Ирвин Уэлш - Экстази Страница 46

— Отлично!

— Сезонные? — спрашиваю я. — Фрэнки Валли… и

Четыре…

— Я купил пару сезонных билетов для себя и для твоего благоверного в Иброкс, на старый стэнд.

— Что?

— Ну, футбол. Глазго Рэйнджерс ЭфСи.

— Да?

— Неплохо проведем денек, — говорит, смущаясь Хью.

— Но ты же — за Данфермлайн. И всегда за него был! — это почему-то злит меня, сама не знаю почему. — Помнишь, ты водил меня в Ист Энд Парк… когда мы были…

Я не могу закончить предложение.

— Да, дорогая… но Данфермлайн… понимаешь, я никогда за них как таковых не болел; они и были-то всего простой местной командой. Сейчас все изменилось, теперь нет местных команд. Мы должны болеть за Шотландию в Европе, за историю успеха Шотландии. К тому же я очень уважаю Дэвида Мюррея и знаю, что они в Иброксе умеют хорошо принять гостей. Парсы… это совсем другой мир… к тому же в душе я всегда был ближе к синим.

— Ты болел за Данфермлайн. Мы же с тобой ходили. Помнишь, как они проиграли финал Хибсам в Хампдене. Ты же места себе найти не мог. Плакал, как мальчишка!

Молл улыбается на это, а Хью явно не по себе.

— Дорогая, мне кажется, Биллу с Молл совсем не интересно слушать, как мы спорим о футболе… да ты ведь никогда этим особенно не интересовалась… с чего это вдруг?

С чего это я вдруг?

— Да так, ни с чего… — устало закрываю я тему.

Это последняя капля. Мужчину, который меняет женщин, еще можно простить, но мужчину, который меняет команды… Это значит, что у него нет воли. Это значит, что он стал глух ко всему, что важно в жизни. Я бы не могла жить с таким.

— А Молл приготовила замечательную пасту! Очень вкусно — этот чесночный соус!

— И очень легко, — говорит Молл.

— Прости, Молл, что-то аппетита нет, — говорю я, отщипывая кусочки хлебца. Я почти подпрыгиваю, когда Билл вдруг подлетает ко мне и устанавливает тарелку прямо мне на сиськи.

— У-упс! Служба слежения за крошками! — говорит он, выжимая улыбку на расстроенном лице.

— Новый ковер, — извиняющимся тоном добавляет Молл.

— Мне так неудобно, — слышу я свой собственный

голос.

— Давай посмотрим на твой кабинет, Билл, — говорит Хью, подпрыгивая от возбуждения.

Пора уходить.

В конце вечера, когда я умирала в тысячный раз, Билл говорит:

Хью, по — моему, Хедер не совсем в порядке. Ее знобит и всю трясет.

— Может, у тебя грипп начинается? — спрашивает Молл.

— Да, дорогая, мне кажется, что тебя пора везти домой, — кивает Хью.

Мы приезжаем домой, и я начинаю собирать вещи. Хью даже не замечает. Мы ложимся спать, и я говорю ему, что у меня болит голова.

— О, — отвечает он и засыпает. Когда он уходит, я только просыпаюсь. Он уже надел костюм и стоит надо мной, а я вся заспанная, и он говорит:

— Тебе пора собираться на работу, Хедер. Ты опоздаешь. Давай, дорогая, бери ноги в руки. Я рассчитываю на тебя!

На этом он уходит.

И я тоже.

Я оставила записку:

Дорогой Хью,

в последнее время у нас не все было в порядке. Это моя вина, я мирилась с переменами в тебе и в нашей жизни уже много лет. Они постепенно копились, и я стала похожа на «вареную лягушку», о которой ты говоришь на своих бизнес-семинарах. Окружение меняется так постепенно, что ты, не замечая, миришься с этим, а потом вдруг видишь, что все уже не то. Я не обвиняю тебя, я ни о чем не жалею, просто все кончено. Бери себе все деньги, дом, вещи и т. д. Я не хочу общаться с тобой, поскольку у нас нет ничего общего, и результатом такого общения будут лишь ложь и разочарование. Я не держу на тебя зла.

Хедер

Внезапно я почувствовала облегчающий приступ злости и приписала:

PS: когда мы трахались все эти последние четыре года, мне казалось, что меня насилуют.

Но потом я взглянула на записку и оторвала этот кусочек. Я не хочу начинать все это. Я просто хочу, чтобы это кончилось.

На такси я добралась до железнодорожного вокзала и села в поезд до Хэймаркета, потом на другом такси — до Мэри в Горджи. Я думаю о пластинках, книгах, клубах, наркотиках и свежей краске на холсте. Наверное, и о мальчишках тоже. О мальчишках. Не о мужчинах. Хватит с меня мужчин. Они — самые большие мальчишки на свете.

18. Ллойд

Алли совсем не весело, и причина его раздражения — Вудси.

