Хелен Уолш - Низость Страница 34

Но нет у меня на это настроения сейчас. Не в состоянии даже вывернуться через жопу наизнанку и скроить нужную морду на радость малышу Милли. Мне надо утрясти с Энн Мэри. Чем дольше я с ребятами, тем больше времени она себя накручивает, а она очень опасная, если оставить ее киснуть. Стоит ей чего-нибудь втемяшить в башку, это все. Она с удовольствием выебет тебе мозг, когда вернешься, она может. К тому же она начинает с подковырок, ё — ебаный склероз, во как, в лучшем случае. Какой-то там мудозвон явился ее доставать! Я превращаюсь в жалкого извращенца, который трахает всех подряд, от ее лучшей подруги до собственных племянниц. Плюется такими вот заявлениями, еще так. Еще она гудит. Пиздец, как она гудит, ё! Начинает в таком приглушенном тоне, типа мямлит, бурчит и бурчит, часами, постепенно переходя на оглушительный бешеный ор, и тут разносит наш ебучий дом на куски! Надо, правда, признать: потом она всегда извинится. Ей реально стыдно за себя, еще как. И прямо пиздец как она к нам подкатывается в спальне, если ты понимаешь, про что я. С трудом убеждаем ее быть поответственнее с руками примерно в это время месяца. И вроде я почти что привыкший, базара нет — к ее скандалам. Выработал устойчивость. Чего бы она там ни несла, оно в одно ухо влетело, из другого вылетело. И если я не обманываю себя, это нас своеобразно забавляет, если по правде. Она даже когда заведется, симпатичная, что пиздец. Но я бы на хуй дал сам себе в морду за то, что наврал ей про сегодня. Зря я, ей-богу. Сказал, что у нас мальчишник. Что я погуляю с компанией, потом вернемся к Сину бухать. Не то чтоб она возражала, если бы я ей сказал, что я еду в город, чего такого, но я чувствую себя немного козлом. Она на нас давно наседает, чтобы ее вывезли в тот новый бар, который открыли на набережной — «Пэн». Гонит, что в ее шкафу, полном классного тряпья, уже пауки заводятся. Я пытался намекнуть как можно поделикатнее, что нам вообще-то не стоит сорить деньжищами на одноразовые радости. Что нам надо копить на свадьбу, на дом и прочее. Так что ты понял, каким ниибацца ханжой я, по всей видимости, тогда предстал.

Но самая большая подстава, впрочем, это тема Милли. Ужасно, ё. Ниибацца ужасно, еще как. Она меня запалила при полном параде, при том, что она остается сидеть дома — уже плохо, но знать, что Милли — все равно, что красная тряпка для быка. Вот как мне на хуй это разруливать? А она именно сегодня вечером решила непонятно с какого перепугу озаботиться собственной внешностью, нет? Малыш Милли сама по себе настоящая конфетка, но она всегда ходила в джинсах и ненакрашенная. Ногти обкусаны до мяса, волосы высушены мылом и никогда не видели расчески. Господи, ё! Ты бы посмотрел, какие колтуны я ей выстригал! С ниибацца застрявшими окурками и чего только нет. Но последнее время она стала стараться и все такое. По мелочам, обрати внимание. Тряпки сидят по фигуре, а не висят мешком. Иногда помадой мазнет. Парфюм. Ходит в парикмахерскую, а не упражняется с ножницами. И все это не утешительно для миссис, елки-палки. По-моему, если бы малыш Милли была невзрачной, тогда, возможно, Энн Мэри было бы проще жить. Мой приятель, собутыльник женского пола и все. Но, что есть, то есть, и хватит. Милли заявилась в дом, выглядела так, как она выглядела, а я взял и съебался вместе с ней. Ужас, ё. Я мудозвон, еще какой. Я тупой ниибацца козел.

Четверг, а город пустой, и мы перемещаемся из бара в бар, бывает просто голову сунем на предмет поиска признаков жизни. В конечном итоге устраиваемся в «Революшн», такой водка-бар на Мэттью-стрит — гарантировано полный людей. И сейчас тоже. На хуй под завязку укомплектован студентами, нарочито вонючими говнюками. От их присутствия у меня к горлу подходит комок. Заставляет вспомнить про папу с той корявой жеманной козой. Что, растолкуйте мне, он в ней нашел? Вряд ли ему такие нравятся. Папа всегда неровно дышал к утонченной и сдержанной красоте — цыганскому типажу. Андреа Корр, Кэтрин Зета, Пенелопа Круз.

Мама.

Остальная часть публики представлена одинокими парнями в поисках пизды и несколькими блядьми среднего возраста, выступающими в резерве хриплоголосого стада школьниц. Зрелище этих списанных дешевок, конкурирующих за внимание, заставляет меня снова улыбнуться. Супер!

