Яблоня лесная: Сказка о Пьянчужке, Яблоне и Смерти - Георгий Войт Страница 5

Пьянчужка пересек ручей и подошел к черному дому. Двери были открыты, и не долго думая, он вошел внутрь, осмотрелся и понял, что внутри никого — все, как говорил алхимик. Сразу за дверью находился большой зал в два этажа высотой, и только по дальней стороне была проложена лестница, ведущая вверх, на галерею, которая и была вторым этажом здания, а в центре зала расположилось квадратное зеркало бассейна. Он был выложен темно-синей плиткой, а вода в нем казалась совершенно неподвижной. До удивительного и несвойственного воде спокойствия неподвижности. Окна в пол продолжали перспективу неподвижности, а безветрие завершало образ: ни листик на яблоне не шевельнется, ни травинка не качнется в наступившей темноте ночи. Освещение было не навязчивое, почти тусклое. И в этом свете он увидел, что вода из бассейна по узком желобу стекает под стеной прямо по склону ручьем в сторону ручья-речушки, от которой он поднялся. Единственная мысль беспокоила Пьянчужку: точно ли это тот дом, о котором говорил алхимик? Ведь он говорил, что дом находится на вершине горы. А гора вся в цветах. Он, кончено, поднялся вверх, но вряд ли это можно считать вершиной… В общем, все неясно. Так и не определившись, Пьянчужка прекратил свое восхождение к горе у самого ее подножья.

Теперь ему хотелось искупаться в бассейне. После тяжелого дня. После всех этих людей. Лес. Деревья, разговаривавшие с ним. Сколько времени он провел в пути? Много ли, мало ли? Все казалось бредом ли дурным сном ли, который теперь можно было смыть вместе с остатками хмеля, водами бассейна, такими заманчиво спокойными и чистыми… Только все это, думалось, будет неправильно и не ко времени, и потому он решил просто передохнуть здесь, провести ночь и продолжить путь. Наверняка где-то наверху будет свободная комната — нужно только посмотреть, примериться. Может, и поесть чего найдется дремучему путнику. Кстати, теперь он разглядел еще одну лестницу. Она вела вниз, кажется, ниже уровня земли — и оттуда вкусно пахло. Не едой, однако пряно, и веяло теплом.

Нижний этаж (никак не назвать его подвалом) оказался так же просторен и обширен. Такой же перпендикулярный, как весь дом, но совершенно иной, построенный из какого-то камня типа известняка или туфа с мелкими ракушками и пустотами в структуре пор, изломов или выщербин. Камень казался рыхлым. На полу — так даже древним: отполированный ногами так, что местами было видно излюбленные маршруты посетителей по стертым углублениям в блоках — в основном у дверных проемов, которых, кстати, было больше, чем это могло бы быть нужно. Помимо того, через который он пришел, был еще такой же, и так же ведущий на лестницу от противоположной стены — вероятно, еще один выход на первый этаж, которого он не заметил сверху. А по левую и правую руку от него было по четыре массивных деревянных, таких же старых, как камни, двери.

Пьянчужка заглянул в одну из тех, что были справа: она была приоткрыта — и там он разглядел лавки, какие-то ложа на высоких ножках, ширмы или перегородки, ящики. В предметах он опознал раздевалку. Двери на противоположной стене были плотно затворены. Ему пришлось приложить некоторое усилие к одной из них, не только древней, но и тяжелой, чтобы открыть. Изнутри дверь была окована железом и имела массивный засов, будто ворота. Зачем это?…! Где? В бане? Да: волны пара окутали Пьянчужку теплым влажным облаком. Пар не обжигал. Совсем не то, как он ходил в былые дни с друзьями, а еще ранее — с отцом и братом. Отец любил разогревать баню до очень высоких температур. А с братом говорить было не о чем. Быть может потому он не сразу проникся этим занятием. Любовь пришла постепенно, позже и теперь, после долгой дороги, он захотелось отпариться, омыться после долгого тяжелого пути. Восстановиться и очиститься от пыли, от коры деревьев и земли, которые пристали к телу. От старой кожи, в конце концов, от алкоголя. Прогреться и забыться. Он вернулся в раздевалку, скинул грязную заношенную, изодранную после лесов одежду, взял чистое полотенце из стопки и вернулся к дверям в парную… Он решил зайти в третью по счету дверь.

Внутри, когда глаза привыкли к желтому сумраку приглушенного паром свет, он разглядел, что баня эта была совершенно необычна. Помимо того, что было не столько жарко, сколько тепло и влажно, как в хаммаме, так он еще обнаружил себя на бортике искусственного водоема с метр шириной и тянущегося от одного края парилки до другого, где заворачивал за угол. Прямой, как канал, однако с небольшими ответвлениями, вроде как ваннами, над каждой из которых под сводчатым потолком возвышалась мраморная статуя и был желоб, по которому медленно стекала вода. Пьянчужка решил осмотреться. Канал оказался замкнутым вокруг еще одного помещения, совсем крохотного, в центре парилки: единственный узкий вход располагался сбоку от основных врат; однако попасть внутрь можно было, только погрузившись в воду и проплыв под низким проемом. Внутри было нечто вроде еще одной большой ванны или маленького бассейна с узким бортиком, на который можно было бы только присесть, не будь он почти весь занят все теми же статуями. Вода поступала сюда через канал, а по стенам внутреннего бассейна располагались отверстия, с шумом выпускавшие из себя горячий пар. Можно было купаться. Можно было отдыхать. Греться на теплых известковых камнях или в воде. Темнота обволакивала и успокаивала, звуки распространялись с задержкой, приглушенно, скрадываемые влажным воздухом и стенами. Это был отдельный мир, существующий за пределами внешнего. Здесь можно было родиться заново. И он принял эту возможность. Он просто хотел этой теплой обволакивающей темноты. Он хотел отмыться.

А напарившись и ополоснувшись, вернулся он в раздевалку и прилег на одной из коек отдохнуть, да и заснул, а проснулся уже в большой двуспальной кровати в комнате залитой субстанцией утреннего Солнца будто медом по светлым, почти белым, стенам, совершенно не похожими на те что вчера его провожали ко сну. Что это? Его одежда, все та же, грязная лежала рядом аккуратной стопкой, вещи лежали тут же. Сверху — оставшиеся яблочки. Пьянчужка уже устал удивляться за последние несколько десятков часов и потому он