Алексей Рыбин - Черные яйца Страница 34

– Да... Но нам такая точность, как у твоего актера, не требуется. Я думаю, что сейчас там, – Полянский кивнул в сторону нужной им квартиры, – сейчас там все нажрутся. И Леков в первую очередь.

– Это точно, – согласился Огурцов и повторил манипуляции Полянского, причем выпил вино чуть быстрее, чем его старший и более опытный товарищ.

В квартиру, где должен был состояться концерт, они вошли последними, и хозяин запер за ними дверь на все три замка.

Только после этого он обернулся к гостям и сказал Огурцову:

– Привет, Саша. Проходите. Хозяина звали Пашей, вместе с Шапошниковым он был завсегдатаем рок-концертов, вместе с Шапошниковым пил в гримерках, так же, как и Шапошников, знал всех и вся. Вся разница между стихийным администратором и Пашей была в том, что, если Шапошников приносил с собой заветную бутылку водки, которая выпивалась очень быстро, то Паша покупал все для продолжения банкета, который, бывало, затягивался не на одни сутки. Паша имел деньги. И, что самое удивительное, он зарабатывал их честным трудом. На официальной работе.

Сейчас Паша выглядел усталым и каким-то совершенно незаинтересованным в том, что происходило в его квартире. Огурцова Паша знал давно, еще со школы, где они вместе учились, правда в разных классах – Паша был на два года старше. После школы Паша поступил в Политехнический институт, закончил его, но карьера инженера не прельщала любителя неформального досуга, и Паша, спрятав диплом в письменный стол, пошел работать на завод. Для круга, в котором он продолжал вращаться, такой образ жизни был, мягко говоря, нехарактерен, но Паша упорно отстаивал в застольных разговорах свою любовь к тяжелому машиностроению, и в конце концов его оставили в покое, перестав сочувственно предлагать места сторожей, дворников и операторов газовых котельных, где трудилось большинство членов ленинградского рок-клуба.

Огурцов и Полянский прошли по коридору в направлении гостиной и застыли на пороге. Комната была не отягощена мебелью. Собственно, если не считать табурета, на котором у стены сидел маэстро Леков, мебели в гостиной Паши не было никакой. Огурцов не удивился – он бывал у Паши много раз и знал, что в соседней комнате, так называемой спальне, на полу лежат три широких матраса, служивших постелями Паше и его гостям, которые частенько после вечеринок, сродни сегодняшней, оставались ночевать в гостеприимном доме, не смущаясь спартанскими условиями, в которых существовал хозяин. В той же спальне стояла и аппаратура – огромный катушечный магнитофон, усилитель, колонки и горы коробок с магнитной лентой.

– Может быть, пока на кухню? – тихо спросил Полянский у своего более искушенного в планировке Пашиной квартиры друга.

И то сказать – сесть в гостиной, превращенной в импровизированный концертный зал, было некуда и не на что. Комната была забита народом – любители подпольного рока сидели на полу, занимая всю площадь. Они расположились полукругом, оставив место только для табурета с сидящим на нем Лековым, который крутил гитарные колки, настраивая инструмент. Концерт еще не начался, но в помещении уже стоял густой синий туман от табачного – Полянский, поведя носом, быстро понял, что и не только табачного, – дыма, уже звенели посудой наиболее нетерпеливые, там и сям раздавалось характерное бульканье разливаемого по стаканам вина.

– Да, пожалуй, – согласился Огурцов.

На кухне усердно, туша сигаретные окурки в пустой консервной банке и тут же поджигая новые, курили трое подростков неопределенного, впрочем, возраста. Огурцов давно уже вывел теорию, гласящую, что рок-н-ролл нивелирует возраст, и те, кого они увидели сейчас, служили еще одним живым подтверждением теоретических выкладок молодого философа. Подросткам могло быть и по семнадцать, и по двадцать, и по двадцать пять лет – редкие бородки, жидкие юношеские усики, длинные волосы, затертые, дырявые джинсы, припухшие глаза, румянец на провалившихся щечках. Все трое тощие, сутулые, угловатые.

Завидев вновь прибывших, подростки на миг замолчали, потом продолжили беседу, как заметил Огурцов, уже с расчетом на аудиторию. Они не знали ни его, ни Полянского, поэтому, вероятно, решили показать неизвестным гостям свою осведомленность в происходящем и причастность к святая святых.

«Все понятно, – подумал Огурцов. – Они считают, что и Леков, и вообще вся наша рок-музыка – это специально для них делается. Ну-ну...»

Он взглянул на Полянского. По лицу Дюка скользнула кривая усмешка – скользнула и пропала. Полянский не любил демонстрировать свои чувства окружающим, тем более незнакомым.

