Стивен Фрай - Лжец Страница 48

Рано или поздно это должно было случиться. Неизбежно. Эйдриан всегда воображал, что произойдет оно в поезде или на улице. Но здесь? Сегодня? В этом месте?

– Я уже знаком с Хьюго Картрайтом, – сказал он. – Мы вместе учились в школе.

– Привет, Эйдриан, – сказал Хьюго. – Готов к тому, что тебя расколотят вдребезги?

Они надели белые пиджаки и пошли к площадке.

– Какого рода калитки вы нам приготовили? – спросил Эйдриан.

– Неплохие, на небольшом уклоне с правой стороны, у павильона.

– И у вас есть боулеры, способные воспользоваться этим уклоном?

– Есть один малыш, умеющий закручивать мяч справа налево, я возлагаю на него большие надежды.

Эйдриан поморщился: к таким закруткам он свою команду толком не подготовил. Подобный мяч способен пронестись сквозь строй подающих приготовительной школы, как холера сквозь трущобы.

– И финтить умеет?

– Ха-ха!

– Ублюдок.

Он выглядел другим человеком и все-таки тем же самым. Глаза Эйдриана различали подлинного Картрайта, не так уж и далеко упрятанного под поверхность. За ставшими более резкими чертами он видел гладкие мальчишеские линии, за ставшей более твердой походкой – прежнюю грацию. Память его способна была соскрести четырехлетний налет, восстановив сияющий подлинник. Однако никто другой этого сделать не смог бы.

Если бы рядом была Клэр и Эйдриан спросил бы ее: «Что ты думаешь об этом мужчине?» – она, вероятно, наморщила бы носик и ответила: «По-моему, он ничего. Только мне всегда казалось, что в блондинах присутствует нечто зловещее».

У каждого свое время, думал Эйдриан. Ты можешь смотреть на тридцатилетнего человека и знать, что, когда волосы его поседеют, а лицо покроют морщины, он обретет свою наилучшую внешность. Взять того же профессора, Дональда Трефузиса. Подростком он должен был выглядеть смехотворно, ныне же стал самим собой. Другие, чей подлинный возраст составляет лет двадцать пять, стареют гротескно, их лысины и раздавшиеся животы оскорбляют то, чем эти люди были когда-то. Такие есть и в Чартхэме, – лет им пятьдесят или шестьдесят, а истинная их природа улавливается лишь как намек на прежние страстность и силу, проступающие, когда этих людей охватывает волнение. С другой стороны, директору, помпезному господину сорока одного года, еще предстоит дозреть до своих упоительных шестидесяти пяти. Каков его собственный возраст, Эйдриан представления не имел. Временами ему казалось, что он уже оставил себя позади, в школе, а временами он думал, что наилучшим для него станет упитанный и удовлетворенный средний возраст. Но Хьюго… Хьюго, которого он знал, всегда будет удаляться от своего четырнадцатилетнего совершенства; с каждым проходящим годом свидетельства прежней его красоты отыскивать станет все труднее: золотистые волосы к тридцати поблекнут и истончатся, влажные синие глаза к тридцати пяти станут жестче да такими и останутся.

Хьюго, старина, думал Эйдриан, сравню ли с летним днем твои черты[125], но твое вечное лето не поблекнет. В моем воображении ты бессмертен. Человек, шагающий рядом со мной, это просто «Портрет Хьюго Картрайта», стареющего и грубеющего; настоящий Хьюго у меня в голове, и жить он будет так же долго, как я.

– Похоже, мы отбиваем первыми, сэр, – сообщил, выиграв жеребьевку, капитан Нарборо.

– И отлично, Молтхаус, – сказал Хьюго. – Измотать и обескуражить.

– Хочешь продуться, доверься мне, – сказал Хупер. – Виноват, сэр.

– Не будьте штанами, – ответил Эйдриан. – При той калитке, что нам досталась, лучше отбивать вторыми, время послеполуденное, как раз земля и подсохнет.

И, прежде чем занять свое место за столбиками калитки, Эйдриан бросил мяч Раддеру, начинающему игру боулеру Чартхэма.

– Помните, Саймон, – сказал он, – по прямой и через всю площадку, вот все, что от вас требуется.

