Юрий Домбровский - Факультет ненужных вещей Страница 4

— Одну минуточку, — сказал голос. И он вдруг услышал дробный стук спешащих каблучков: тук-тук-тук. «Ее в институте звали козой», — вспомнил он. Звякнула трубка, и ему радостно сказали: «Да». Он перевел дыхание. Она!

Это ее «да». Вот оно! Встретились! И еще одно «да» получил он от нее. Такое же радостное и искреннее, как и всегда. И столь же, как и всегда, ничего не значащее и ровно ничего не стоящее.

— Здравствуйте, Лина, — сказал он. — Это я, Георгий. Вы давно приехали?

Как только он назвал себя, она с какой-то даже обидой вскрикнула: «Ну наконец-то!..» И… Впрочем, после конца разговора он так и не мог вспомнить его начало. Помнил только, что все сразу пошло так, как будто тут не пролегали, годы, встречи, разрывы, разлуки. Полностью память к нему возвратилась только начиная с ее вопросов.

— Ну когда же вы все-таки приедете? Я очень хочу вас видеть!

— Да, господи, да когда угодно, — ответил он. — Ну, хоть сейчас! — И верно, он готов был, как мальчишка, сейчас же сбежать на шоссе и вскочить в любую машину.

Она засмеялась.

— А я ведь боялась, что вы изменились. Да нет, сегодня нельзя. У вас же там наши? Вы сейчас один?

— Один, — ответил он. — А что?

— Ну а с костями что? Порядок? Все благополучно?

— Очень, — ответил он, хотя ровно ничего не сообразил — какие кости, какой порядок? — Очень, очень все благополучно, — сказал он.

— И Володя не подкачал? Ну, передайте ему мой привет. Так нам и не удалось сделать вам сюрприз. Слушайте, хранитель (вас ведь тут хранителем прозвали. Я так смеялась). После двух я всегда свободна. Так, скажем, завтра, а?

— Отлично, — ответил он решительно. — Где?

И тут она заговорила как-то по-иному, по-старому, вот как тогда на море. Его даже в жар бросило от ее голоса.

— Да где хотите, дорогой, где вы хотите. Может, в музей к вам зайти?

— Да, — сказал он с разбегу. — Зайдите в музей. — Потом опомнился. — Постойте, — сказал он, — не надо в музей. Вот вы знаете главный вход в парк, где фонтан? Так вот у фонтана. Хорошо? — И сейчас же подумал, что нет, не хорошо, слишком уж там людно. Но она уже ответила:

— Всегда обожала сцену у фонтана. «Перед гордою полячкой унижаться?» Блеск, как говорит Володя. Только вы уж очень не опаздывайте, а то, знаете, стоять на виду у всех… — Тут ей что-то крикнули со стороны. — Видите, тут мне подсказали: молодой, красивой, одинокой. Хорошо, договорились, у фонтана. А теперь попросите к телефону моего профессора. Только скорее — нужен телефон. Здесь все интересуются его покупкой.

Чтоб как следует спрыснуть покупку, они облюбовали отличное место. Поставили стол над самым откосом. Тут к шоссе сбегал влажный песчаный косогор — не желтый, а ржаво-оранжевый, и весь до самой вершины он зарос дудками, колючим барбарисом с круглыми багровыми листьями и эдакими небольшими ладными лопушками, ровными и аккуратными, как китайские зонтики. А за шоссе начинались болота осоки, чистая и частая россыпь незабудок, бурная речка Алмаатинка, а в ней, среди пены и брызг, грохота и блеска, лоснился на солнце похожий на купающегося бегемота огромный черный валун. В общем, отличное место!

Тень и солнце, прохлада и свежесть.

И подходя, еще издали Зыбин услышал голос директора. Директор громыхал. Значит, кого-то громил. «Кого же это он?» — подумал Зыбин.

Он подошел, и за яблонями его никто не заметил. Все сидели и слушали. Только дед спал, независимо откинувшись головой на ствол яблони, и чуть всхрапывал. Перед Кларой на скатерти лежало несколько папиросных коробок. «Да ведь она же не курит», — смутно подумал Зыбин. Клара молчала и играла вилкой. Рядом с Кларой сидела Даша, племянница бригадира Потапова, веснушчатая, нежно-розовая девушка. Она в этом году перешла на четвертый курс театральной студии, и Потапов никак не мог простить ей этого. Все не отрываясь смотрели на директора.

А он кончил одну тираду, выдержал этакую эффектную паузу, крякнул, подцепил на вилку колечко лука, истово прожевал его и продолжал уже иным голосом, легким и артистичным:

— И вот еще что, профессор, не думайте, что это пустяк. Сказать на лекции студентам «товарищ Сталин ошибся» — это таки настоящее государственное преступление.

«Ах вот почему они и молчат, — подумал Зыбин и тревожно взглянул на Корнилова: сильно ли он набрался? — Нет, как будто не особенно, во всяком случае, сидит как и все».

