Алексей Синиярв - Бляж Страница 5

Начинаются разговорчики в строю, по граммульке, анекдоты, по второй, любимые песни на заказ, не спугните, ради бога тише, голуби целуются на крыше, ты по этой лестнице унесла любовь[19], по стаканчику, прижимания, пью за здравие Мэри, доброй Мэри моей, винцо, к сожалению, всегда почему-то раньше нужного кончается, гори огонь, как Прометей, но не горит, таки-тухнет, если б ты была со мною, о, моя желанная[20], руку жала-провожала…

Остаются самые заинтересованные и тут уж как само собой, накинуть на плечики свою куртку, тем самым, застолбив золотоносный участок, приобнять деву «для сугреву», да вторую трехлитровочку из-за камушка вытащить. А как же! припасено. Что ж мы, первый день на свете? Необходимое состояние надо соответственно и подготовить.

Апофеоз таких посиделок — купание в чем мать родила. Если на такую невинную провокацию мамзели реагируют адекватно, игре в салочки задается более задушевный настрой. Куда ж она денется, — говорит Минька, — когда разденется. Вот его нехитрый ход порочных мыслей.

А быть может, здесь сходятся тайные помыслы обеих сторон и посему всё это: костер, гитара, винишко — обычный фан-фан тюльпан для соблюдения хотя бы необходимых приличий. Климат и природа способствуют, а ты уж знай, не плошай.

Кто-то умудряется всё проделать непосредственно в воде, как самые доисторические предки, наглотавшись ночной воды, а кто не такой торопыга, уводит мокренькую чуть подальше от общего веселья и там обстоятельно утешает, чему милостиво способствует жирная южная темнота.

Не обходится и без курьезов.

Однажды, было дело, потеряли пупсики неглиже.

Увлеклись манульно-оздоровительной терапией, а где плавочки-купальнички поразбросали в экстазе — поди сыщи. Подались от народа подальше, к интиму поближе, а когда песенка на два голоса была спета, стали вспоминать. Ходили-бродили адамом и евой… Люди добрые смеяться долго не стали, минимум одежды и коробок спичек выдали, но если б светать не начало… Как потом без формы номер «раз»? В поселковом магазине семейных трусов и тех не сыскать, а тут эдакая повседневно-парадная деталь туалета без которой ни туды, ни сюды.

Не ахти, конечно, какое событие. Так, бляжный эпизод. А вот буквально позавчера, прямо как в песне, нас судьба свела — приглянулась одна дева сразу двум. Сошлись три одиночества. И до того дело, что вот-вот к рукопашной перейдет. Тут, конечно, кроме кровушки еще и винцо балует. Бывает, что после нас тары до дюжины сухого на бережку оставалось. Так на так, закипел неразум возмущенный, рубашки у монтекки-капулетти затрещали.

Но победила дружба.

Как?

А девушка добрая, полумесяцем бровь, благосклонно отнеслась и к одному и к другому.

Бывают же такие девушки. Добрые.

7

С утра пораньше, когда солнце вполне еще можно назвать солнышком, заправившись за общим столом пшенной кашей, донельзя испорченной сливочным маслом, мы с Минькой спустились по лесенке до уровня моря и повернув противу правил налево, пошли бережком-бережком, оставляя на мокром песке размытые следы.

Минуя пляж, заполняемый любителями солнечных и воздушных ванн, в конце-концов мы уперлись в высокий, обмазанный дегтем забор, сползший далеко в море.

Забор равнодушно предотвращал нелепые попытки проживающих по эту сторону пройти через заповедную территорию на ту сторону: к базару, магазинам, почте-телеграфу-телефону, вокзалу, автостанции, к памятнику вождю, наконец!

Забор был на своем месте.

А тем, кто считал, что забору здесь не место, чтобы добраться до делового и культурного центра, надо было обходить санаторий по кривой каменистой дорожке, по мостику через помойную речку, впадавшую в море прямо в месте всеобщего купания, через парк с гипсовыми безносыми скульптурами, через проезжий пыльный шлях, через длинную улицу маленьких домиков за большими заборами.

Что люди и делали.

Нелюди же по-пионерски смело зашли в пока еще относительно чистую воду и через минуту-другую уже взобрались на теплые доски хлипкого на вид причала для рейсового трамвайчика, каждую пару часов отчаливающего к жемчужинам и здравницам Черного моря.

В нескольких шагах от нас, касаясь покрышек, принайтованых к причалу, покачивался водный велосипед, крашеный под лавку в парке. На велосипеде нежилась русалка в закрытом купальнике с волнующими вырезами спереди, сзади и по бокам. Русалка была, по всей видимости, грамотная, поскольку вдумчиво перелистывала книгу.

