Мария Чепурина - Гечевара Страница 44

– … получится, я делаю рекламу!

– Да весь город, получается, в рекламе этого «Мак-Панка!» – поняла Снежана.

– В том-то и дело! – вождь закрыл лицо руками.

Полминуты все молчали. Алексей не мог поверить, что победа вот так вдруг взяла и обратилась в поражение. Тишину, в конце концов, прервал Витёк:

– Найдём этого типа, – заявил он. – Ну, хозяина притона… Как его там, бишь?

– Пинков.

– Во-во! Найдём и покараем! Трибунал – и к высшей мере.

Вождь поднял глаза:

– Постой с Пинковым. Для начала я хотел бы знать, где он достал мой лозунг. Кто ему нас предал? Алексей! – Аркадий выразительно взглянул на бедного Алёшу. – Листик с этим лозунгом как раз был в том пакете, что ты прятал. И пакет вернулся без него.

Алёша задрожал.

Аркадий встал, возвысился над Лёшей и задал вопрос в лоб:

– Как листок сумел попасть к Пинкову? Что за люди трогали пакет, кроме тебя?

Снежана с Виктором смотрели вопросительно и мрачно. Лёша понял: час расплаты наступил. Ему всё стало ясно: ну, конечно, Лиза приложила руку к инциденту, ковырялась в революционных документах, а потом всё показала гнусному папаше. Лучше бы этого не знать!

– Мы ждём, – сказал Аркадий. – И, пожалуйста, не надо говорить, что буржуиы спёрли этот лозунг, прочитавши на заборе! Ролик явно сняли не за два дня. Он придуман до начала Революции!

– Колись давай, предатель! – заорал внезапно Виктор.

Алексей сидел на койке, и ему казалось почему-то, что всё происходит не сейчас, не с ним и где-то в другом месте, не в реальности. Из дальних уголков сознания доносились голоса товарищей, всё громче, возмущённей, агрессивней… Всё вокруг плыло, качалось, словно Лёша плыл на корабле или вернулся в люльку. Он не думал и не чувствовал. Как будто бы дремал.

– Так. Ещё раз. Повторяю, – говорил Аркадий угрожающе-бесстрастно. – Объясни нам: как так у Пинкова оказалось то, что мы тебе доверили? А? То. Что. Мы. Тебе. Доверили!

Двуколкин продолжал молчать. Ему хотелось быстрой смерти, и он верил, что Всевышний это вот-вот обеспечит. Лишь когда Витёк сказал: «Пойду за утюгом!», он встрепенулся, соскочил с кровати и запричитал:

– Не надо! Я прошу вас, я прошу! Не надо! Я не виноват! Не знаю! Я не знаю… Ы-ы-ы!..

– Трус! – воскликнула Снежана и влепила Лёше крепкую пощёчину.

Он снова шлёпнулся на койку и заплакал.

– Да вы только посмотрите на него! – сказала бывший менеджер. – Убожество какое! Я вообще не понимаю, как вы могли взять к себе такого выродка! Смотрите-ка ревёт как! И туда же, в Революцию!

– Тебе что-то известно? – спросил вождь.

– Да мне, похоже, теперь всё известно! – продолжала Снежана. – Этот чёртов ренегат плёл вам, что он официант в кафе? Как бы не так! Вернее, так, да только кое-что он скрыл! Кафе – это «Мак-Панк»! В смысле, бывший «Мак-Пинк».

Аркадий побледнел.

– …и ваш Алёшенька таскает там подносы, драит пол и прочее! Такой вот идейный антиглобалист!

Виктор злобно крякнул.

– А теперь внимание! – слышал Лёша в полусне. – Торгуя бутербродами Пинкова ваш, «товарищ», с позволения сказать, там время не терял! Сошёлся с дочерью хозяина! Неплохо, как считаете? Конечно, я не знаю, сколько у неё таких придурков…

Лёше стало больно.

– …Но уж если можно поиметь буржуйку, это, разумеется, важнее всяких там идей и революций! Я права? Чего молчишь?!

Корабль качался, плыл, плыл, нежный, медленный…

– А дальше, – продолжала стерва, – полагаю, что вы сами догадаетесь, как к папочке попала информация? Мне только любопытно, они вслух читали документы, занимаясь «делом», или ваш дружок их просто отдал? За услуги! Я не сомневаюсь, что Пинков прочёл не только этот лозунг! Он, наверно, многое узнал!

– Не верю! – крикнул Виктор. – Да откуда…

– Я вам больше расскажу, – сказала злобно девушка. – Он также боялся, что вы всё узнаете! А знаете причину? Есть такая мелочь… Ваш Алёшенька… работал… или, может быть, ещё работает, не знаю… в том «Мак-Панке», где забрали нашего Гургена! Ерунда, не так ли? Кстати, это было в его смену!

Виктор взял Алёшу за рубашку, поднял с койки и ударил кулаком в живот.

34.

Алексей опять проснулся и опять нашёл себя в общаге. Снова всё болело, даже ещё больше. Только в этот раз никто с ним не возился, не жалел и не заигрывал.

– Что, – спросил Виктор, – проснулся, предатель? Гляди-ка, полсуток продрых!