— Но ведь не так же, не так это было, — чуть не заплакал профессор. — Мой брат на вопрос студентов, можно ли считать, что падение Римской империи — это следствие революции рабов, ответил…

— Это не важно. Это совершенно не важно, — властно отрубил и отбросил ладонью его возражения директор. — Важно, что он сказал «нет»! Он сказал «нет», когда вождь сказал «да». А как же иначе? Что значат слова: «Не знаю, что имел в виду Иосиф Виссарионович, но факт тот, что после спартаковского восстания Рим просуществовал еще 550 лет и сделался мировой империей»? А ведь товарищ Сталин написал совершенно ясно и просто: варвары и рабы с грохотом повалили Римскую империю. Значит, вот это и есть научная истина. Так или не так?

— Это так, конечно, — уныло согласился профессор. — Но…

— Это так, конечно, но арестован ваш брат, — вдохновенно подхватил директор. — Понимаю, ах как все понимаю. Но ведь это же старая песня. «Молчи, все знаю я сама, но эта крыса мне кума». А вот у этой девушки, — он грозно, античным жестом, через весь стол показал на Дашу, — забран ее дядя. Так что же, его брат-колхозник, ее отец, разве говорит: «Не верю, не может быть, не правы органы»? Нет, он говорит: «Раз взяли Петьку, значит, было за что взять». Вот так думает простой мужик-колхозник про свою родную Советскую власть. А мы интеллигенция, хитрая да лукавая… не обижайтесь, я сам из того же теста, поэтому так и говорю…

— Так ведь, Степан Митрофанович, дядю Петю взяли за клеща, за вредительство, а их брата… — несмело сказала Даша и вся вспыхнула.

— Ай-ай-ай! — закачал головой директор, сияя и поворачиваясь к ней всем корпусом. — Ах ты, такая-сякая, умница-разумница, ты что ж думаешь, что агитация с профессорской кафедры — это не вредительство? Это, милая моя, хуже, чем вредительство. Это идеологическая диверсия против ваших щенячьих душ, и мы за такие вот штучки голову будем отрывать. — Он сурово стиснул кулак. — Потому что дороже вас, веснушчатых да сопливых, у нас ничего на свете нет.

— Но, Степан Митрофанович, — профессор даже руки прижал к груди, — ведь то, что сказал брат, это же частное разъяснение специалиста-историка, которое к учению Сталина…

— А товарищ Сталин — корифей всех наук, — быстро и сурово отрезал Корнилов и взглянул на Зыбина (он один его увидел). — Ему историкам нечего там разъяснять.

— Ну да, ну да, — беспомощно оглянулся на него и залопотал профессор, уже ровно ничего не понимая. — Корифей! Я согласен! Корифей всех наук! Нечего там разъяснять! Я согласен, нечего… Но не может же всякая мелочь…

— А в учении товарища Сталина нет ничего мелкого, — так же сурово изрек Корнилов и слегка покосился на Дашу. — А дай нам волю — хитрым да лукавым интеллигентам — так мы, пожалуй…

Тут профессор уже так смешался, что даже очки уронил на стол.

— А вот ты помолчал бы, — вдруг сурово приказал директор. — Вот помолчал бы ты немного. Смотри, брат, больно языкастый стал! Договоритесь вы со своим хранителем до чего-нибудь хорошего… («Ну вот, этого еще мне не хватало», — ошалело подумал Зыбин.) А вот вы ведь меня опять не понимаете, — повернулся он к профессору. — Тут что важно? Важно именно то, чем он меня сейчас пытался уколоть. Нет, не уколешь, дорогой. Да! Учение вождя цельно и нерасторжимо! Да! В нем нет мелочей, сколько бы ты ни смеялся над этим! Его не об-суж-да-ют! Его у-ча-т! Понимаете, у-ча-т! Вот как в школе букварь. («Боже мой, боже мой, что же он говорит, — подумал Зыбин, — ведь умный же мужик, а…» Он вышел из-за яблони, но заметила его только Клара.)

— Мы накануне войны, — продолжал директор, помолчав, каким-то совершенно иным тоном, тихим и задумчивым, — самой страшной, беспощадной войны. Враг только и ищет, чтоб нащупать щелку в нашем сознании. Вот в их сознании! — он кивнул на Клару и Дашу. — Потому что мы их — девчонок и мальчишек, детей наших, — первыми пошлем умирать за наш строй. Так что ж, мы будем разрешать, чтоб какой-то дядя отравлял их только завязавшееся сознание вот такими вот штучками? Ведь если у вождя ошибка здесь, то могут быть ошибки и дальше? Значит, он говорит не подумав, ведь так? Ну, или говорит не зная? Это тоже не лучше. Но ведь как же тогда можно считать вождем человека, который… Нет, нет, это совершенно немыслимо! Это вы, я, он, она — могут ошибаться; а вождь — нет! Он не может. Он — вождь! Он должен вести, и он ведет нас. «От победы к победе», как это написано на стене вашего института. Он мудрый, великий, гениальный, всезнающий, и если мы все будем думать про него так, то мы победим. Ваш брат арестован потому, что он поставил все эти истины под сомнение, хотя бы в одном отдельном пункте. А это преступление, за него судят. Вот и все. А там уж дело органов. Может быть, верно, посчитаются с возрастом. И не говорите об этом больше никому. Прицепятся, верно, к слову да и… Ну да где же этот чертов хранитель? И никогда его нет на месте, когда нужно!