Эльфрида Елинек - Дети мёртвых Страница 48

Эдгар Гштранц пыхтит вслед за этим образцом жаберного, а то и вовсе бездыханного дыхания, зубы которого, к сожалению, есть у меня такая придирка, растут местами кривовато. Но теперь они должны смотреть, как бы руки у них не выросли из могилы. А то придёт мама и отстегает их прутом. Сверху, правда, насыпана свежая земля, но руки и члены то и дело лезут куда не надо. Молодые парни крутят старую песню, как вертел, и бьют своих матерей (это женщины, которые собственным телом преграждают своим детям путь к смерти, но дети хотят смерти, ах, как изысканно, прохладно, просто фирн! Они готовы облизать, как эвкалиптовый леденец, лоно собственной матери, откуда их один раз уже вышвырнули!). Но стоп, вот ведь лучшая подруга мамы, милейшая госпожа Родина, которая пройдётся по своим парням своей непреходящей сутью, и всем достанется примерно поровну: всем нет и сорока, и каждому побольше фыркающих л.с. (при какой-нибудь стремительно летающей тарелке, с которой можно снять свои собственные пенки, если беспокойные руки соскользнут с руля. И потом стена этого дома, которая мчится на тебя, как откинутая вверх гладильная доска!). Вперёд! А зад пусть спасается в теснине джинсов, где есть одна щель, в которой люди карабкаются вверх по слизистым скалам. Где мой крюк? Глубокая пропасть отделяет крутого верхолаза от остальных, которые всё равно хотят к нему. Они зависли над бездной, потому и зовутся завистниками. Но позади, там, где мелькает голубой зад брюк или теннисные шорты, можно рассчитывать только на себя, там можно послать и своего фюрера. И тот даже не пикнет, ведь он загнан в угол и прижат к стенке рядом с собственным фото. Здоровые особи сверкают коленками и скалят зубы. Ляжки сотрясаются, как сито, и снова несколько супер- или нормальных парней бросаются в красный песок, на котором они бьются, как мячи, в лепёшку, показывая, как далеко они зашли, но ракетка всегда касается только тебя самого. И тогда они сами попадают в сеть. Ничего более медленного, чем «БМВ», не встанет поперёк дороги этим деревенским парням, и ничего более слабого, чем высоконапряжённый ток, не растечётся перед ними, сток озера, моток кабеля, в который они втекают, пока не станут массой вне всякой критики. Это их лишь приспортливает! Чем сильнее их берут в оборот, тем крепче они закусывают удила, которыми их взнуздали, чтобы господину партийному фюреру сподручнее было ездить на них верхом. Они виляют под ним хвостом, на них льются помои из подвалов газет, которые они расклеивают в местах сборищ. Спорт завещал им вождя в готовом, расфасованном виде, как утренний дар пробежки, об этом постоянно сообщают и фотографируют. И если потом что-то разболтается — я имею в виду, если кто-то свянет, его тут же скрепят кровью, чтобы крепче держал тяжёлую братскую присягу. Канцлер тоже когда-то был ловким кидалой. Это задаёт им темп. Функционеров будут менять до тех пор, пока и самые смирные бока и самые тихие страницы не будут разорваны ударами шпор и пинками сапог. Громкие крики просачиваются из сна, ляжки напрягаются, и ружейные петушки пощёлкивают в светлой пшенице или в тёмной стружке проволочных волос.

Теперь послушайте правду: в этот наш пригородный теннисный клуб вступил партийный руководитель, который всегда выступает и никогда не уступит. Сейчас он нам произнесёт спасительное слово. Но где мы, его паломники, ползаем на коленях и ищем мяч, туда ведь он не хочет. Он хочет быть всегда там, где мы, но только над нами. Он хочет на своей ржущей жеребцом карете въехать на пару этажей выше нас, чтобы сделать пару из Слова и Дела и все возникшие в результате этого спаривания дела пустить в песок для площадки, чтобы в нём белели кости. Он с победоносной наглостью хочет взять туда кнут. Но, какая жалость, никаких шансов! — исключили исключительного человека! Не хватило двух целых голосов. Я вам скажу почему. Вот почему: этот клуб уже давно забит такими, кто вечно раскрывает рот, пока ему туда однажды не воссыт как следует наш Бурли; опять же, в дождь игра переносится внутрь, в них самих. Пусть посмотрят, через какие волны (которые они сами же и нагнали!), в каком Красном море их вождь опять сорок лет водит их за нос! Но будет уже поздно. На теннисной площадке им корни не пустить. Они постоянно машут ластами своей истории — только потому, что вода дала им волю! Чтобы все смотрели и видели: э, да им же, считай, ничего не обломилось. Только нить жизни больше нельзя проматывать, она в любой момент может лопнуть. Кроме того: этот мяч разыгрался и взял слишком высокую ноту! Тут один высокий чин этого красивого, белого вида спорта, который хотел бы остаться неназванным, высказывает своё мнение. Он говорит примерно следующее: лучше всего уклониться от жертв бешеного рейха (сделав крюк, какой способна загнуть струя мочи), когда их души вопиют, желая повсюду, в том числе и у провонявших дымом туристских палаток, устраивать свои уроки истории, которые давно всем известны, тем более что они выписаны пивом на песке. Эти правдоискатели постоянно расцарапывают наши струпья, чтобы все видели, что наше мясо под ними — хайль! — да здравствует по-прежнему. Но впредь будет уже не так легко отделить чистых от нечистых, чистых признаний будет мало, хоть мы и сохраняем скорбный вид, пересыпая с одной чаши весов на другую. Что-то постоянно просыпается. Нам хоть и доверили техническое обслуживание взыскания покаяний, после нас придут другие, которые больше не будут распинаться и давать себя подолгу крестить. Ну а теперь самое страшное: у нас больше нет представительства «Мерседес». Эта звезда у нас, к несчастью, закатилась куда-то. На пике Победы истории давно сидят другие, которые добились для себя наружной прослушки, заставив остальных прислушиваться к ним: парни, бейте чуть-чуть в другое место! Иначе вам на голову свалится ещё одно германское племя! Не бойтесь, шоу продолжается: ляжки сжаты, вершины выступают вперёд, и молодые спортсмены пригибаются, хватая друг друга за шкирку, ниже к полу который здесь господствует единолично. Это не исключение, когда раздвигаешь его, чтобы посмотреть, своё ли там, тихое и спокойное, как и прежде, и не выскочит ли что-то чужое, чтобы сцапать тебя.

