Стивен Фрай - Лжец Страница 37

Эйдриан потянулся через стол и схватил Трефузиса за руку.

– Я мог бы пойти пописать и вывести их машину из строя. Что скажешь?

– Думаешь, если ты оросишь их машину, она выйдет из строя?

– Да нет, я притворюсь, что иду писать, а сам выломаю какой-нибудь там рычаг ротора, или колпак распределителя, или еще что.

Трефузис взглянул на него всего лишь с тенью улыбки на лице.

– Ты знаешь, как делается foie gras?

– Дональд, я серьезно. Я уверен, они следят за нами.

Трефузис вздохнул и отложил кусочек brioche[99], который он намазывал маслом.

– Я тоже серьезно. Настало время, юный Хили, осведомить тебя о цели нашей поездки.

– Правда?

– Правда. Так вот, спрашиваю еще раз. Знаешь ли ты, как делается foie gras?

Эйдриан уставился на Трефузиса.

– Э-э… нет. Нет, не знаю.

– Очень хорошо, тогда я тебе расскажу. Это требует своего рода воспитания гуся, выбранного из числа щенков, или теляток, или как там называются юные гуси.

– Птенцы? Гусята?

– Очень может быть. Ты берешь юного страсбургского гуся, или птенца, или гусенка и кормишь его кашицей из особо питательного зерна.

– То есть чтобы он разжирел.

– Именно так, однако кашица эта, видишь ли, предварительно помещается в мешочек.

– Мешочек?

– Верно. Мешочек, или мех. У этого мешочка, или меха, имеется на узком конце горлышко, или выступ, который вставляют в глотку, или же горло, гуся. Затем этот мешочек, или мех, сдавливают, или сжимают, и таким образом пища, или корм, вводится, или вталкивается, в утробу, или желудок, этого существа, или животного.

– А почему не кормить их обычным способом?

– Потому что таковая процедура выполняется по много раз на дню в течение всей жизни несчастной птицы. Это поставленное на широкую ногу принудительное кормление. И продолжается оно, пока гусь обжирается и жиреет до того, что больше уже не может двигаться. Печень его расширяется, становится мякотной. Идеальной, собственно говоря, для того, чтобы поджарить ее на открытом огне и подать к столу с бокалом великолепного «Монтраше» или густого, маслянистого «Кортон-Шарлемань».

– Какой ужас! – произнес Эйдриан. – Почему ты мне раньше не сказал?

– Хотел, чтобы ты ее попробовал. Это одно из высших наслаждений, известных человеку. Кажется, у Сидни Смита был друг, представлявший себе рай как место, где ее вкушают под звуки труб? Однако, подобно большинству высших наших наслаждений, это произрастает из страдания, а в основе его лежит процесс неестественный, почти извращенный.

Разум Эйдриана понесся вперед, пытаясь сообразить, какое отношение все сказанное имеет к их ситуации. В голове его сложилась примерно такая фабула: европейский картель производителей foie gras не желает допустить, чтобы Общий Рынок запретил его продукцию. Он готов пойти на убийство, лишь бы защитить то, что представляется ему богоданным правом подвергать мукам гусей, предназначенных для стола богатеев. Да нет же. Такого просто не бывает. А если и бывает, подобное дело вряд ли относится к тем, что способны заинтересовать Трефузиса.

– Так что же на самом деле?..

– Я хочу, чтобы ты, пока я буду рассказывать кое о чем другом, держал в голове этот образ совершаемого над гусем насилия… a… le poisson est arrive[100].

Трефузис лучезарно улыбался, глядя на два больших блюда, накрытых каждое огромным серебряным cloche[101]. Официант с выжидательной улыбкой перевел взгляд с Эйдриана на Трефузиса и, уверясь, что внимание их приковано к нему, размашистым жестом снял оба cloche, из-под которых поднялись облачка нежно отзывающегося рыбой пара.

– Voila! Bon appetit, messieurs![102]

– Прошу знакомиться, это то, что мы называем Джоном Дори, французы – Святым Пьером, итальянцы – Святым Пьетро, а испанцы – Святым Педро[103].

– Кем он был, этот Джон Дори, как по-твоему?

– О, я думаю, «Дори» происходит от dore – позолоченный или золотой. Сколько я знаю, мы тоже иногда называем ее рыбой Святого Петра. Merci bien[104].

– M'sieur! – Официант отвесил изысканный поклон и важно удалился.

– Ну-с, как бы там ни было, – сказал Трефузис, – некоторое время назад со мной вступил в контакт – полагаю, это правильное слово? – мой старинный друг Том Дейли. Том был некогда старшим садовником Святого Матфея, и садовником хорошим, с пальцами зелеными, как… как…

– Как пораженный сепсисом марсианин?

