Девид де Ангелис - Исток Страница 4

Сновидец, Сплетающий Сны, встал на самой границе Круга, борясь с искушением посмотреть вниз и потеряться в его запредельных узорах. Его поиски близились к завершению. Собственно, поиск уже завершен. Но здесь, на этой границе, было что-то такое… не поддающееся осмыслению… что-то, что остановило его перед самым последним, решительным шагом.

Стало быть, это правда, сказал он себе, стало быть, это правда.

Он чувствовал, что за ним наблюдают какие-то скрытые силы. Чьи-то невидимые руки хватали его за одежду. Ему было страшно, по-настоящему страшно. Страх шелестел в каждой клеточке тела. Если поддаться манящему зову Круга, ты уже навсегда будешь потерян для мира, которому так отчаянно необходимы твои истории. В это мгновение весь мир, казалось, прильнул к нему. Как будто мир его любит и не хочет отпускать.

Но его не легко обмануть. Потому что он знает.

Он жил в странном и сложном мире. В мире без сновидений.

Поначалу почти никто и не заметил, что снов не стало. Никто, кроме людей с хорошо развитой интуицией, шаманов и мудрецов, искушенных в искусстве провидения. А потом дети по всему миру перестали играть в игры, то есть взаимодействовать с реальностью тем способом, который способствовал эволюции со стародавних времен, когда мы еще только учились кодировать наше сознание — и вот тогда люди задумались.

Люди беспомощно наблюдали за тем, как их дети теряются перед реальностью, которая смущала их и пугала. Так началась Эра без сновидений. Помимо прочего люди теряли способность сочинять истории, создавать новые способы определения себя: кто мы и что мы в пространстве и времени.

А потом грянул хаос. Всеобщая паника и неистовое насилие пронеслись всесокрушающим ураганом по земле, по воде и по воздуху. Брат — на брата, страна — на страну. С точки зрения техники это жуткое ритуальное действо было разыграно безупречно.

Многие были убеждены, что это какой-то супермега-вирус убойной силы, созданный провидением или самой природой — в наказание людям за то, что мы не берегли свою Землю и не сумели правильно распорядиться ее дарами. Но была и другая теория: что это не вирус, а нервно-паралитический газ принципиально нового типа — дело рук некоей таинственной террористической организации, начавшей последний, широкомасштабный джихад против всего человечества.

И вот что странно: никто даже и не удивился. Как будто все всегда знали, что рано или поздно у человечества разовьется стойкая аллергия на себя самого. Очень скоро первоначальные импульсы к разрушению сменились глубоким унынием. Взаимные обвинения были забыты. Мир словно впал в оцепенение. Человечество, наконец, объединилось… в общем несчастье.

Казалось бы, не такой уж существенный компонент для рецепта творения. Но когда сновидений не стало, вроде бы безграничное человеческое воображение поблекло, как древний папирус. Только теперь, лишившись способности видеть сны, люди поняли, что их сновидения были мощнейшим из всех микроскопов, из всех телескопов и всех экранов. Только теперь люди поняли, что всякая сила, которой строилась их культура, проистекает из так называемой сон-силы.

Сновидения — это порталы, через которые мы входили в иное пространство и время, где царствует дух и где мы брали энергию, чтобы раскрасить мир яви. Именно там, в мире снов, целители находили рецепты своих снадобий, ученые — свои формулы, великие художники и композиторы — свои гениальные образы и гармонии. Именно там созревали истории, прежде чем облечься в слова и воссоздать мир заново.

Но в тусклом сумраке этого нового Средневековья, этого нового «темного века» иногда все же рождались люди, наделенные даром сновидения. Их было мало — считанные единицы, — носителей так называемого морфогена: гена, отвечающего за способность видеть яркие, полноценные сны.

Наличие этого гена не зависело от расовой и половой принадлежности. Мужчин и женщин среди Сновидцев-Сказителей было примерно поровну, и их удивительные истории, отголоски сияющих сновидений, стали для всех остальных единственным способом соприкоснуться с таинством воображения и снов.

Они брали слова напрямую из царства снов. Они строили фразы по магическим формулам сверхчувствительного языка Сон-Шаманов. Их берегли и ценили. Они были как аватары, посланные в мир, чтобы вновь пробудить в людях воображение.