– Да, сэр, – сглатывая, ответил Раддер. Площадка представляла собой подобие долины, с одного края которой возносилась готика Нарборо-Холла, а с другого – церковь и деревня Нарборо. Выбеленный павильон покрывала тростниковая крыша, погода стояла прекрасная, только легчайший ветерок вздувал короткие рукава полевых игроков. Мрачноватая серьезность готовящихся к игре детей, отрешенная улыбка Хьюго, замершего на квадратной «ноге бэтсмена», отзванивающие полдень церковные часы, круги подкошенной травы на дальнем краю поля, солнце, помигивающее на стоящем рядом с «экраном» катке, далекий перестук шиповок по бетонному полу павильона, открытая синева широкого норфолкского неба, шесть камушков в отведенной в сторону руке Эйдриана, – вся эта немыслимая иллюзия застыла, и мир представился Эйдриану затаившим дыхание в неверии, что подобная картина может сохраниться надолго. Эта фантастическая Англия, которую старики берут с собой на смертный одр, Англия без фабрик, сточных канав или муниципальных домов, Англия кожи, дерева и фланели, Англия, очерченная белой границей и управляемая законом, постанавливающим, что каждой команде следует состоять из одиннадцати игроков и каждый из таковых должен побыть бэтсменом, Англия сидений-тростей, флюгеров и чаепитий в доме приходского священника, – все это, думал Эйдриан, схоже с красотой Картрайта, мгновенным видением, на секунду уловленным в отроческом сне и затем рассеявшимся, точно дым, в реальной атмосфере дорожных пробок, серийных убийц, премьер-министров и квартирной платы в Сохо. И все-таки эта призрачная мгла была отчетливее и яснее, чем резкий свет повседневности, и вопреки любой очевидности воспринималась как единственная реальность, и дымка ее улавливалась и очищалась сознанием, и ее образ, запахи, текстура разливались по бутылкам и закладывались на хранение как средство против долгой, одинокой грусти зрелых лет.

Эйдриан резко опустил руку.

– Игра!

Раддер пустил мяч через всю площадку, и бэтсмен элегантно выбросил биту вперед, защищаясь, но мяч уже пролетел мимо, а Райс, поставленный ловить мяч за калиткой, ликующе подскочил. Бэтсмен, не веря случившемуся, оглянулся и увидел свой правый столбик лежащим на земле. Он ушел в павильон, покачивая головой, как если бы Раддер был повинен в некоем ужасном, неподобающем в приличном обществе промахе. С края поля донеслись жидкие аплодисменты. В школе шли уроки, зрители появятся здесь лишь после ланча.

Эйдриан перебросил камушек в правую руку и через поле улыбнулся Хьюго.

– Я достал его, сэр! – сказал Раддер, потирая мяч о ногу. – Черт, я его достал. Выбил, к дьяволу, по нулям.

– Вы, давняя любовь моя, выбили его с первой попытки, – сказал, отводя Раддера в сторону, Эйдриан. – Следующий бэстмен будет испуган, с силой пустите два мяча поближе к правому столбику, а затем один помедленнее в самую середку, но так, чтобы он не сразу понял, что происходит.

– Сделаю, сэр.

Эйдриан не был уверен, что арбитр, натаскивающий своего игрока во время матча, не нарушает этикет. Но тут он увидел, как на другом конце площадки Хьюго, прилаживавший на место перекладины, усиленно шепчет что-то подходящему к калитке номеру третьему. Что же, очень хорошо, они будут биться друг с другом, как генералы Первой мировой.

С первыми двумя мячами Раддер проделал что ему было велено, и новый бэтcмен, промахнувшись по первому, со вторым и вовсе связываться не стал. Зато выскочил навстречу третьему, всхрапывая и топая, точно бык. Явное шарлатанство.

– Тонкий маневр, вот уж не ожидал, – сказал сам себе Эйдриан.

Мяч вылетел из еще не закончившей бросок руки и поплыл по воздуху с половинной, казалось, скоростью. Ко времени, когда он долетел до бэтcмена, тот уже почти завершил отбивающий удар, в результате мяч мягко отскочил от биты и вернулся к Раддеру, и тот с торжествующим воплем подбросил его в воздух.

– Бросок и поимка! О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою! О храброславленный герой, хвалу тебе пою![126]

За ланчем Хьюго был вне себя от ярости. Его команда проиграла четырнадцать перебежек И он никак не мог в это поверить.

– Всех убью! – сказал он. – Кастрирую и вывешу мошонки на доске для очков.

– Не волнуйся, – сказал Эйдриан. – Скорее всего, вы выбьете нас всех за десять попыток.

– Я вот что сделаю – заменю всю команду мальчишками из шестого. У тех хотя бы мозги имеются. Какой прок от чувства мяча, если никаких других чувств у тебя не имеется? Ну что это, в самом деле, – пытаться с полулета отбить мяч направо! Меня чуть не вырвало.

Эйдриан был уверен, что сам он не впал бы в столь неграциозную хандру, если бы на четырнадцать обставили его команду. Впрочем, Картрайт всегда отличался честолюбием. Эйдриан вспомнил, как они возвращались с чаепития у Биффена и Картрайт распространялся о своем намерении поступить в Кембридж. Это было как раз в тот день, когда повесился Троттер.

И Эйдриан подавил внезапное желание пристукнуть, требуя тишины, ложкой об стол и объявить: «Полагаю, вам следует знать, что вот этот мужчина, сидящий напротив меня, мой коллега-арбитр, отсосал у меня как-то ночью в отеле, полагая, будто я сплю».