Тонино Бенаквиста - Укусы рассвета Страница 5

— Как???

— Входите, — повторяет охранник. — Извините, что задержал вас, желаю приятного вечера.

От удивления я прямо остолбенел. Бертран силится сохранять бесстрастный вид, но я заметил, что и он изумленно моргнул при этих словах. Шайка халявщиков выпучила глаза, увидев, как мы величественно прошествовали к огромной застекленной двери, где юные девы в синих юбочках и блейзерах встретили нас с радушной улыбкой. Мне почудилось, что этот инцидент длился целую вечность, на самом же деле играл все тот же трек группы «Clash». He особо понимаю, каким чудом нам удалось вынырнуть из бездны. Достаточно было назвать имя, взятое наугад или почти наугад, и этот загадочный «сезам» неожиданно отворил перед нами двери рая. Хорошенькая блондинка указала нам путь к пещере Али-Бабы, к сокровищам, которые мы уже и не надеялись узреть. Впереди звучит «Rolling Stones». Еще один хит, который вызывает желание окунуться с головой в эту музыку, венчающую нашу удачу.

Несмотря на беспощадно яркий свет прожекторов, я ничего не вижу вокруг кроме пышной фигурной лепнины и беломраморной лестницы. Наконец мы попадаем в бальный зал в старинном стиле, с танцполом, освещенным прожекторами; в их разноцветных лучах опьяненная восторгом публика отплясывает под пение Мика Джаггера. Столы с белыми скатертями. Толпа гостей. С первого взгляда чудится, что это дымящаяся магма из трех сотен тел, которая стекает вниз по всем лестницам, собираясь в пестрое озеро на танцполе. И чтобы накормить и напоить допьяна всю эту тусовку, вдоль стен тянется вереница столов — настоящая вакханалия жратвы на все вкусы, всех цветов радуги. Такое встретишь нечасто. Пожалуй, что никогда. Где бы ты ни стоял, когда бы ни появился, здесь есть чем и поужинать, и позавтракать, и отведать блюда всех часовых поясов, любой широты и долготы. Лазанья и мясо по-кантонски, салаты из свежих фруктов и суши, новая кухня, разливанное море шампанского и бочонок с шотландским виски. Есть даже маленькая деревянная хижина, где раздают сыры, а уж на блюде с шоколадным тортом можно, если потесниться, стоять втроем. В общем, все настолько роскошно и модно, что даже противно.

А вокруг теснятся триста человек, которые налегают на эту жратву, как будто так и надо. Средний возраст — тридцатник, сливки ночных тусовок. Каким образом все они ухитрились раздобыть настоящие приглашения, когда нас с Бертраном едва не вышвырнули вон? Это еще раз доказывает, что Париж — всегда Париж и что он пока еще слишком велик, чтобы я мог схавать его. Я узнаю некоторых из гостей, одному-двоим из них киваю, остальных стараюсь не замечать.

Не сговариваясь, мы синхронно подгребаем к первому столу, где опрокидываем по паре бокалов шампанского.

— Ты есть хочешь?

— А ты?

Высокая блондинка в темных очках стреляет у меня сигарету и возвращается на танцпол; в ультрафиолете ее белая маечка отливает лиловым.

— Бертран, где будем ночевать?

— Здесь.

Ну тогда я могу чувствовать себя как дома. Именно это я и хотел услышать, донимая мистера Лоуренса своими дурацкими вопросами. Потому что он еще способен провести ночь на улице, в плаще, приткнувшись у какого-нибудь подъезда. Я же не прошу ни кровати, ни комнаты, но мне нужна хотя бы иллюзия крыши над головой. Я не настолько поэт, чтобы чувствовать себя дома под открытым небом. И не настолько бродяга. Нет, я не какой-нибудь там клошар. Знаю, до этого было недалеко, но я выбрал иной тип отклонения от нормы.

В толпе я узнаю нескольких знаменитостей. Вон там стоит актрисулька в косухе, свирепо стянувшей ее бюст, с молнией до подбородка. Совершенно непонятно, почему она так захомуталась, учитывая жару и то, что ее сиськи все равно все видели по телику, когда она играла в «Нана» Золя. Художник Гаэтано, автор комиксов, хлопает меня по плечу. Я спрашиваю, как дела у его героя, и он говорит, что намерен вскорости прикончить его. Несколько минут я уговариваю его пощадить беднягу, затем возвращаюсь к шампанскому. Бертран уже танцует. Обычно ему нужно надраться в дым, чтобы дать уговорить себя подрыгать ногами. Он отплясывает совершенно уникальным образом, совершая прыжки в стиле Грушо Маркса и хлопая окружающих по затылкам, что нравится далеко не всем; однако никто еще не набил ему за это морду. Звучит новый трек «Clash», и я уже почти готов присоединиться к Бертрану, чтобы передохнуть от окружающей меня словесной помойки. Немножко настоящего, старого доброго рока, с его гитарами и мелодическими вывертами вполне стоит ночного сна. Еще бокал, и меня не остановишь, я буду флиртовать с девушками, отжигать и валять дурака, воспевая месяц июнь, и так до самого рассвета. Глядя на это скопище зомби, беснующихся вокруг меня, я прозреваю истину: разве есть настоящая жизнь где-нибудь, кроме таких мест?!

