Моя политическая биография» и здесь я хотел бы ограничиться лишь общими штрихами. Генерал Пронин – это умерено животастый мужик пегого цвета с такими седовато-рыжими перьями на голове – лёгкая куртка и широкий галстук видны были в разрез куртки. На нём имелось, если не ошибаюсь целых два мобильных телефона, – один в руке, другой в кармане. Беседовали мы около сорока минут и всё это время как массовик-затейник говорил в основном я, а он недоверчиво внимал и оглядывал меня. Мой охранник, красивый блондин Николай стоял поодаль, покуривая, непокрытая голова, открытая грудь. Я рассказал Пронину о том, что в моей квартире побывали неизвестные, и у меня есть все основания полагать, что это его люди. Меня даже не очень интересует, поставили ли они в моей квартире «жучки», – сказал я Пронину, дело для меня куда более опасное – я не хотел бы, чтобы в один прекрасный день у меня сделали обыск и нашли бы компромат. Он солгал, что его управление такими вещами не занимается, но что он узнает. Тогда я предложил ему использовать НБП в борьбе за российские интересы в странах с большой концентрацией русскоязычного населения. Он внимал недоверчиво, не особенно возражая, но внутри, должно быть, возмущённый моей «наглостью». Пройдя всю свою службу в рядах КГБ, он должен был теперь выслушивать очкастого чудака, у которого под началом было несколько тысяч отмороженных панков и несколько сотен умных студентов. Думаю, я вызвал у него отвращение. Думаю, он изрядно приложил руку к моей судьбе, к тому, чтобы меня арестовали, этот человек с анекдотически «чекистской» фамилией Пронин. У меня были кое-какие связи, и бывший комитетчик поведал, как Пронин помыкает сослуживцами, как с презрением гонял низшего по званию открывать бутылки, через губу роняя унижающие эпитеты. Его ментальность упитанного сотрудника КГБ, сторонника без сомнения, как все они, самодержавного деспотизма государства над личностью; и моя ментальность свободного во всех своих проявлениях человека, вскормленного контр-культурой, и прожившего 20 лет вне России, взаимоотталкивались, обильно искря. Если бы не появление Путина, генерал испытывал бы отвращение ко мне в моменты, когда меня показывали бы по телеящику, но приход к власти их гебешного президента сделал возможным и такое проявление отвращения, как арест писателя, который «про негров написал». Такие вот мысли мелькали у меня в тот день, когда я возвращался по обильно текущей Москве домой, сопровождаемый Николаем. На следующий день я написал письма: Пронину, его начальнику Патрушеву, письмо Рушайло и письмо прокурору Устинову, где сообщал одно и то же: у меня в квартире незаконно побывали люди, и, возможно, заложили мне в квартиру вещи, которые возможно будет мне инкриминировать впоследствии при обыске, я хочу, чтоб Вы, господа, знали об этом. Рушайло приказал расследовать историю и послушный начальник 6-го отделения милиции прислал мне бумагу по этому поводу. Я сам отказался от расследования, так как был уверен, что нарушителей неприкосновенности моего жилища всё равно не найдут. Все прочие адресаты мне не ответили.

22 февраля 2000 года III Съезд НБП в пансионате «Зорька» начался с того, что покойный ныне Саша Бурыгин, майор пограничных войск в запасе, обнаружил в зале заседаний съезда подслушивающее устройство. Некая грушеподобная металлическая форма была прикреплена сзади за экраном. Устройство мы отсоединили и без промедления начали съезд. Часа три ушло у комитетчиков на то, чтобы сообразить, что устройство отключено нами и, разыскав начальство (было воскресенье), получить новые директивы. В начале первого часа дня сводный отряд ментов, топтунов и комитетчиков явился в зал, чтобы заявить, что в зале заложена бомба. Нас попросили эвакуировать зал. Однако их целью вовсе не являлось закрытие съезда. Они, напротив, желали пылко, чтоб съезд продолжался. Они лишь поставили новую подслушку или перебазировали старую. На столе президиума мы увидели беззастенчивые следы их сапог, свидетельствующие о том, что они установили свой микрофон высоко где-то, ближе к потолку. Мы спокойно продолжили съезд.

Получалось, что «королевская рать» следила за нами вплотную. Мы, правда, не догадывались ещё, что ВСЯ королевская рать уже следит за нами, что мы сделались главным внутренним врагом, после чеченцев, предметом охоты. Об этом нам стали сообщать несколько позже различные источники.

В апреле 2000 года я направился в Красноярск, Новосибирск и Барнаул. Как следователи теперь представят эту мою поездку в моём уголовном деле, я ещё не знаю. По всей вероятности, как часть заговора НБП по захвату Южной Сибири и Средней Азии. Фантазия у них параноидальная, я высмеял параноиков ФСБ в своей книге «Охота на Быкова», в частности в той её части, где анализировал интернетовский текст «Коготь», принадлежащий перу ФСБ. В «Когте» Быкову приписывались грандиозные цели: расчленить Россию, организовать при помощи «Татарина» покушение на президента Ельцина и продать Россию ЦРУ.

На самом деле я просто направился в Красноярск, Новосибирск и Барнаул, чтобы инспектировать тамошние организации НБП. И укрепить их своим приездом. Все три организации я сам относил к категории «спящих», то есть ничем особенным эти организации не блистали. Красноярская и Новосибирская находились в перманентном кризисе (в Новосибирске я до этого побывал в марте 1998 года), а Барнаульская серенько прозябала под начальством журналиста Жени Берсенёва, имеющего в Барнауле репутацию забубённого чудака. Вся поездка могла бы и не состояться, если бы по интернету не пришло мне приглашение из «Авто-Радио» в Красноярске от его руководителей Ольга Тихомирова и Фёдора Сидоренко писателю Лимонову посетить их город, они брались оплатить и проезд и пребывание. Я обменялся несколькими посланиями с Сидоренко и Тихомировым, в результате чего не прилетел на самолёте, но приехал в купе поезда, но зато не один, а с сопровождающими меня партийцами. Перед поездкой я посетил в Государственной Думе Михаила Ивановича Лапшина и, зная, что он депутат ГосДумы от Алтайского края, попросил у Лапшина контактов: телефонов и адресов в администрации края. Оказалось, я чуть напутал, и Лапшин является депутатом ГосДумы от Республики Алтай, а не Алтайского края. И всё же несколькими телефонами Лапшин меня с удовольствием снабдил, в том числе и телефоном Сергея Николаевича Гречушникова. «Есть только один ещё нетронутый уголок на земле и это Усть-Коксинский район Республики Алтай, а возглавляет его Гречушников», – хвалил мне Лапшин свою Республику. «Нет лучше места для отдыха». Я ответил, что отправляюсь в те места работать, а не отдыхать.