Почти все школьницы явились в мини-юбчонках с ботинками, крохотных «выеби-меня» топиках и с толстым-толстым слоем косметики, но по их глазам можно догадаться, что их сексуальная биография с лихвой уместится на листе А4. Большинство их до сих пор девственницы, а те из них, кто уже успели продвинуться дальше игр с сиськами и языком, скорее всего поддались на совершенно неправильные причины — добыча популярности, удержание бойфренда, произведение впечатления на сверстниц или, скорее всего, совершенно неуместное любопытство. Сомневаюсь, чтобы хоть одна из них ебалась именно по любви. В этом вся трагедия взросления. У них такой период в жизни, когда так приятно полапаться и никто не парится насчет захватить и оставить себе. Такой период в жизни, когда можешь вести себя абсолютно по-блядски — и не забивать себе голову. Однако большинство девчонок проживают подростковый возраст, даже не подозревая об эпикурейском мире, где они пребывают. Их возможности раскрываются лишь в бесполезном тумане взгляда в прошлое.

Джеми и Син очень сильно повлияли на мое отношение к сексу. Джеми, он забавный — у него был положенный опыт знакомств на одну ночь, но он, судя по всему, принимал их с непроговоренной печалью. Он сознательно выбрал себе любовь непременным условием для секса, и однажды он сказал мне, что пусть даже любовь была эфемерной и длилась всего-навсего пять секунд, она все равно должна изначально присутствовать. Если была любовь, то любой сексуальный контакт, каким бы эгоистичным или опасным он ни был, оправдан. В результате большую часть своей юности он растратил на никчемушные попытки примирить то, что ему нравилось, с тем, что он считал правильным. Син был полной его противоположностью. Он рассматривал секс в самых что ни на есть примитивных понятиях — как нечто, совершенно не сопряженное с какими-либо эмоциями или смыслами, кроме физиологического. Для него секс значит ебля — это найти себе чью-либо дыру и поиметь с нее как можно больше. Он был безжалостен, чуть ли не до варварства, в своих делах с женщинами, особенно теми, кому не доставало сексуального опыта. Он спал со всем Южным Ливерпулем, оставив после себя несчастный хвост из разбитых сердец и сломанных целок.

От Джеми я узнала, что секс — явление психологическое в той же мере, что и физиологическое. Это не только изучение анатомии, но и встреча двух сердец, двух сознаний. Еще я узнала, что лучше что-то сделать и потом об этом пожалеть, чем не сделать и остаток жизни раскаиваться, что не сделал. Джеми тратил уйму времени на чтение книжек о тех вещах, которые ему хотелось сделать.

От Сина я узнала, что все девушки делятся на две взаимоисключающие категории: шалав и «потенциальных герл-френд», и если я желаю удовлетворить свое ненасытное юное либидо, мне надо поспешать. Согласно Сину, можно трахаться направо и налево, пока тебе не исполнилось пятнадцать. Рискуешь заработать репутацию «доступной девочки», но стоит тебе после шестнадцати лет объявить свои трусы неприступной зоной, ты все равно будешь котироваться в качестве потенциальной герлфренд. Девушки, которым уже стукнуло шестнадцать, а они все равно дают кому ни попадя, неизбежно будут квалифицированы как шалавы, а после восемнадцати вероятность избавления от этого клейма приближается к практически нулевой. Но если не быть дурой, можно обойти эту систему навешивания ярлыков путем тщательного отслеживания своей сексуальной географии. Девушка, трахнувшая сотню парней, из которых даже двое не живут в одном районе, способна избежать морального бичевания, уготованного тем девушкам, кто переспали с мальчиками из одной школы в количестве больше двух. Какими бы детскими и догматичными ни были теории Сина, за ними стояла простая логика, и именно она определила мои ранние сексуальные эксперименты.

Моим первым сексуальным партнером стал тридцатисемилетний мужчина. Филип. Мне было четырнадцать. Я выбрала его потому, что он был женат. Потому, что у него была хорошая машина, и он носил голубой адидасовский джемпер с капюшоном. Потому, что у него был несчастный вид. Потому, что он жил в конце нашей улицы, но самое главное — потому, что он был папиным приятелем. Я знала, что это не затянется. Никто ничего не обнаружит. О потере девственности я смогу врать что угодно. Мое имя не будет прибавлено к длинному списку шалав, покрывавшему пять с половиной дверей в мужском туалете. Еще мной двигало то, что он будет сражен моим податливым юным телом. Его жена представляла собой жертву брака — жирная, некрасивая и зачахшая от материнства — и я сочла само собой разумеющимся, что Филип будет, ну скажем, признателен. Однако, если он таковы и был, он этого не показал. Расплакался, пока лишал меня невинности, а потом игнорировал мои звонки и пригрозил рассказать все папе, когда в один прекрасный вечер я нарисовалась у его работы. А потом он окончательно избавился от меня. Перебрался в Манчестер, и я больше его не видела, не слышала, лишь на мое семнадцатилетие он прислал мне посьыку с его голубым джемпером с капюшоном. Он хранится сложенным в коробке в загашнике моего шкафа вместе с парой шелковых перчаток, которые мама носила на свадьбе, и я испытываю к нему гораздо более сентиментальное чувство, нежели он того заслуживает.