Алексей ничего не ответил. Ему было больно внутри и снаружи. Страх, стыд, одиночество, чувство того, что жизнь прожита зря – как ни странно, в Алёшиной мелкой душе помещалось всё разом. Ещё было жалко: себя, Революцию, Лизу, товарищей и – как ни странно – Пинкова…

Вчера Лёшу били. Конечно же, Виктор. Ногами, руками, словами, возможно, ещё чем-нибудь: он не помнил, вернее, старался забыть. Не хватало зубов. Пару пальцев, похоже, сломали: Алёша был в этом уверен, хотя до сих пор ничего не ломал. Он боялся разрывов каких-нибудь органов. Впрочем, тот факт, что Двуколкин был жив уже двадцать часов после злой экзекуции, явно доказывал ложность таких опасений. К тому же… теперь это было не важно. Скорее всего, уже завтра, а может быть даже сегодня, кишки и печёнка не станут нужны Алексею.

Аркадий вчера его спас. Не позволил избить до конца. Они вышли из комнаты – Виктор, Снежана, Аркадий – оставив Двуколкина, еле живого, лежать на полу. Он решил, что умрёт здесь один от побоев и жажды. Потом услыхал голоса в коридоре. Они совещались! Они обсуждали, как лучше его наказать! Почему-то Двуколкин решил, что ему непременно отрежут мужское достоинство. Вынут глаза. Будут жечь. А потом непременно подвесят на дереве, голого, слабого – ладно за шею, а если за что-то другое, надолго, чтоб мучился, всем напоказ?..

Когда скрипнула дверь и товарищи – видимо, бывшие, – снова зашли в помещение, его затрясло. Он вскочил, хотя только что еле дышал и не мог шевельнуться. Повалился им в ноги, чего-то заблеял, стал всё объяснять: что, мол, предал невольно, что сдуру пошёл на такую работу, что любит Революцию, что всей душой за свободу… В ответ Виктор пнул его так, что несчастный Двуколкин отлетел на другой конец комнаты, стукнулся о батарею.

– Ну, хватит реветь! – закричала Снежана. – Подумай, как было Гургену в вонючей ментовке, куда ты его засадил!

А потом объявили вердикт:

– Выбирай, – сказал вождь, – или смертная казнь, или делом докажешь приверженность нашим идеям, загладишь вину!

Этот миг вспоминать Алексею казалось больнее всего. Он, конечно же, выбрал второе. Зачем? Было ясно, что смерть его ждёт в любом случае. Выбери казнь, Алексей бы уже отдыхал на том свете. А теперь… Он не мог даже вообразить, сколько разных страданий придётся пройти перед тем же бесславным концом.

– Превосходно, – ответил Аркадий, узнав Лёшин выбор. – Я не сомневался в тебе. Можешь лечь, отдохнуть. Полечиться. Силёнок набраться. Вот так. Для убийства Пинкова они пригодятся.

Двуколкин сумел лишь издать слабый, жалобный стон.

– Или казнь? – спросил Виктор.

– Нет, нет! – закричал Алексей. – Я… всё сделаю!

Кажется, только сейчас он допёр, во что влез. Нет, конечно, спроси его кто-нибудь раньше, Алёша бы ответил, что знает: их дело – не шутка, Двуколкин не маленький мальчик, который играет в восстание. А знал он, что может погибнуть, когда начинал? Ну, конечно же, знал. Понимал ли, как мало романтики и как много грязи в борьбе, настоящей борьбе, а не лялечных играх в «протест» или в «нонконформизм»? Понимал, вероятно… Ведь мог он уйти из «Мак-Пинка», хотя бы и выплатив штраф или что там положено, мог же! Признаться в невольном предательстве вовремя, а не теперь! Быть внимательней к тем документам, что были доверены! Как он мог думать, что сможет вот так усидеть на двух стульях, держаться на грани, быть разом и с дочкой Пинкова, и в штабе восстания?! Алёша играл… Он сейчас только понял, что, зная всю важность, опасность проекта, он всё же играл. Как и все? Или только Двуколкин? Теперь это было неважно. Теперь стало ясно: уж если и есть в мире вещь не для шуток, уж если и есть то, что можно назвать совершенно серьёзным, то это не бог, не начальство, не космос, не мать… да теперь Лёша понял, что самая строгая вещь на земле – Революция.

Понял. Но, видимо, поздно.

Алёша сознался, что был у Пинкова на хате. Сознался, что знает подъезд и квартиру, а, если захочет, сумеет войти внутрь: консьержка с лифтёром его, вероятно, запомнили; если же нет, то Двуколкин велит им позвать Лизавету. Признался он также и в том, что имеет пятёрку по школьным военным занятиям: короче, умеет стрелять.

– Вот и славно, – ответил Аркадий. – Тогда у тебя ещё есть шанс спасти Революцию.

– Медлить не стоит! – добавила бывшая менеджер.

Вождь и Снежана пошли за оружием. Где они думали взять его, Лёша не спрашивал. Вспомнил слова то ли Жени, а то ли Гургена в «Мак-Пинке»: Мигель, мол, какой-то достанет. Наверно, к Мигелю. Алёшу, который молился, чтоб этот Мигель вдруг раздумал сотрудничать или, допустим, исчез неизвестно куда, положили на койку и рядом приставили Виктора – чтобы не сбежал. Хотя где тут сбежишь?! Алексей и в сортир-то таскался с трудом. В коридоре, конечно, все думали, что он побит буржуинами…