Саймон Ингс - Бремя чисел Страница 4

— Я слышал, как они кричали в ночи. Я чувствовал запах крови…

В следующий миг раздался звук, напоминающей удар крикетной клюшкой по кочану капусты. Потом я услышал, как кто-то грузно повалился на песок. Дженкинс смолк на полуслове. Я, как идиот, бросился в его сторону.

Разглядеть что-либо в темноте было невозможно. Я вытянул вперед руки в надежде, что смогу дать отпор обидчику Дженкинса. Мне повезло — я споткнулся и полетел на землю, и тут же что-то, просвистев мимо моего правого уха, с размаху взрезалось в песок. Я мгновенно вцепился в этот предмет. Оказалось, что это палка. Мне удалось подняться. Я не рискнул вслепую размахивать доставшейся мне дубинкой, а вот обезоруженный враг осмелился выскочить из тени на освещенное светом луны пространство. Конечно же, это оказался юный австрияк. Я бросился на него с дубинкой наперевес. Оружие не слишком изящное — впрочем, наверное, за то время, пока мы с Дженкинсом выпивали в баре, парень лучше не нашел. Мне не оставалось ничего другого, как ткнуть его концом палки прямо в солнечное сплетение. Австрияк полетел на землю и рухнул в паре шагов от меня. Дженкинс уже успел вскочить на ноги. В следующий миг он набросился на поверженного врага и несколько раз как-то странно взмахнул рукой над его физиономией, которую тут же залило кровью.

— Боже!.. — вырвалось у меня.

Дженкинс отпустил парня и зашагал к бару. Избитый австриец заковылял в противоположном направлении, прижимая к лицу руки.

Я последовал за Дженкинсом. Ночь была прекрасна, темное небо казалось белесым от высыпавших на нем звезд. Накатывавшие на берег волны мерцали слабым зеленоватым светом. Дженкинс опустился на колени и принялся смывать кровь с ножа, после чего аккуратно вытер лезвие о рубашку.

— Всегда доводишь дело до конца? — спросил я.

Он ничего не ответил и, набрав пригоршню воды, принялся смывать кровь со ссадины на голове.

Закончив с этой процедурой, Дженкинс опустился на песок.

— Нам не на что было надеяться, — сказал он, и его лицо приняло бесстрастное выражение. Я так и не понял, что имел в виду бармен — сегодняшнюю драку или далекий день 16 апреля 1961 года. Впрочем, какая разница. Годы войны закалили меня, жестокость Дженкинса не была мне в новинку, но это еще не значит, что я ее одобрял.

Я помог ему встать и отвел к тому месту, где стояли машины. Австриец снова куда-то исчез. Я посадил Дженкинса на пассажирское сиденье моей «тойоты», врубил свет и осмотрел полученную им рану. За ухом у него, капая на воротничок рубашки, все еще сочилась кровь, однако сама ссадина, к счастью, оказалась пустяковой. Морская вода приостановила кровотечение. Я проверил зрачки Дженкинса и попросил вытянуть вперед руки. Насколько я мог судить, никаких признаков сотрясения мозга не было.

— Посиди тихо, — посоветовал я ему, взял фонарик и отправился посмотреть, что там такого успел натворить с «лендровером» этот сопляк-австриец.

Никакого другого ущерба, кроме пары пропоротых шин, я не обнаружил. Когда я вернулся к пикапу, Дженкинса там не оказалось. Я позвал его, но он так и не откликнулся. Инстинкт подсказывал мне, что самое лучшее в данной ситуации — как можно скорее слинять.

Но тут до меня донесся голос нового знакомого.

— Какой тогда в этом смысл, на хрен?! — орал Ник на плохом португальском. Даже на расстоянии я понял, что он кого-то отчитывает. — Будь я на месте грабителя, ты бы уже подох!

Эти слова Дженкинс уже не произнес, а прорычал. Я включил фонарик и направил его луч на бар. Ник Дженкинс, по всей видимости, находился где-то поблизости.

— Что? Где они? — ответил бармену незнакомый мне голос. — Да ведь у меня есть дубинка. Вот она, смотри!

Я подумал, что моему новому знакомому угрожают второй раз за вечер, и с тяжелым сердцем направился к задней двери бара. Дженкинс возвышался над каким-то человечком, стоявшим возле сторожевой будки, которая размером была едва ли больше собачьей конуры.

— Какого хера ты не стал зажигать свет?! — кричал бармен. — Надо было выйти ко входу!

Сторож, сраженный абсурдностью этой мысли, рассмеялся в ответ.

— Чтобы осветить дорогу грабителям? В темноте им хотя бы ничего не видно.

— А как бы их тогда увидел ты сам? Стал бы ждать, пока они все вынесут? Пойми, идиот, тут только что был один подонок. Он бродит где-то рядом. И что ты с ним будешь делать?

