Четыре четверти - Мара Винтер Страница 5

Марк извлёк тарелку с оладьями, прикинувшись, что пропустил последнее мимо ушей. Он знал, что взять головой, что отбить мочкой.

Мы сидели прямо на паркете, обделив вниманием диванный уголок под кожу. Вгрызались в подрумяненное тесто. Дома была пицца на заказ, суши с доставкой, обеды из ближайшего ресторана. Не то. Я вполголоса объясняла, почему не стоит экспериментировать. Брат, с набитым ртом, торопливо проглатывая, чтобы я разбирала смысл слов, был категорически не согласен. Говорили, как раньше. Говорили, споря. Чему, оба, ужасно радовались.

Дом оживал. Двери не хлопали. Топот ног и ножек. Звук голосов и голоска. На диване, в наушниках, мы замолчали. Кто-то искал очки. Кто-то распутывал бигуди. Я продиралась через тернии к звёздам, гуляла по дремучим зарослям лесов, босая, в светлом платье, с распущенными волосами в лентах плюща, зеленокожая. Полновесная девушка заглянула к нам, сказала свой «Привет» и скрылась в ванной. Начались трудовыебудни.

– Вот вы где! – командный голос тёти распугал ручных воронов. Ударил, возвращая на кухню. Тётя, Юлия Олеговна, оказалась высокой, статной женщиной. Я приклеила к ней словосочетание «Чернобровая казачка». Широкоскулая, сероглазая, с мясистым носом, небольшим ртом в улыбке, ляпнула в глаз пятном халата.

– Здрасьте, – остро улыбнулся Марк.

Учительница русского языка и литературы, словарная и непререкаемая, как законы правописания, тётя излучала власть. Она перемещалась по комнате, вынимала продукты из холодильника, ставила сковороду на плиту, вливала в неё шипящее растительное масло, не переставая притом говорить.

– …давным-давно надо было приехать, – объявила нам, разбив на сковородку пять или шесть яиц. – И чего вы так рано вскочили? Отоспались бы. Всё равно дождит и грохает, не прогуляться даже, – в наушниках, безвольно повешенных на шее брата, заиграл Pink Floyd. Я приободрилась. Даже приосанилась. Марк простукивал пальцами: «We don’t need no education». – Вот дождик перестанет, можем в лес съездить. Там такой воздух! Не надышишься! Сосны кругом… – Я завороженно следила за его узкими пальцами с аккуратными ногтями.

«И как в такой маленький рот помещается такое количество звуков?» – подумала, нащупав коленкой ногу Марка. Образовалась связь. Тепло поднималось, от ноги, по всему моему телу.

– Что на завтрак? – появилась на пороге давешняя девушка, со стрижкой. Лицо выражало недовольство всем на свете (в свете была виновата, очевидно, мать). Широко расставленные глаза, вздёрнутый нос, накрашенные веки и редкие брови. Фигура какая-то… расплывчатая, за джинсами и толстовкой.

– Глазунья с колбасой. Остальное можешь сама разогреть, – повернулась к ней тётя. – Да, с Марком вы уже знакомы, а это Марта, может, подружитесь…

– Я сама разберусь, с кем мне дружить, – взбрыкнула дочь. – Прости, ничего личного, – в мой угол. – Я Таня. Просто мама вечно хочет меня с кем-нибудь свести, а мне никто не нужен. – Села с нами. Подозрительно оглядела меня. С приязнью улыбнулась брату (двумя рядами мелковатых зубов). «Так уж и не нужен, – сжалось в животе. – Только попробуй, сучка».

Наступила на ногу Марку. Он вопросительно приподнял брови, но ступню со своей не стряхнул.

– Хотите съездить в школу? – предложила Таня, глядя на одного Марка. – Так, посмотреть. Папа же нас отвезёт сегодня, да? – убедилась: да, отвезёт. Яичница скворчала. Гадюка шипела под моим лицом.

– Думаю, мы ещё успеем от неё устать, – ответила я за двоих.

– Марк? – кузина повторила попытку, – ты как, поедешь?

