Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке Страница 5

Французы веселились от души, признав Лидин отказ весьма остроумным.

Уже темнело, когда за домом весело залаяли собаки, и у беседки появилась Наталья Виргай с лохматой колли Джесси. Наталья была весьма решительной уравновешенной особой, знающей в этой жизни что, где, когда и почем. Зимой она преподавала словесность в одном из питерских учебных заведений, а летом предводительствовала в Пакавене компанией нудистов веселого среднего возраста и их не менее голых детей.

Они гнездились на маленьком лесном озере Кавена в полутора километрах от деревни в сторону от райцентра, где более трехсот лет назад был хутор Пакавене, а теперь на этом месте в западине за озером жил лесник, женатый на дочери звонаря Ремигиуса. Деревня впоследствии переместилась на берег большого озера, и теперь питерские нудисты могли приводить в ужас только случайных туристов, а постоянные жители уже не обращали на них внимания.

К достоинствам Пакавене относилась крайняя снисходительность к городским чудачествам, поскольку дачники привносили зримую лепту в семейный доход и существенное разнообразие в монотонную деревенскую жизнь. Но в этой снисходительности проглядывалась и значительная доля нематериальной терпимости по отношению к чужому образу жизни, что особо ценилось городскими людьми, и они чувствовали себя в деревне вполне комфортно. Дачников четко отделяли от туристов, обитавших на турбазе, продавая последним молоко в два раза дороже.

Наталья была до того деловой женщиной, что в год звезды полыни отдыхала с крайне дефицитным по тому времени счетчиком Гейгера, и каждый раз измеряла на рынке уровень радиоактивности петрушки, вызывая сильное возмущение в торговых рядах. Тогда она сосредоточилась на проверке грибов, и сосны взирали на ее эксперименты с абсолютным равнодушием. Этот подержанный с виду коробок отчаянно пищал при любом контакте с материальным миром, и мы горестно оплакивали этот мир и себя самих, пока один знающий человек не признал его безнадежно испорченным.

Несмотря на вывод специалиста, предусмотрительность Натальи производила огромное впечатление, поскольку после чернобыльских событий грибы, как истинно сатанинские создания, тут же принялись впитывать в себя всю апокалиптическую нечисть. Есть или не есть — вот в чем был вопрос сезона, но я все же не удержалась от соблазна, положившись, как и мои единомышленники, на национальный «авось».

Наталья собиралась в очередной поход на старую минтяйскую мельницу, неподалеку от которой были средневековые курганы. Мы воодушевились и стали расспрашивать Алоизаса про курганы, но вдруг мне пришло в голову, что я уже не первый год собираюсь посетить эту мельницу, но почему-то так и ни разу и не дошла до нее — всегда что-то мешало.

Тут подошла моя хозяйка Жемина, и разговор переключился на недавние события. Барон явно чувствовал себя обойденным, поскольку все самое интересное случилось до его приезда. Жемина сказала, что с туристкой дело нечисто — старухи в деревне думают, что это сделали не кабаны, а оборотни.

— А знаете, как умерла дочь Вельмы? — спросила вдруг Жемина. Мы знали, что помимо трех могучих сыновней — председателя соседнего колхоза, местного прокурора и работника столичного министерства, у Вельмы была младшая дочь, о которой она грустила уже много лет подряд. Оказалось, что летом сорок девятого года девушку нашли зверски убитой в пакавенском лесу. Сначала считали, что ее изнасиловали, но потом милиция эти слухи отвергла. Старухи в деревне тогда заговорили об оборотне-вилктаке.

Это сразу объяснило нам странные перемены в поведении Вельмы, произошедшие со дня страшной находки. Старая Вельма относилась к своим квартирантам очень сурово. Она обожала устанавливать очередность пользования газовой плитой и отбирать в наказание одеяла. Самые неугодные изгонялись с треском, и как-то изгнанная подобным образом Наталья Виргай подбросила в ее деревянный нужник килограммовую пачку дрожжей. Но к семейству Барона Вельма явно благоволила, а после того, как Барон вычистил ей выгребную яму во дворе (он не брезговал быть героем любой ценой), питала к нему просто-таки материнские чувства, и за постой мои друзья платили меньше всех. Все же последнее время Вельма ходила по двору с отрешенным видом, что-то бормотала себе под нос и с трудом отвечала на утренние приветствия.

