Павел Тетерский - Клон-кадр Страница 51

Текст smsKH: «Zdravstvujte:) spasibo vam za knijki, oni perevernuli moe mirovozzrenie. Skajite kakovo eto — 4uvstvovat sebya skulptorom, formirujushim dushi?» Ответ (уже в движении, поднимаясь с полки и одной рукой держась за лестницу, молниеносными и отработанными движениями пальцев): «Formiruj sebya sam i ne perekladyvay na menya otvetstvennost'”

Уже на рукоходе я подумал, что в этот раз телефон Клона молчал как-то слишком долго. Наверное, непривычный для него перерыв.

— Я, блядь, просто ох…еваю от этих редакторов, — разглагольствует Клон, размахивая руками и брызгая слюной на теплый асфальт. Я знаю, что он имеет в виду книжных редакторов, а не журнальных, к числу которых в свое время принадлежали и я, и он, хотя, если подумать, разница между этими двумя подвидами человеческой фауны незначительна. — Это просто пи…дец. Человек с утра укуривается в какаху и целый день сидит в кресле, читает всю эту шнягу, весь поток дерьма, который выливается на него и его издательство со стороны авторов. Он получает очень мало денег, ему дают только беспонтовые чиксы, он одевается в дешевые шмотки и экономит на стоматологе, поэтому у него гнилые зубы и этот хренов запах изо рта, такой, что с ним невозможно разговаривать. Но, понимаешь, этот укурок читает твой текст и с умным видом говорит: мне не нравится, что твой герой произносит вот эту фразу, потому что такой человек, как твой герой, таких фраз произносить не должен. Потому что, блядь, люди его типажа должны произносить только те фразы, которые присущи этому самому типажу. Он говорит мне — мне, понимаешь? — говорит, что в жизни так не бывает, тем самым подразумевая, что именно он, а не я, знает, как именно бывает в жизни. Понимаешь? Он, этот тупой придурок. Который сидит здесь с утра до вечера и знает жизнь только из бездарных текстов, которые ему присылают всякие графомански настроенные недоумки. Он меня учит и лечит. Объясняет мне, как именно оно должно быть. Вот что меня бесит.

Я запросто могу процитировать его последнюю фразу по отношению к нему самому. «Вот что меня бесит» в Клоне. Всегда бесило. Точнее, начиная с определенного момента.

С момента истины. С того момента, после которого он начал даже на тусовке бывших друзей вести себя так, как будто он приглашен сюда в качестве знаменитости. Отвечать на все вопросы как на вопросы интервью. К месту и не к месту сводить все на свою сраную писательскую деятельность, несмотря на то что всем присутствующим, по большому счету, абсолютно на нее пох…й. Блядские комплексы. «Дай зажигалку». — «Пожалуйста, вот она, а знаешь, именно с этих слов начинается одна из глав моей новой книги». «Я купил олдскульную тачку за восемьсот баксов». — «Забавно, именно столько мне обещало издательство «Вагриус» за мой новый роман, какая интересная магия цифр».

От подобных разговоров меня тошнило. Сейчас — тоже тошнит. И от Клона, и от мерзкого небоскреба, и от всех этих лестниц. От всех полок внутри. От их вертикальных рядов.

Мы уже давно на улице, но я до сих пор не очухался. Не понимаю, как Клон вообще мог так резво переключиться. Мания величия — великая сила. Нотабене: если сила — действительно атрибут дьявола, как считает Клон, то все его жалкие потуги вести праведную семейную жизнь на лавочке возле подъезда, все его тройные крестные знамения, на протяжении стольких лет исправно производимые при виде любой, даже самой кондовой и незначительной церкви, — все это просто пшик, глупый глюк и полное фуфло. С его силой-манией он наскреб себе уже лет на тысячу огненной геенны.

Клона заносит все больше и больше:

— У нас, писателей, вся жизнь состоит из таких вот учителей. Из этих циников-критиков-педиков. Знаешь, я всегда думал, что творчество — путь к обретению личной свободы, но, блядь, как я ошибался. Да я вообще ни х…я не понимал! Хрен кто когда даст тебе стать свободным. На каждый талант всегда найдется с десяток серостей, которые будут говорить ему, что и как должно быть в жизни.

Я чувствую, что если сию же минуту не прерву эту словесную диарею, меня вывернет наизнанку — прямо здесь и сейчас, на теплый асфальт, посреди тротуара. Прописные истины, с умным видом задвигаемые не очень умным человеком, страдающим от непомерного нарциссизма вперемешку с ненавистью к самому себе — та еще вомитотерапия. Факинберг вместе со своей армией говноедов рядом не валялся.

