Энтони Берджесс - Восточные постели Страница 40

Переводчик-малаец действовал быстро, сведя и без того сжатый вердикт мистера Ливерседжа к нескольким кратким красочным идиомам. Мистер Ливерседж дружелюбно жевал жвачку, озирая веселых зрителей, собиравшихся уходить главных действующих лиц. Маньям и Лим тревожно поглядывали на часы, обоим надо было успеть на самолет.

Возле здания суда Сеид Омар, в воротничке, в галстуке, в пиджаке, крепко стукнул сына по спине.

— Слышал, что он говорил, — сказал он. — Говорил, одни тамилы получат по заслугам. Фактически говорил, пора малайцам тамилов сожрать; естественно, подразумевается, и китайцев. А ведь я много лет ругал британскую юстицию. А теперь понимаю, в ней, в конце концов, что-то есть. Хоть, конечно, этот хаким австралиец. Не совсем одно и то же. Они страдали под английским ярмом. Может быть, эту разницу надо прояснить.

— Он ничего не говорил про тамилов, — возразил Сеид Хасан. — Английский я как-нибудь понимаю.

— Надо читать между строчек, — объяснил отец. — Они говорят не так прямо, как мы. Многое подразумевают. Видел, как он зыркал на тамилов, неодобрительно челюстями жевал. Впрочем, слава богу, все кончено. Теперь можно сосредоточиться на обычных заботах. Искать работу, например. Денег запять, например. Постой-ка — залог. Деньги теперь вернут Краббе. Он определенно единственный, у кого я могу занять.

— Вон идет, — сказал Хамза. — Тамил, в аэропорт отправляется. Нос до сих пор распухший, да он давно не был в Паханге. Должен же когда-то вернуться.

Сеид Омар зловеще усмехнулся при виде потерпевших поражение Арумугама, Сундралингама и Маньяма, садившихся в машину Сундралингама. Потом ошеломленно разинул рот, вспомнив, что забыл кое-что.

— Боже, — сказал он. — Юсуф. Вон. Юсуф. — Сеид Омар увидел, как чи Юсуф, его бывший коллега, в высшей степени похожий на клерка в роговых очках, с аккуратными редевшими волосами, садится в маленький «остин» вместе со своей дочерью, с дочерью, которую, как Сеид Омар в конце концов узнал определенно, хоть и косвенно, много раз выгоняли из офиса, где он раньше работал, где много лет отдавал Департаменту кровь и пот и где она теперь заняла его место, демонстрируя полицейским зубы в улыбке и коричневую грудь в промежутках между печатанием на машинке рапортов, писем и меморандумов. — Боже мой, — сказал Сеид Омар. И увидел мистера Лима из Пинанга, по-англикански элегантного, садившегося в «хиллмен», которым его фирма пользовалась в этой части полуострова; водитель-малаец ловко захлопнул за ним дверцу. — Стойте! — крикнул Сеид Омар. — Стойте! Я с вами!

— Не валяй дурака, отец.

— Он уже сделал из меня дурака, этот гад. Стой! — крикнул Сеид Омар. Подскочил к окну автомобиля и сказал изумленному мистеру Лиму: — Догоните вон ту машину, вон тот «остин». Быстро, дело срочное.

— Право, — сказал Лим Чень По. — Право. Я должен попасть в аэропорт. Успеть на самолет.

— Туда он и едет, — подтвердил Сеид Омар, — я знаю. Пива едет выпить в баре. Горькое ему будет пиво.

— Нет, — сказал мистер Лим. — Если вы снова намерены взяться за глупости, помощи от меня не ждите. Сами справляйтесь.

— Чего ждать от китайца, — крикнул Сеид Омар вслед уезжавшему автомобилю. — Китайцы нам враги. Проклинаю тебя, желтокожий ублюдок. — И кликнул: — Такси! — Пристыженный Сеид Хасан увел своих друзей.

— К Лоо пойдем, — сказал он. — Он нас туда пригласил зайти выпить, если отделаемся.

— Он? Китаец?

— Правильный парень.

Хотя Сеид Омар и не мог расплатиться, он давал шоферу такси начальственные указания. Машина чи Юсуфа, подобно автомобилю Сундралингама с Арумугамом, давно уехала, вздымая пыль в сухую погоду. Такси кашляло, тряслось в хвосте процессии. Но Сеид Омар понимал, сидя сзади на голых пружинах сиденья, сняв галстук, расстегнув рубашку, приготовившись к действиям: никакой спешки нету. Никто не уйдет. Он надеялся на присутствие в аэропорту приличной толпы, большого числа народу, чтоб оправдать затрату всех своих драматических талантов и силу ударов. Из открытого окна веял прохладный ветер. Они мягко плыли по дороге сами по себе. Потом, приближаясь к кофейне в пальмовой лачуге аттап на окраине деревеньки, стоявшей на полпути между городом и аэропортом, водитель сказал:

— Мне надо сигарет. Заплати сейчас половину,’чтоб я их купил. — Это был хитрый, крепкий, худой мужчина, ровесник Сеида Омара, в свое время много страдавший от жен и безденежья. Он уже пять лет выплачивал за такси.