Жемина в сорок девятом году была маленькой девочкой, но она хорошо запомнила это событие. В убийстве Вельминой дочери обвинили почтальона Тадаса, мужа молоденькой Эугении, будущей деревенской учительницы, но спустя некоторое время его выпустили, благодаря показаниям Юлиуса, отца нынешнего звонаря, утверждавшего, что они с Тадасом в предполагаемый момент убийства распивали в баньке у озера бутылочку самогона. Дело закрыли, но учительница от мужа ушла, а сам он уехал в неизвестном направлении.

Уже после его отъезда отец звонаря был застрелен кем-то у сеновала на глазах жены и сына, но его смерть не произвела тогда на деревенских большого впечатления, поскольку накануне по соседству была зверски вырезана семья хуторян — родители и пятеро детей от двух до семнадцати лет. Их могилу мы все видели на местном кладбище, и по официальной версии виновниками считали лесных братьев, но случайный свидетель видел на хуторе солдат из воинского эшелона, рыскавших по округе в поисках пищи. Страшное было время для добрых людей!

Засиделись допоздна, и Барон пошел проводить меня. Мы оба — вместе со всей страной — испытывали страшный дефицит триллеров, а официальные сведения о вурдалаках ограничивались стихотворением Пушкина («Трусоват был Ваня бедный…») и произведениями Алексея Толстого. Сообщение, что Барону удалось посмотреть фильмы с Дракулой, потребовало обсуждения, затянувшегося почти до рассвета. Я рассказала, как в детстве мне подарили на день рождения толстую книгу с романами «Вампир» и «Князь Серебряный», и я спросила бабушку, о чем же идет речь в первом романе.

— Про тяжелую жизнь людей в дореволюционной России, — ответила она мне тут же из кухни, — и помещиков-кровопийц.

Я начала читать, и уже на второй странице, где бабушка — помещица выходит с кровавым ротиком от заболевшей внучки, поняла, что меня разыграли, и забилась в угол дивана.

У Барона была привычка нависать над собеседником, и для сохранения границы минимального жизненного пространства тот вынужден был отступать (эту границу могут переходить только дети с родителями и влюбленные, что, как правило, не соблюдается в переполненных автобусах). Таким образом, мы за ночь обошли дом несколько раз, причем Барон лично изображал Дракулу, откидываясь назад, размахивая рукавами и скаля свои белые зубы, не ведавшие до сих пор флюсов и бормашин.

Европейское происхождение вампиров было очевидным, но мы оба сошлись на том, что нечисть, по-видимому, заводится в Карпатах, в тех местах, где обнаружены неизвестно откуда взявшиеся экзотические каменные глыбы, более древние, чемсами Карпаты. Злачное местечко имелось, конечно, и на горе Броккен, где в Вальпургиеву ночь на первое мая происходят панъевропейские симпозиумы неформалок, но это была другая тусовка без участия кровососущих спецов.

Спустя несколько лет испанский невропатолог Хуан Гомес Алонсо связал появление вампиризма с его сверхчувствительностью, гиперсексуальностью и привычкой бодрствовать по ночам со вспышками эпидемий бешенства, свирепствовавшими в тех краях по свидетельству исторических документов. Но мы этого еще не знали и систематизировали свои знания о способах борьбы с вампирами (осиновый кол, колокольный звон, серебряная пуля, обезглавливание и предметы христианских культов), пытаясь выбрать наиболее действенную методику без серьезного научного обоснования.

Барон наотрез отказался носить на шее венок из чесночых головок, уповая на свой протестантский крестик. Но я красочно описала, как уже укушенная кем-то Баронесса снимает этот крестик с нетрезвого сонного мужа (задача плевая!) и придвигается клыками к беззащитной розовой шее. Барон вздрогнул, поскольку все сходилось — у Баронессы были трансильванские предки, странные способности и таинственный шрам на шее, происхождения которого он и сам не знал.

Перейти к оборотням-вервольфам напрашивалось само собой, но из хозяйского окна поступило предложение не мешать людям спать. Подыматься в кромешной тьме по лестнице после таких разговоров было страшновато, и я постаралась сделать это как можно быстрее, пока Барон милостиво согласился постоять пару минут на крыльце.

— Вопреки всему, лето началось, — думалось мне перед сном, — но я уже не внучка. А тут еще оборотни!

Я вспомнила, что в славянских мифах в оборотней-волкодлаков превращались участники свадеб.

Волкодлаки — это и волки, и медведи. Говорят, что совсем рядом, в Ужвинтяйской пуще прошедшей зимой видели медведя…