— Девушка, можно вам задать один вопрос? — спросил Миня, втянув живот и развернув плечи.

— Нельзя, — ответила она, не повернувшись в нашу сторону.

— Видите ли… — ласково продолжил было Минька.

— Что, лошадь зеленая? — девица повернулась, предъявив глазищи в пол-лица и кукольнойизящности личико.

— А-а… — подавился Минька. — Вы такие пошлости знаете?

— Если вы знаете, почему бы мне ни знать, — презрительно ответила незнакомка, нажала на педали и велосипед, подняв фонтанчики брызг, отвалил от причала.

— Миня, водоем зарыблен.

— Путти-кутти, ножки гнути. Придется наказать, — сказал Минька. — Когда заплаканная рухнет мне на грудь, холодно отодвинусь и уйду. В ночь. К цыганям.

Мы нырнули почти без брызг и, преодолев пространство до забора с противоположной стороны, покинули чужие территориальные воды.

По эту сторону также гомонил пляж, также светило солнце также мельтешила на мелкоте малышня. По пляжу бродили офени, зазывно предлагая «орешки маисовые с медом», рубль плитка, что в отличии от такой же продукции, продаваемой с нашей стороны, но именуемой «орешками фисташковыми с медом» — было тем же самым, а на вкус обыкновенной царицей полей — кукурузой, жареной на прогорклом подсолнечном масле с сахаром.

У павильона с теплой газировкой мы натянули на себя шорты и спортивные майки с надписью на груди «Динамо» и цифрами 7 и, соответственно, 13, на спине, почти не намокшие за время преодоления водной преграды в целлофановом кульке, предусмотрительно завернутом в пластиковый пакет с изображением какого-то хиппаря. Для непонятливых, под портретом вензелями было выписано: «Алла Пугачева».

Чтобы побыстрее миновать пляж, выбрались на асфальтовую дорожку и мимо базара с его дикими ценами, мимо Огней Большого Разврата вышли на другую сторону поселка, но не спустились снова к морю, а углубились в выжженный солнцем дикорастущий кустарник.

Почти сразу же относительная ухоженность мест прилегающих к пляжу, сменилась помойной землей с гниющими отбросами. Тут и там было загажено, как и все без исключение побережье в это время года. Огибая поселок, мы прошли по топкому руслу пересохшего ручейка, пригибаясь под низко нависшими ветками. Черная жижа противно налипала на ноги, скользкие гнилые сучья под ногами казались змеюками, а вонь идущая от земли отбивала охоту к дальнейшим исследованиям.

Цивилизованность шаг за шагом, метр за метром перерождалась в затхлый мирок менструальной местечковости. Гоголевские хатенки, подпершись заборами, криво щурились на непроезжую часть, куда все и вся лили помои. Куры квохтали в пыли, не поделив червяка, петух точил клюв о камень, собаки полудохло откинули ноги, коты растеклись жирными задами по перекладинам ворот, чумазые дети поливали друг друга чумной водой из лохани, поставленной для домашней птицы.

Забираясь дальше от протухшего жилья, мы лезли сквозь заплетенный кольцами высокий кустарник ближе к свету и чистому воздуху. Но и дальше было тоже самое. Казалось, единственная нога, которая здесь ступала, принадлежала тебе самому, в голову почему-то лезла глупая детская шутка: «дураков, как ты, немало эта рожа повидала, а теперь тебе понятно — положи портрет обратно». Про «обратно» думалось уже как о ста граммах после бани.

Проплутав больше часа и не заметив даже намеков на плодородные сады, надежно укрытые от нахальных глаз, у густого, веточка к веточке, листочек к листочку, заросшего берлинской стеной кустарника, мы остановились перекурить и обсудить пролетную ситуёвину.

Но тут из непроглядной и, казалось, непролазной чащи, как на представлении Эмиля Кио вынырнуло ведро доверху наполненное огромными, с кулак, бордовыми персиками. За ведром, бойким чертиком из табакерки, на белый свет протиснулся неопределенного возраста мужичок. И в другой его руке было точно такое же ведро, с точно такими же, один к одному персиками. Явление сборщика урожая народу было настолько неожиданным, что мы не успели даже растеряться.

— Так, — спокойно сказал Миня, перекинув сигарету в другой угол рта. — Сколько же ждать-то тебя, милый? Разберись за ним, Сергей Эдгарович, а я пойду хлопцев свистну. Пусть машину подгонят.

— Да там ж собрано уже всё, — недоуменно сказал мужик. — Я же падалицу подбирал.