— Когда приедем, — сказал Сеид Омар. — Не раньше. Давай, нечего время терять.

— Половину. Доллар.

— Все получишь, когда приедем.

— Покажи деньги. Сдается мне, их у тебя нету. — Тяжелая жизнь мало чему его научила.

— Оскорбляешь, — заметил Сеид Омар. — Твое дело везти меня, куда велю. Кто ты такой, чтоб задавать оскорбительные вопросы насчет финансового положения тех, кто лучше тебя?

Такси остановилось у кофейни. Водитель ждал праздной перебранки.

— Что ты имеешь в виду: «лучше»? У меня есть работа, а у тебя нет. Не верю, будто у тебя есть хоть два цента, которыми можно было бы звякнуть. — Он удобно положил руку на спинку своего сиденья. Палила жара, возникавший на ходу ветерок исчез.

— Аллах всевышний, — выругался Сеид Омар. — Я с тобой в другой раз поспорю. Сейчас твое дело не спорить, а везти меня в аэропорт. За это я тебе плачу.

— Что-то я никакой платы не вижу.

— Я веду происхождение от Пророка. Таково значение моего имени Сеид, хотя ты, может быть, слишком необразованный, чтоб это знать. У меня гордость есть, ты оскорбил мою гордость. Когда я что-то беру, то за это плачу. Ну, поехали, быстро. В аэропорт.

— Дай взглянуть, какого цвета твои деньги.

— Ты увидишь, какого цвета у меня кулак, если не сделаешь, что говорю.

— На словах горазд драться, да? Ну, я уже по-настоящему испугался. — Шофер ухмыльнулся, показав мало зубов, но зато золотых. — У тебя, видно, крепкие мускулы под дряблой шкурой.

— Не буду я больше с тобой спорить. Делай свое дело, тебе заплатят по окончании. Только ты вел себя так оскорбительно, что чаевых не получишь.

— Ха, здорово. Он говорит, чаевых не получишь. Платы тоже.

— Слушай, — сказал Сеид Омар, — я туда приеду и собственными руками дам тебе сигарет. Устраивает?

— У тебя и кредита там нету. Там таких типов знают.

— Таких типов. Клянусь богом! — Сеид Омар принялся колотить жесткое плечо шофера. — Поехали. Делай, что говорю. Или я сообщу про тебя в полицию, городскому совету, ментри безар. Делай свое дело, будь ты проклят.

Услыхав сильное слово шелака, водитель сказал:

— Вылезай. Выходи, убирайся. Можешь пешком идти остальную дорогу. Скажи спасибо, что я тебя полпути бесплатно провез.

— Тогда назад в город меня отвези.

— Еще чего. Вылезай, убирайся. — Мужчина сам вылез со своего места, открыл дверцу перед Сеидом Омаром. — Аэропорт вон в той стороне, — указал он, — если не знаешь.

— Клянусь богом, — сказал Сеид Омар, — ты за это расплатишься. — Он вылез, ринулся на шофера, но шофер весело рассмеялся и снова юркнул на свое место. Повернул ключ зажигания, тронул взревевшую машину, умело развернулся, быстро запылил к городу. Сеид Омар ритмично тряс кулаком. Старуха, хозяйка кофейни, тем временем шамкала деснами и трясла головой над чудачествами современного мира.

Сеид Омар пустился в путь к аэропорту. Тугую коричневую кожу жемчугами усеивал пот, жирок ритмично трясся. Мимо не проезжала ни одна машина, которой можно было бы посигналить. Ни одна, но проехала машина из аэропорта, «остин» с ненавистным знакомым номером — РР 197, — а в ней чи Юсуф с дочерью. Дочь помахала рукой, улыбнулась. Сеид Омар заплясал на горячей дороге. Он уже миновал точку, откуда нет возврата: до аэропорта миля, до города три мили. И пошел, дошел до серебряного аэропорта, где солнце освещало ждавший самолет, серебром сверкало стекло диспетчерской башни, стояли автомобили. Самолет, извилистый курс которого устраивал пассажиров в Паханг и в Пинанг, задерживался с отправлением. Возможно, прозвучало имя султана, а его высочество, зная, что он выше всякого расписания и закона, еще праздно сидел за ранним кэрри в Истане. Но нет, из громкоговорителей уже трещали распоряжения для пассажиров, и, когда Сеид Омар подошел ближе к летному полю, он увидел топкую нитку людей, которые оглядывались, улыбались, махали, уже тянувшуюся к стюардессе в дыре в огромном серебристом корпусе. А когда Сеид Омар, хромая, ввалился в зал ожидания, там два тамила прощались с третьим, обнимались, похлопывали, трясли руки, один с девичьим голосом сильно тряс, выражая самые сердечные прощальные чувства. Потом Маньям с не особенно красным и распухшим носом, который фактически почти можно было предъявить начальству в Паханге, присоединился к ожидавшей очереди, опечаленно улыбаясь назад. Сеид Омар прорвался сквозь вежливый кордон китайцев в белом.