– Марта не хочет, ты же слышала, – беспечно кинул он. – Успеется.

По тому, каким взглядом обмерила меня Таня, я поняла, что на корню срубила саму возможность нашей дружбы. Гордая победой, откинулась на спинку. Марк встукивал в клеёнку ритм. Я расслабилась и…

…на какую-то секунду стала не собой, а Таней. Меня прибил захлёб. Если бы чувство могло говорить, оно сказало бы: «Дура, на что надеялась? Где он, где ты. В зеркало глянь, потом улыбайся». Меня с ног до век окатило отчаянием. И я вернулась в Марту. Расслабляться было не лучшей идеей.

В гостиной, соседней с кухней, работал телевизор. Ребёнок впитывал мультфильмы.

Девушка поела и выбежала, пробормотав: «Не опоздать бы».

Я накинула пальто и вышла. Остановилась на веранде, наблюдая, как двоюродная сестра ходит по двору. Пинает камешки. Без зонта.

– Ей одиноко, – прошептала, когда дверь за спиной скрипнула. – У нас мы, а у неё никого. Разве есть для подростка люди дальше родителей?

– Её никто не отталкивает. Да что я сделал такого? Ты сама не захотела ехать.

– Ты бы всё равно её не воспринял. Она, наверное, не то хотела, а так. Чтобы не одной… Это всё я. Идиотка.

– Марта, – подошёл брат. – Что ты? Почему идиотка? Я тебя не понимаю.

На его футболке – поперечные полосы: чёрный, белый, красный. Последний цвет уже остальных, но в глаза бросается именно он, оглушительно громкий, как крик.

– Думаешь, я сама себя понимаю? – потупилась я. Марк вздохнул.

– Если печься обо всех подряд, нервов не хватит. В своей бы шкуре разобраться. Чужие проблемы плюс к своим, выдержишь? – руки в карманах, серые джинсы низко на бёдрах. Косточки. – Другой вопрос: оно тебе надо?

– Не знаю, – села на подиум, свесив ноги вниз, к ступенькам. – Так можно в себе закрыться. Если вообще никого…

– Я и не говорю закрываться, – он опустился рядом. – Есть те, кого надо принимать в расчёт. И есть те, кого нет. Мне есть дело до тебя, до папы, друзей… но думать за каждого встречного я не буду. Деревеньки, города, взрослые, подростки, алкоголизм, наркомания, одиночество, несправедливость. Что теперь, повеситься? Жизнь жестока.

– Ты тоже, – вырвалось. Его глаза стали чёрными щёлками. Телефон перебил и меня, и его, превратив в нас. Марк взял трубку, не сводя с меня глаз.

– Вы где есть, мать твою? – с места в карьер спросил Скориков, – я всё понимаю, но разве трудно хотя бы написать, что прогуляете? Один недоступен, вторая вконец оборзела, звонки скидывает…

– Ты бы лучше присел. Мы это… не в городе. Две тысячи километров где-то. В посёлке, у родственников, чёрт знает на сколько. Тут пирожки вкусные. И тётка вроде ничего. Приезжай в гости.

– О… охренеть, – выдавил, наконец, Костя. – Марта там с тобой? Можно не спрашивать, она всегда с тобой, – пообщался сам с собой. – Я… не знаю…

– Мы сами недавно узнали. Пришли: отец пакуется, ну, смотрим, человек оживился. Думаем, ладно, съездим, ничего страшного. Не парься вообще. Ненадолго. Ни один городской человек долго не выдержит в деревне, тем более папа, он коренной, как баобаб. Поторчим пару месяцев, а то и недель, – подмигнул мне, – и вернёмся обратно. Как блудливые попугаи. – Я подсказала: «Блудные». Брат покивал. – Передай пацанам, чтобы не дёргались вхолостую. Я и сам долго не смогу. Дорожки тесные. Грязь. Степь. Катать негде.

Тётя выдержала. Петербурженка замужем за сельским парнем. Дичь, каких в анекдоты не слагают. Действительность – сама себе шут, смех и