Эдгар Гштранц — он такой. Окликают его однажды, когда он ещё был действующим лыжником, и подкатывается к нему скромный человек. И протягивает ему на ходу низшую ступень местной величины; каждый в своей тихой альпийской могиле выбирает себе кумира, которого знает по фильмам, по радио и телевидению, где белокурые женщины (Клавдия Шиффер, не нашего поля ягода!) проплывают над нами, как облака, или грозят нам белозубыми снежными лавинами, которые, слегка окровавленные губной помадой, предательски сталкивают вниз улыбки кандидаток, а мы в своих расщелинах общества набиваем себе рот их сталактитьками и сосём их так, будто они от Лангнезе или Эскимо и поэтому доступны любому языку. О.К. Итак, что же будет? Мы жмём на кнопку тут же язвы с телеканала ORF задают острые вопросы, и что говорит на это страна, в горчицу затыканная этой холодной, зато вечно обиженной сосиской? Пить! Пожалуйста, фанту, колу или спрайт! Сгрудившись у кабельного или небеснотелого телевидения, толпы в невежестве своём бросают жребий, вымаливая их явление, которое и будет им даровано в примыкающем блоке рекламы, упакованное в Левис, Ли, Дизель или Супер, в свежем фотоисполнении. Римские богораспинатели тоже ведь держали свои набедренные повязки фирменным знаком вперёд, когда скрещивали с собой бога. С тех пор благотворительные раздачи платьев проводит Carita, и защитные козырьки шикарных кепочек окончательно развернулись задом наперёд.

Эдгар как во хмелю разливает вокруг себя пунш. Бывший спортсмен-разрядник, который сам под высоким деревом разливался перед избирателям. Народные песни переиначили его лозунг на свой лад, а также поп-музыка в сельских дискотеках, где этот прицеп к электроступе бабы-яги, чисто из воодушевления, из ночи в ночь зажигал перед прожжёнными выжигами в модных спортивных костюмах. У слушателей — море слёз и смеха для этого яркого медиума, который однажды породил дух, который, однако, быстро улетучился. Парни и девушки, вам нужно так много каналов, чтобы удержать вашу любимую музыку! Куда же вам деться с вашей нуждой, когда они все забиты? Однажды и наш Эдгар присвистал сюда в своей спортивной машине, несколько слов скажет для вас совершенно новый кандидат в депутаты районного совета (в этой партии говорят: шерсти их всех, хватит шерсти, в которой запутались старые партии, но только не мы! — уж мы-то вас в неё укутаем), и вы, сыновья гор, не будете больше дремать в темноте, а проснётесь и встанете навытяжку, ибо жилистая рука указала на серьёзного юношу Эдгара, указательный палец поманил, свет помигал, и Эдгар Гштранц теперь как новенький! Посмотришь в теодолит (ну, прибор, который, как его ни поверни, всё на бога указывает), тогда ясно видно, куда правит deux ex machinа, бог этой партии в своей быстрой небесной машине, и все, кому не безразлично, должны разрезать и снять свою шкуру, под крики сирен набухающей козлиной песни. Вот в чём трагедия. Аполлон требует нас к ответу. Всё чаще приходится слышать, что люди раздеваются, чтобы их встречали не только по одёжке. От природы действительно можно разум потерять, господа толпа! Этот господин наделал там, где ему молодые люди стянули штаны, смотрите: не мужчина, а картинка! Языки верующих бросаются вперёд, чтобы снабдить ценником смерть агнца, всех ягнят, и тут является комиссар Рекс, являются немецкие овчарки из наших палисадников и односемейных гаражей, которым автомобили постепенно становятся велики, — вы только посмотрите, как блестят боевые колесницы под пеной антикоррозийного шампуня! Так восстаёт человеческая плоть и показывает своё нутро, чтобы его можно было постичь. Врата открываются, тем самым прошу считать органы открытыми, туш! — они будут вырваны из широких штанин и направлены против темноты, и господин, который весь создан из лыжных гонок, верхолазанья и тенниса, молнией бросает свой трепетный лазерный луч на них, на безликие родовые органы, которые хотят только одного: размножиться, чтобы аренда зала себя окупила. На этом танцполе установлена классная аппаратура, и нам тоже можно повеселиться и пошуметь, чтобы нас нашли хотя бы в своде установлений, если дело дойдёт до того, что рука снова потянется к нам.