Сновидец, Сплетающий Сны, тоже владел этим священным языком — он умел создавать истории — разукрашивал яркими красками обесцвеченное сознание тех, кто не мог видеть сны — извлекал из отчаяния надежду. Люди впивали в себя его голос, как новорожденные телята пьют материнское молоко. Он заряжал их кровь новой энергией.

Его губы сочились чарующими рассказами, выбранными из цветущей тайны. Его слова превращались в миф, сотканный из воспоминаний, которых никто никогда не знал, и плоти, которой никто не касался. Каждая история была как фрагмент нового цветового спектра.

Он легко и естественно переходил от плодородной богини, производящей на свет целый мир, к погибельным токам свирепого ветра. От темных мыслей ревнивца-любовника к трепетному мерцанию стрекозьего крылышка.

Его слова открывали в печали пронзительное сладострастие и сокрытую в правде ложь.

Образ Сновидца был таким же живым и ярким, как и его рассказы. Черные волосы до пояса, смуглая кожа с бронзовым отливом, выразительные темно-карие глаза, тонкие черты лица — обманчиво хрупкие, они как будто еще пребывали в процессе формирования.

Его лицо было как маска, сделанная из тщательно продуманных противоречий. Темная почти борода наводила на мысли о беспутной юности, пока еще не возмужавшей. Ему было не больше тридцати, но на его не по годам суровом лице лежал отпечаток страстей и мыслей человека, познавшего многие горести.

В целом он производил впечатление человека, который нарочно подчеркивает свое несовершенство, маскируя неодолимую чувственность, способную превратить зверя в бога.

И что еще добавляло таинственности: его стройное гибкое тело было подобно ремню кнута, больше похожее на нешлифованный горный хрусталь, нежели на мускулы и сухожилия под кожей, — и было никак не возможно понять, чем достигается этот эффект: многолетней практикой в некоем запредельном боевом искусстве или средствами генетики.

Отступник, отвергнувший статус Сказителя, он все же ушел —.и превратился в почти незримого странника. Неприрученный, дикий мир очень быстро запачкал его отлакированную ауру. На пропитанных пылью равнинах его изысканные одежды превратились в лохмотья.

На пропитанных алчностью улицах городов они кое-что значили, да. Но на голых, пустынных равнинах их трепещущие на ветру лоскуты слились со сном и превратились в созданий, населивших его воображение и отвлекавших его от голода и боли. Усталость вторглась в его сознание, превратив его в мысль, которая преобразилась в плоть, проходящую сквозь пламя и спящую в небесах.

Люди все понимали. Они понимали, что ему нужно уйти, но, пока он еще не ушел, они делали вид, что он никогда не уйдет и все будет, как было всегда. И теперь он стоял на обжигающей тверди, и истеричные слезы верных сторонников, ласковая улыбка матери и навязчивые голоса женщин, скорбящих о его уходе, постепенно бледнели, сливаясь с тенями.

Что привело его к этой границе, где просвет между жизнью и смертью был не более чем призрачное мерцание? Какие осколки былых видений засели в его сознании как фрагменты бредового сна, от которого он так и не смог пробудиться?

Сновидец делился своими видениями со всеми: от преступников до королей. Он был самым скандальным из всех Сказителей, поскольку далеко не всегда соблюдал ограничительный протокол, обязательный для человека его положения. И все же в потоке его своенравной и неукротимой души теперь притаилась некая соблазнительная чужеродная сущность, не подвластная пониманию.

Теперь в его снах постоянно присутствовал женский образ — неуловимый, изменчивый, благоуханный, — причем он доподлинно знал, что она, эта женщина, не относилась к числу персонажей из его собственных запасников. Как гениально задуманный вирус, она заразила его сновидения, уничтожила его Сон-Шамана и показала ему новый способ творить повествование. Когда она была рядом, его слова извергались, как лава из жерла вулкана — обжигающе яркие, сладострастные и преступно изменчивые. Ее бесплотные пальцы ласкали его молекулы — волны призрачной сущности в поисках чувственных ощущений.

Когда он сидел, погруженный в глубокий транс, ее странные песни облекались в слова и изливались наружу сквозь его губы, как необъятная, хищная проповедь. Его собственные истории вплетались в ее эфемерную плоть, звали его за собой, вели сквозь множественные миры, как по лучу экстрасенсорного радара, и всегда приводили сюда, на Пустоши, искушая вступить в Священный Круг.