Нефоры - Гектор Шульц Страница 46

– Давай, – улыбнулся я, но Наташка на улыбку не ответила. Она словно боролась сама с собой, а потом, уставившись на тлеющий костер, заговорила.

– Папка умер, когда мне семь было, – начала она, покусывая губы. Я попытался обнять её, но Лялька покачала головой. – Мамка недолго горевала. Через год, как положено, она домой нового мужика привела. Петра Александровича. Да, он так представился, а потом оказалось, что его только так и надо называть. Сначала все нормально было. Петр Александрович заходил к нам в гости, не слишком часто, ссылаясь на работу. А работал он бухгалтером в нефтяной конторе на севере, только удаленно. Иногда срывался, конечно, и уезжал на две недели, а иногда и на месяц-два. Всегда с подарками возвращался, – отстраненно улыбнулась Лялька. – То книжек привезет, то сладостей, то варенья из шишек, то маме серьги золотые. Года три он так наскоками появлялся, со мной всегда милым и добрым был. А потом они с мамой расписались. Я тогда так радовалась, Мишка. Мама все сомневалась, боялась, перепроверяла чувства. А как она улыбалась, когда мы застолье наконец-то устроили. Я давно её такой не видела. Меня, понятно, на ночь соседям сбагрили, а утром, когда я домой вернулась, увидела, как Петр Александрович на кухне чай пьет. В трусах.

– Бывает, – улыбнулся я, но Лялька осталась серьезной. Она продолжала изучать взглядом и говорила монотонно и быстро, словно пыталась побыстрее закончить.

– Я удивилась, конечно, – продолжила Лялька. – А он широко улыбнулся, подозвал к себе и конфету из ящика достал. Потом на колени себе посадил и сказал, что отвезет нас с мамой на море. Представляешь? Я море тогда только по телевизору видела. Наша речка так, мелочь. А тут море… И мы поехали через три дня. На целую неделю, представляешь?

– Ага, – кивнул я, внимательно наблюдая за Лялькой. В ее глазах набухли слезы, но голос пока оставался таким же ровным.

– Эта поездка – единственное счастливое воспоминание. На миг мы были настоящей семьей. Петр Александрович покупал мне кукурузу на пляже, когда гуляли по городу – сладкую вату. Фрукты, какие хочешь и в любых количествах. Шоколадки… – Лялька кашлянула и искоса посмотрела на меня. – А однажды я поранилась на пляже. На стекло наступила. Он меня в номер на руках отнес, ранку промыл, обработал там все и бинтом замотал. И еще два дня потом на спине своей катал, когда мы гулять ходили и у меня нога болела. Я так не хотела возвращаться, но пришлось. Петр Александрович тогда сказал, что мы на следующее лето еще раз поедем. Только за границу. Много ли ребенку надо, в самом деле. А через год он меняться начал. Мне тогда двенадцать было.

– Все нормально? – спросил я, когда Лялька вдруг замолчала. Она, закусив губу, кивнула и взяла у меня из рук фляжку с коньяком. – Если…

– Нет, я расскажу, Миш. Только не перебивай, хорошо? – попросила Лялька и я, кивнув, тоже сделал глоток коньяка. Почему-то внутри зрела уверенность в грядущем пиздеце. – Я как-то после школы домой пришла. Мама на работе была, а Петр Александрович дома. Сидел в трусах на кухне и читал книжку. Он еще сигареты такие странные тогда курил. Со сладким дымом. Когда я пришла, он что-то засуетился резко. Спросил, не голодна ли я, даже чай сделал. А потом… – Лялька сбилась на секунду, прочистила горло и опустила голову. – А потом затащил меня в комнату и начал трогать.

Я промолчал, хотя от гнева моментально закипела кровь. Пришлось стиснуть зубы и побороть желание обнять Наташку. Ей сейчас не объятия были нужны, а тот, кто выслушает. И я слушал, несмотря на тот пиздец, что творился у меня в душе. Каждое её слово вбивалось в сердце, словно ржавый гвоздь. Но я слушал, как и обещал.

– Он начал меня трогать, а потом вдруг убежал из комнаты, когда я заплакала. Позже я нашла его в туалете, где он дрочил. Я тогда не понимала, что он делает. Хули требовать от двенадцатилетней девчонки, у которой еще игры и подруги в голове, – грустно улыбнулась Наташка, истерично колупая ногтем бревно, на котором сидела. – Потом он подошел ко мне и даже извинился. Сказал, что случайно все получилось, и попросил маме не говорить. И я промолчала. А через неделю он пришел ко мне в комнату, когда я спала, и снова начал трогать. Я снова промолчала. Испугалась до ужаса и несколько дней потом рыдала в подушку, боясь, что он снова придет. Мама и не догадывалась, что он делает. А я боялась. Просто боялась сказать ей. Но это еще не конец, Мишка. Через два года его намеки стали очевиднее. Он мог шлепнуть меня по заднице, когда я заходила на кухню, чтобы сделать себе чаю перед школой. Мог зайти в ванную, когда я купалась. Еще и орал, если я запиралась на щеколду. Но хуже всего были его глаза, – Наташку передернуло, и она, подавшись вперед, плюнула в тлеющий костер. – Жадные, блядь, глаза. Он смотрел на меня с такой жадностью, что страшно становилось. Когда они с мамой устраивали посиделки с гостями, я всегда сваливала к подругам. Знала, что он придет ночью. И простым «трогать» точно не ограничится. Конечно, он пытался запретить мне ночевать у подруг, но хуй там плавал. Чем старше я становилось, тем сильнее становилось желание сбежать из дома. Жалко было только маму. А после выпускного она меня тоже разочаровала. Я тогда перебрала неслабо и домой пьяная заявилась. Заблевала коридор и послала нахуй Петра Александровича. Этот гондон ко мне ночью пришел. Думал, что я в отключке. А я так заорала, что, наверное, весь дом перебудила. Когда мамка в комнату влетела, он в уголке стоял и боялся. Первый раз я увидела страх в этих жадных глазах. Естественно, я рассказала маме, как он меня трогал, как потом дрочил в туалете, как ходил в мою спальню по ночам, – Лялька скривилась и заплакала. – А она не поверила. Сказала, что я просто пьяная пиздаболка. Что ревную её к нему, вот и выдумываю всякое. И ушла. Просто, блядь, ушла спать дальше. Хорошо, что ему хватило ума тоже уйти. А я только убедилась в том, что нахуй никому не нужна. Ты не представляешь, как я хотела получить комнату в общаге, когда поступила в универ. Но не повезло. Свободных не было. Их отдали льготникам и деревенским. Я хотела снять квартиру, да где денег