— Слушай, этот кекс думает, что может залететь сюда, как Грэми Саунес перед сердечным ударом на чистом коксе, и выдавать содержание Миксмага, как мы раньше делали с Нью Мьюзикл, когда были помоложе, и все должны, типа, говорить: Bay, Вудси, правильно чувак, вау, и в очередь вставать лизать его шоколадный торт. Это. Будет. Правильно. Блин.

— Он и сейчас такой, а ты посмотри на него, когда он наконец свою дырку заполучит, — лыбится Монтс.

— Слава богу, тут у него немного шансов, парень, — улыбается в ответ Алли, — а все из-за его высокомерия. Это просто наглость. У него и дырки-то не было уже тыщу лет. А это ой как влияет на самоуважение. Эго-проекция, приятель, вот как парень справляется с вещами. Когда у него появится дырка, он поостынет. Вот к чему все это религиозное дерьмо.

— Ну, надеюсь, так оно и будет. Либо так, либо он так наберется своего траханого высокомерия, что с такими, как мы, и разговаривать не станет. Тогда и проблемы не будет, — заключает Монтс.

— Я бы собрал со всех для него лавэ, слышишь, и заплатил бы шлюшке, чтобы она с ним позанималась, если у него от этого голова на место встанет, — говорит Алли.

— С Вудси все в порядке, — сказал я. Играл с ним на пару утром, и потому чувствовал, что мне надо бы заступиться за паренька. — То есть мне по фиг, что он все время несет что-то про ди-джеев да про клубы. Даже круто, не надо покупать ни Миксмаг, ни DJ , он их и так пересказывает. Вот только с религиозным дерьмом этим мне сложно мириться. Но я его за это даже уважаю.

— Да пошел ты, Ллойд, — говорит, отмахиваясь, Алли.

— Не-ет, сначала мне казалось, что это дурь просто. Потом я читал книгу одного кекса, где он пишет про экстази и говорит, что знаком с монахами и раввинами, которые его принимают, чтобы достичь большей духовности.

— Полижи-ка собаке яйца, — ухмыляется Алли, — ты что, парень, хочешь сказать нам, что он и вправду говорил с боженькой на Резаррекшн?

— Не-е, я говорю, что ему кажется, что говорил, и он верит в это вполне чистосердечно. Поэтому для него это все равно что случилось. Лично я считаю, что он просто обдолбался, зашел в белую комнатку и у него случилась галлюцинация, но ему-то кажется, что все было по-другому. Никто из нас не может доказать обратного, поэтому приходится признать, что для нашего парня все было действительно так, как он говорит.

— Фигня. По этой, блин, логике, выходит, что какой-нибудь сумасшедший может заявить тебе, что он считает себя, скажем, Гитлером или Наполеоном, а ты поверишь?

— Не-ет… -говорю я, — вопрос не в том, чтобы верить в чью-то реальность, а в том, чтобы уважать ее. Конечно, если они никому при этом вреда не причиняют.

— А вот здесь ты лицо заинтересованное, Ллойд, ты заступаешься за этого кекса, потому что с ним на пару играешь, а? В Ректангле. Во вторник вечером! Вот будет прикол, — смеется Алли.

— Да уж точно, не очень-то честно, Ллойд, — насмехается Монтс.

У меня от всего этого начинают нервы пошаливать, и я волнуюсь по поводу своего выступления, блин.

19. Хедер

Мы встречаемся в чайном зале Карлтон-отеля. У моей матери на лице выражение типа ты-всех-нас-сильно-разочаровала. Удивительно, как я раньше всегда перед ним отступала. И даже сейчас у меня от него странное и неприятное ощущение в груди и в животе, от этого четко очерченного лица с тонкими чертами и напряженными, слегка гипнотизирующими глазами. Обычно этого хватало, чтобы я, поджав хвост, вернулась на место, но не теперь. Я понимаю, откуда дискомфорт. А понимание — семьдесят процентов решения.

— Хью вчера заходил, — говорит она обвиняющим тоном, выдерживая долгую паузу.

Я чуть было не высказалась. Но нет. Запомни: никогда не давай другим манипулировать собой при помощи пауз. Сопротивляйся искушению заполнить их. Выбирай слова. Будь самоуверенной!

— Он был так расстроен, — продолжает мать. — Он говорил — работаешь изо всех сил. Отдаешь им все. Что им еще нужно? Что им нужно? Я могла только ответить, что ни черта я не понимаю, Хью. У нее и было все, сказала я ему. Вот в чем твоя проблема — тебе все подносили на блюдечке, юная леди. Возможно, это наша вина. Мы просто хотели, чтобы у тебя было все, чего мы были лишены…

Голос матери становится ровным и низким. Как ни странно, он начинает оказывать успокаивающий и трансцендентальный эффект. Я чувствую, как уплываю, плыву ко всем местам, где мне хотелось побывать, ко всем вещам, что мне хотелось увидеть… может, у меня еще будет что-то хорошее… счастье… любовь…