— Вот здесь моя хижина. Вот мое ружье. Я никогда не сплю, я все время слушаю…

— Давай ступай вперед! Он тебе ничего не сделает. А не то я сам сейчас возьмусь за твою работу! Найди его и скажи, чтобы поскорее убрался отсюда!

Дженкинс увидел меня и неожиданно утратил интерес к сторожу.

— Ладно, оставайся на месте! Пусть тебе глотку перережут, мне-то какая забота?

Осторожно проведя рукой по голове, Дженкинс подошел ко мне, и мы вместе вернулись к моему пикапу.

Я сказал ему, что у его автомобиля лишь проколоты шины, и, если не ошибаюсь, Ник воспринял это как хорошую новость.

— Сейчас такая темень, что мы все равно ничего не увидели бы, — пробурчал он. Я полез в карман за ключами, а Дженкинс продолжил свой рассказ, как будто за последние несколько минут с ним ничего не случилось. — Мы натыкались друг на друга. Ударялись лбами. Все что-то кричали. Большинство из нас не умели плавать…

После того, что произошло этой ночью, я начал терять терпение.

— Если ты попал в плен после неудачи в Заливе Свиней как враг Кубы, то как тебе удалось всего через пару лет устроиться на работу в гаванский ночной клуб?

— А мне дали всего два года, — произнес Ник с таким удивлением, будто я и сам должен знать ответ на вопрос. — Двадцать два месяца заключения в Ла-Кабанье. Я ведь был еще совершенным сопляком, и все это видели.

Он подался вперед и пригнулся, чтобы я посмотрел на его коротко стриженную голову и убедился в правдивости излагаемой им истории.

— Вот, — сказал бармен, тыча пальцем куда-то ниже раны, нанесенной австрийцем.

Там вроде бы имелся шрам, полученный, по его словам, в результате сильного удара двадцать шесть лет назад. В тот день, когда в Заливе Свиней провалилась организованная при поддержке ЦРУ вылазка кубинских контрас, разъяренный кубинский рыбак со всей дури огрел его веслом по башке.

— Старый засранец, вот он кто. Увидел, что я прячусь в его лодке. — Дженкинс рассмеялся, не поднимая головы. — Тонущий корабль. Ночь. Коралловый риф. Темнотища хоть глаз коли. Рядом рвутся снаряды, свистят пули. Бог знает, что творится. А я отделался одним лишь этим боевым шрамом.

После сегодняшней потасовки ему следовало бы наложить пару швов. Разглядеть старый боевой шрам мне так и не удалось.

Дженкинс выпрямился — явно слишком быстро, потому что тут же застонал и схватился за голову.

— Этот говнюк, кажется, саданул меня по тому же самому месту. Да, похоже, что так…

В следующее мгновение я включил передние фары. На некотором расстоянии от нас стоял заляпанный кровью австриец.

Я подъехал к нему. От болевого шока парень явно плохо соображал: он даже не подумал отступить в сторону.

— Что будем делать? — спросил я.

— Разберемся. Помоги мне.

Мы вылезли из машины и подошли к незадачливому забияке. Дженкинс взял его за руки, я — за ноги. Не обращая внимания на протесты австрийца, мы погрузили его на заднее сиденье «тойоты». Где-то на въезде в город недавно открылось несколько неправительственных организаций, и если мы вывалим парня перед нужными воротами, какой-нибудь добросердечный врач-швед вскоре осмотрит его и окажет необходимую помощь.

Лондон — Йоханнесбург

Сентябрь 1998 года

Аэропорт Хитроу. Авиалайнер тяжело разворачивается и запускает двигатели. Актрису кино и телевидения Стейси Чавес рывком отбрасывает на спинку кресла.

Ускорение неожиданно оказывается даже приятным — чехол кресла надежным коконом обволакивает ее тощее, высохшее тело, защищая от повреждений. Увы, как только самолет отрывается от земли, это ощущение исчезает, и Стейси понимает, что совершила ужасную ошибку.

«Все время думаю о том, как ты поживаешь, — написал ей недавно отец с опозданием как минимум в четверть века. Интересно, откуда у него адрес ее электронной почты? — В клинике мне не сказали ничего вразумительного. Просто переслали счета за твое лечение».

Ее отец, Мозес Чавес — человек, которого разыскивает полиция.

Стейси летит в Мозамбик, чтобы сняться в коротком документальном фильме про обезвреживание противопехотных мин. Три года назад в земле этой страны сидело примерно три миллиона этих смертоносных штуковин. До сих пор неизвестно, сколько еще мин оторвут гениталии крестьянам или головы любопытным детишкам, которые только что научились ходить. Ее продюсер Оуэн брал интервью у представителей почти десятка организаций, занимающихся разминированием, и ему сказали, что решить эту проблему окончательно не удастся никогда.