– Если угодно. Случилось так, что в девятьсот шестьдесят втором Том переплелся, перевился и спутался с некой Элен Бишоп. В должное время он ее опылил, после чего на свет появился прекрасный маленький сын. Позже в том же году, в малом соборе Святой Марии, состоялась простая, но трогательная церемония, на коей я согласился отречься от мира, плоти и дьявола, дабы очистить душу мою и взять на себя поручительство за душу их еще не расцветшего отпрыска, коего они решили наречь Кристофером Дональдом Дейли.

– То есть садовник женился, произвел сына, а ты стал его крестным отцом.

– По-моему, именно это я и сказал, – ответил Трефузис. – Затем, в девятьсот семьдесят девятом, Том, ко всеобщему огорчению, покинул колледж, чтобы занять в Западном Норфолке пост садовника округа. Когда ты станешь в следующий раз любоваться беспечным буйством тюльпанов в окрестностях Кинге-Линн или головокружительной пышностью придорожной лобелии в центре Ханстантона, ты поймешь, кого за это благодарить. И да будет так, как будет. Если не считать обычной серебряной мисочки и пятифунтовой бумажки два раза в год, мой вклад в моральное благосостояние Кристофера был весьма скудным. Должен признаться, что Кристофер, мой крестный сын, это дитя, перед которым я немного робею.

Эйдриан попытался представить себе профессора немного робеющим перед кем бы то ни было.

– Видишь ли, мальчик оказался замечательно одаренным, – продолжал Трефузис, аккуратно выкладывая на край своего блюда кусочек рыбьей кости. – Уже в младенчестве его математические способности вызывали попросту изумление. С самого раннего возраста он демонстрировал возможности почти сверхъестественные. За несколько секунд перемножал и делил длинные числа, брал в уме квадратные и кубические корни и проделывал прочие цирковые фокусы. Однако Кристофер обладал не только удивительным в арифметическом отношении мозгом, но и тонким умом, а потому предполагалось, что он отыщет дорогу в Тринити и сделает вклад в чистую математику еще до достижения тридцати лет или иного возраста, в котором для математика наступает старость.

– По-моему, нынче они начинают клониться к закату уже в двадцать шесть, – сказал Эйдриан. – Сколько ему сейчас?

– Восемнадцать или около того. Ему, можно считать, повезло в том, что он получил отца, который гордится его дарованиями и который, более того, был бы рад, если бы сын применил их в среде академической, поставил на службу науке, чистому искусству и чистой математике. Многие из отцов со сравнительно скромным доходом увидели бы в умном сыне путь к богатству. Мой сын финансист, мой сын адвокат, мой сын аудитор. Том же более чем готов к тому, чтобы без всякого озлобления говорить: мой сын – чокнутый математик с перхотью в волосах и очками, как бутылочные донышки, на носу.

– И?..

– Три года назад Кристофер, учившийся в суффолской частной школе, завоевал стипендию: деньги на нее дала организация, о которой Том Дейли никогда до той поры не слышал. Сейчас эта организация предлагает определить Кристофера в Кембридж. Но изучать он должен будет не чистую математику, а инженерное дело. Тома тревожит то обстоятельство, что Кристофер интересует организацию лишь по причине потенциала, которым обладает его мозг. Организация хочет, чтобы по окончании университета Кристофер работал в промышленности.

– Что это за организация?

– К этому я и подбираюсь. Том считает, что Кристоферу не следует так рано связывать себя обязательствами. Он боится, что организация эта, по сути дела, покупает его сына. Поэтому он явился ко мне и спросил, знаю ли я о ней что-либо. Я же имел возможность подтвердить, что знаю. И уже немалое время.

– Так кто же они?

– Давай заплатим по счету. Остальное расскажу по дороге. Как по-твоему, этих чаевых хватит?

Эйдриан оглянулся на заднее окно.

– Они едут за нами!

– Какое разочарование для них. При такой мощи под капотом тащиться на наших скаредных пятидесяти пяти милях в час.

Пока Трефузис произносил это, БМВ сдал влево и пронесся мимо. Эйдриан мельком увидел лицо водителя, настороженное и напряженное.

– Все правильно, тот же самый человек. Номера британские. Руль справа. Наклейка «ВБ» на заднем стекле. Непонятно только, почему он нас обогнал.

– Возможно, смена караула, – сказал Трефузис, – в преследование включился кто-то другой. Вряд ли настолько уж сложно опознать машину такого возраста и с такими отличительными особенностями.