Я бы еще долго размышлял над этим вопросом, если бы не почувствовал, что меня трогают за плечо.

Пара синих блейзеров с эмблемой на кармашке.

— Не угодно ли пройти с нами, мсье… как вас зовут?

— Это вы мне?

— Где тот господин, с которым вы пришли?

— Пройти с вами?..

— Тут один человек хочет с вами поговорить внизу, это простая формальность, не более.

— Ребята, да вы, верно, обознались!

— Не заставляйте нас прибегать к силе.

Когда они вознамерились схватить меня за рукав, я рванулся в сторону и толкнул официанта с подносом; бокалы грохнулись на пол, но никто этого даже не услышал, только небольшая группа гостей захихикала, глядя на меня, остальные продолжали плясать, и я увидел, как шампанское стекает по голым ногам и осколки стекла хрустят под кроссовками танцоров. Я крикнул Бертрану, который отплясывал вдалеке.

В этот момент чья-то рука стиснула клещами мое плечо; я врезался в танцующих, которые даже не заметили этого, и позвал на помощь, не слыша собственного голоса. Тогда я завопил во все горло — некоторые сочли, что я хочу голосом перекрыть музыку, — и юркнул в толпу, решив затеряться среди стоящих едоков; на какой-то миг я подумал, что стал невидимым, однако зоркие парни в блейзерах мгновенно лишили меня этой иллюзии. Они прижали меня к столу, растолкав обжиравшихся гостей, и те перешли к соседней кормушке.

— Вы приняли меня за кого-то другого! — крикнул я в ухо одному из охранников.

Вместо ответа он схватил меня за отвороты пиджака; я нашарил на столе блюдо с горячим мясом в соусе и швырнул ему в морду. Я обжег себе пальцы, он закрыл лицо руками, и я даже не услышал, как он взвыл от боли. Остальные схватили меня за руки и так свирепо вывернули их за спиной, что мои локти врезались друг в друга. Я выгнулся дугой и понял, что сейчас у меня лопнут кости.

Внезапно все окружающее застыло, силуэты людей растаяли, музыка распалась на отдельные звуки, и я увидел стул, который врезался в чей-то затылок на уровне моего лица. Этот удар высвободил мою левую руку.

Бертран, озверевший от ярости. Бертран, друг мой… ты видишь, до чего они осатанели?.. И все потому, что, увидев свет и услышав музыку, мы с тобой захотели отведать птифуров, которые приготовили не для нас. Парень, скрутивший мне руки, ткнулся подбородком в мою щеку. А вот и другие блейзеры на подмогу. Я видел, как Бертран упал и какая-то тень подхватила его у самого пола. И только когда его поволокли к выходу, я перестал сопротивляться и обмяк в железных тисках своих мучителей, немало удивленных этой покорностью. Меня повели за Бертраном, вернее за телом Бертрана, которое тащили к дверям. А позади нас пляшущие фигурки колебались, точно язычки пламени в затухающем костре из сплетенных тел.

2

Там, по другую сторону зеркала, человеческое пожарище напоминало старый черно-белый фильм; вспышки стробоскопа рассекали сцену на шестнадцать кадров в секунду, и все ее персонажи, даже не подозревавшие о том, что за ними наблюдают, двигались и жестикулировали только для одного зрителя — для меня. Вот надвинулось женское лицо, искаженное лихорадочным тиком; рука подправила тушь на ресницах и провела помадой по губам, скривившимся в удивленной гримасе животного, впервые увидевшего свое отражение. Бертран, распростертый на полу, застонал, приходя в себя. Вместо того чтобы приводить в чувство его бездвижное тело, как бывало в утра тяжкого похмелья, я оставил его без внимания, поглощенный тем, что происходило в бальном зале, по другую сторону зеркала без амальгамы. Это был великолепный стеклянный экран, метр на два, абсолютно фантастический — окно с видом на сцену поклонения золотому тельцу, пока еще не свергнутому; панорама действа с налетом непристойности, отравляющей, в конечном счете, все людские души. Это выглядело так, словно Господь бог одолжил мне специальные очки, позволяющие разделить с Ним его обеспокоенность моральной деградацией своих созданий. Я прямо-таки слышал, как Он говорит: «Ну ладно, о'кей, я придумал танец, а они сделали из него эту бешеную языческую пляску. Я придумал музыку, а они превратили ее в рок-н-ролл. Я придумал анчоусы, а они изготовили из них масло, которое мажут на хлеб, едят зачем-то по ночам да еще половину роняют при этом на пол». А я, жалкий паяц со стеклянными глазами, стремлюсь объяснить Ему, что каждый борется со скукой, как может, ибо чем заняться человеку с руками, скрученными за спиной?