– Ну, послушаем, что он сегодня нам залепит, – сказал один из молодых гостей. Он был пониже своих товарищей и, кажется, помоложе, хотя определенно сказать это было трудно.

– Продался Василек, – печально покачал головой высокий, в длинном, почти до колен спускавшемся, порванном на локтях свитере. Волосы длинного были со свитером одного оттенка – грязно-коричневые, ни каштановыми, ни какими другими их назвать было нельзя – именно грязно-коричневые и никак иначе. Кончики давно не мытых волос терялись среди ниток, торчащих из поношенного свитера, – казалось, что они вплетаются в шерсть, создавая некое подобие капюшона. Даже с близкого расстояния нельзя было с уверенностью сказать, где кончаются волосы и где, соответственно, начинается свитер.

Пока Огурцов думал о том, как странно все-таки одеваются современные молодые люди, те продолжали беседу.

– Точно, продался, – согласился первый из осуждавших артиста. – С Лукашиной в одних концертах играет. И с Григоровичем.

– Ну, этот-то, вообще – мажорище, – неожиданно злобно рявкнул третий, до сих пор молчавший и смоливший мятую беломорину. Этот юноша, оказавшийся самым ортодоксальным и злобным из всей троицы, был одет более-менее прилично – в поношенный джинсовый костюм, правда, изобилующий заштопанными дырками, но Огурец быстро определил, что дырки эти были проделаны в иностранных синих доспехах специально, да и штопка была слишком уж аккуратной, нарочитой какой-то.

– Мажорище, – повторил джинсовый мальчик. – Эстрада.

– Эстрада, эстрада, – закивали головами товарищи джинсового. – Совок.

Сказав это, все трое покосились на Огурцова и Полянского.

– Закурить дайте, ребята, – сказал Огурцов, стараясь сдержать улыбку.

– Держи. Парень в свитере протянул вновь прибывшему мятую пачку «Беломора».

– Спасибо. А выпить нету?

– Нету, – гордо ответил джинсовый. – Мы не пьем.

– А чего же вы сюда пришли? – спросил Полянский.

– Да так... Послушать. А вам Леков нравится?

– Он наш друг старый, – сказал Огурцов.

– Да?.. – Джинсовый смешался. – Давно его знаете?

– Прилично, – ответил Полянский. – Классный парень, правда? Хоть и беспредельщик.

– Сегодня, кстати, говорят, новые песни будет петь, – осторожно встрял в разговор парень в свитере.

– Очень может быть. У него периоды такие бывают – как из короба все валится. А потом – словно засыпает. На полгода, на год.

Огурцов затянулся беломориной.

– Да бухает он, а не засыпает, – хмыкнул Полянский. – Бухает, как черт, натурально. Откуда только здоровья столько?..

– Пьет сильно? – засверкав глазами, с интересом спросил джинсовый.

– Ну да. Еще как. Вам и не снилось.

– Да нам-то что? – с подчеркнутым презрением в голосе откликнулся парень в свитере.

– Ну, конечно. Вам-то что? Действительно... – Полянский посмотрел на облупленную краску потолка. – А может быть, у вас пыхнуть есть, господа? – спросил он после короткой общей паузы.

Ребятки переглянулись.

– Мы НЕ ПЫХАЕМ, – быстро сказал парень в джинсовой куртке и недоверчиво глянул на Полянского. – Мы ПРОСТО послушать пришли.

– Пионеры, – скучно отрезюмировал Полянский, обращаясь к Огурцову. – Ни тебе выпить, ни тебе пыхнуть.

То, о чем подумали ребятишки, было яснее ясного. За стукачей держат.

Похоже, о том же подумал и Огурцов, потому как ухмыльнулся.

– Прямо, как Ленин, – заметил он.

– Ну, раз вы не пьете и не пыхаете, господа хорошие, – сказал Полянский, – то не обессудьте. Где там наша сумка заветная?

К концу концерта на кухне уже было не протолкнуться. Малолетних непьющих хиппи вытеснили настоящие матерые ценители русского рока.

Малолетние непьющие хиппи вышли на улицу.

– Ну, как тебе? – спросил Костя-зверь, высокий, самый старший из троицы малолетних непьющих хиппи, у Юрки Мишунина – бас-гитариста группы «Кривое зеркало», известной в узких кругах Веселого поселка. Костя-зверь играл в этой группе на барабанах, а Дима-дохлый, третий в компании малолетних непьющих хиппи, – на гитаре.

– Говно, – сказал Мишунин. – Мы круче.

– Это ясно, – протянул Костя-зверь. – Только, как бы раскрутиться?

– А черт его знает. Лекову этому повезло просто. Оказался, как говорят, в нужное время в нужном месте.