— Послушай, Клон, — говорю я, — ты зря здесь распинаешься, потому что мне все это неинтересно. Ты не понимаешь ситуацию. Когда я сам был редактором, мне, может быть, и было бы в кайф ввернуть какой-нибудь комментарий по этому поводу, но сейчас я — не в теме. Я уже это все проехал. Кроме того, мне абсолютно плевать на проблемы, с которыми сталкиваются популярные, но безденежные молодые писатели.

Вероятно, он сам понимает, что его несет, но сделать что-либо по собственной инициативе — свыше его сил. Вне его способностей. Все, что он может, — закатать губу и обиженно поджать хвост, пытаясь не показать обиды: это именно то, что он делает сейчас, в данный момент.

Спасение: купола, неспешно показавшиеся из-за очередного угла. Клон затыкается (как мне кажется, даже с облегчением, к своей собственной радости) и начинает массированно креститься. Не три раза. Намного больше.

Он крестится оголтело, неистово. Будто хватаясь за соломинку, которая неожиданно выплыла из-за угла, чтобы помочь ему заткнуть свой собственный (неугомонный и вышедший из-под контроля) фонтан. Ничего странного. В этом, если верить христианам, и состоит основное предназначение Церкви — приходить людям на выручку в щекотливых ситуациях.

Я, наверное, впервые со времени нашего знакомства не сдерживаюсь:

— Здесь недалеко, на Олимпийском проспекте, есть мечеть. Одна остановка на пятидесятом трамвае, хотя нет, блин, трамвай недавно убрали, теперь там ходит автобус. Но можно и пешком — минут десять отсюда. Если хочешь, можем зайти — расстелишь коврик, повернешься рылом к Мекке и помолишься Аллаху.

В глазах Клона теперь неподдельная злоба, различимая даже сквозь очки. Не понимаю, почему бы ее не выплеснуть сейчас. Не хочет показаться дураком? Да ладно. Я же до сих пор знаю его как облупленного, сколько бы там времени ни прошло. Такие люди, как мы, знают друг друга до конца жизни, независимо от того, сколько они не виделись и не общались. Это еще одна причина никогда не встречаться с бывшими друзьями. Счет? Забыл счет.

Когда-то мы с Клоном ненавидели ислам и все, что с ним связано. Очень давно. Всегда очень просто что-нибудь ненавидеть, если не задаешься целью разложить все по полочкам. Ненавидеть чужие религии — обычный удел патриотов, но у нас это происходило не из-за патриотизма. Просто когда ты живешь в городе, где приверженцы этой самой чужой религии взрывают метро, выё…ываются и ведут себя как хозяева жизни, — волей-неволей начинаешь уподобляться патриотам. Здесь мы расходились: Клон ненавидел ислам в угоду христианству, я — просто из опасения быть убитым взрывом по дороге из кабака. Но это было несущественное расхождение.

Такая трусливенькая, лоховская ненависть. Но что было — то было.

Во всяком случае, об этой ненависти нам очень нравилось говорить. Считалось, что она имеет место быть — да она и имела, в принципе, просто приправленная (опять-таки) интеллигентским воспитанием.

Нынешнее мое отношение к исламу: никаких претензий. Если уж на то пошло, то во всех священных книгах написано одно и то же. Другое дело, как это интерпретировать. Священные книги — на то и священные книги, чтобы каждый расшифровывал их по-своему. Примерно как с пророчествами Нострадамуса — куча универсальных иносказаний, годных для всех и для каждого, на все случаи жизни. И каждый найдет в них свою правду: и рабочий, и директор, и налоговый, мать его, инспектор. Что хочешь увидеть — то и увидишь: главное — как следует пропиарить пророка и внушить рабское поклонение божеству, а что при этом люди будут делать друг с другом — их собственные проблемы. Кстати, это правильно.

Я к тому, что, собственно, и к христианству я никаких претензий не имею. Нужно быть полным идиотом, чтобы не понять: все пророки мира всегда говорили одно и то же. Что Мухаммед, что Иисус. Никто же не виноват в том, что фанаты первого переживают пассионарный взрыв, а поклонники второго дружно (стадом) идут к своему закономерному концу, обильно удобренному бабками, тотальным ничего-не-происходит, анальной фиксацией и семейными ценностями.

Другое дело, что мне не нравятся христиане. Вид нелюбви: теперь почти активная. Но — стоп — хватит об этом, не хочу никого грузить.

Клон пару раз почти случайно попадал на акции скинов — Царицыно, Ясенево и прочие адреналиновые приключения. Скины посмеивались за глаза (и в глаза), но брали его с собой — просто так, для численности. Я ни на какие акции не ходил и со скинами вообще не общался. Моя антипатия выражалась в том, что в те (редкие довольно — просто исходя из процентного соотношения быдланов разных национальностей на квадратный километр Большого Города) разы, когда в уличных инцидентах под руку попадался чурбан, по окончании махача я независимо от результата гордился больше, чем после махача с братьями по национальности.