Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке Страница 54

Итак, все кончилось, но Пакавене осталась без счастья, потому что имя Лаймы было именем балтийской богини счастья, и выпотрошенное тело ее скоро оттает в теплой земле, и изморозь на ресницах прольется последней слезой, и душа, откружившись над Пакавене положенный срок, взлетит ввысь с чувством выполненного долга. Ведь мифы нужно кормить, вот кровавая мясорубка и мелет с чавканьем и хрустом, чтобы девушки корчились на подушках от страшных снов, чтобы женщины покрепче запирали свои двери, а старухи шептали, замирая от ужаса: «Это он, волосатый…»

— Прости меня, Лайма, — думала я, — ты попалась ему случайно. Я ведь знаю, зачем он кружил тем вечером у нашего дома, и это я должна была лежать сейчас там, где лежишь ты — в тихой мерзлоте с белым инеем на ресницах.

Баронесса упаковывала свои вещи, поэтому мы поужинали вдвоем с Андреем у себя в комнате и пошли прогуляться перед сном к большому озеру. На другом берегу его светились огоньки, но Лаумы там не было, она улетела в Неняй, соседний райцентр, где в новом доме о шестнадцати углах жила Казимира, молодая ведьма, дочь ее задушевной подруги.

Ведьмы жили без мужчин, рожали только девочек и давали им свои имена. Задачей каждой молодой ведьмы было устроить так, чтобы мужчина не смог предъявить отцовских претензий — милые привычки слепленной из глины Лилит. Мужчины отвлекали бы от управленческих дел, и вообще без мужчин легче быть сильной.

Солнце уже село, небо темнело неравномерно, переливаясь тысячами полутонов, и редкие облака плавали огромными массами пышно взбитых сливок, вырвавшимися из фарфорового плена. Но озерная гладь впитывала в себя всего два цвета — черным обозначалось небо, а белым прорисовывались облака, и двойники этих сливочных масс, спрессовываясь на поверхности воды, выглядели уже запыленными снежными сугробами.

— Похоже, в моем зазеркалье происходят те же трансформации, — подумала я с горечью, — но кого это интересует?

— Постой тихонько, я уже тысячу лет к тебе не прикасался, — предложил мой спутник, и ласковые руки обвили сзади мои плечи, но я устала от крови и тайн, и мне сейчас были нужны только слова.

— Не суетись под клиентом! — тут же материализовались слова из воздуха, и грязненький мяу шлепнулся мне на плечо, сразу обнаружив свою суть черного гения. Он улетал от меня каждый раз в день белого ангела, и я уже не первый год знала, как именно он проводит этот день. Дурные привычки Королевской Аноластанки копировались им с большим энтузиазмом, и легкий запах серы от его лапок свидетельствовал, что мяу весь день копался в помойке за нашим огородом, куда Славка Фрадкин на днях выбросил капустные очистки, несмотря на строгий наказ Жемины складировать их в ведре для поросят. По возвращению с помойки кошачья лексика всегда оставляла желать лучшего.

— Пошлость есть скрываемая изнанка демонизма, — осадила я зарвавшегося блудного сына, а он тут же раскаялся и, ловко подхватив тему, запел голосом преподобного отца Сергия, — под демоническим плащом таятся Хлестаков и Чичиков, и феерический демон обращается в безобразного черта с копытом и насморком…

Его фраза, судя по тому, как он косил глаза в сторону, означала, что ангел уже приступил к службе и начал открывать страшную правду о своем конкуренте.

— Сволочь, — подумала я, как Сталин о Берии, — но ведь как предан!

— Не организовать ли мне гарем методом клонирования, — заметил Андрей с нескрываемой досадой, — что-что, а в этом случае всегда под рукой найдется женщина, которая будет мне рада.

— Я полагаю, в Москве твои мечты сбудутся — кто-нибудь, да всегда окажется под рукой, — отрезала я быстро и зло.

Его руки больно сжали мои плечи, потом обмякли и исчезли. После некоторого молчания он произнес:

— А, тебя, наконец, прорвало! Признаться, я ожидал этого еще вчера вечером. Я так понимаю, что программа-максимум оказалась несовместима с вечной любовью?

— Через два дня мы уезжаем, и ты зря сжег мои таблетки.

— Они тебе больше не понадобятся, через день ты начнешь стараться изо всех сил родить мне ребенка.

Мальчики, как ты говоришь, любят портить красоту, а это самый цивилизованный способ. Не тифом же тебя заражать!

— Соцобязательства, значит! И как раз к концу апреля! Встречный план тоже возьмешь?

— Я не против, если получится двойня, — сказал он с обезоруживающей улыбкой, — как там у тебя с наследственностью?

— Андрей, я не стану распоряжаться чужими судьбами, я вольна распоряжаться только собой, и готова видеть тебя раз в неделю. Полагаю, эта схема поведения тебе давно уже знакома. Сможешь приходить?

— Почему ты никогда прямо не спрашиваешь, как я жил до встречи с тобой — неужели тебе не любопытно?

— Сначала я была уверена, что ты свободен, а потом не хотела ничего не знать.

— А сейчас?

— Оставим ненужные разговоры!

— Вот именно! На этом месте я всегда получаю хороший мужской отпор, и мне это не нравится. Чего ты так боишься, Марина?

— Ничего, кроме излишних сложностей. У меня ведь сейчас все в порядке! Оклад — двести рублей.

Прирабатываю переводами. Отдельная квартира. На учете в псих-диспансере, тубдиспансере и милиции не состою. Семьи нет. Связи, порочащие моральный облик, имею. В чужие дела не вмешиваюсь. Не находишь, что для еженедельного контакта характеристика отличная?

— Добавь — в картах везет!

— Хочешь подвести итоги?

— Да, и итоги не слишком утешительные — мы оба не доверяем друг другу.

— Что именно тебя беспокоит?

— Знаешь ли, жизнь, все-таки, сложная штука, и я не застрахован от ошибок. Вот так ошибусь на минутку, а ты таких дров наломаешь, что потом не исправить.

— И ты хочешь подстраховаться! Может быть, объяснишь мне детали нового предложения, я не могу блуждать в потемках.

— Я не буду тебе ничего объяснять и обещать, а ты сделаешь так, как я хочу. Можешь назвать это потемками, но мне нужно твое полное доверие.

— А как быть с первой заповедью? Никак, ты уже метишь на место господа бога?

— Роль тургеневской девушки тебе удавалась недолго, пока…

— Пять минут до боцманских шуток!

— Не перебивай старших, хотя ты, безусловно, уже взрослый человек, и ты совсем не похожа на обиженную девочку в светлом платьице, к которой я так спешил из Москвы. Честно говоря, меня это вполне устраивает, но у меня концы с концами никак не сходятся, и я так и не понял, кто ты.

— И, несмотря на это, ты строишь планы на будущее?

— Я решил, что не стану больше копаться в мотивах твоих слов и поступков — меня теперь интересует только то, что у черного ящика на выходе.

— На выходе только одно — я никуда не денусь от тебя.

— Ты сделаешь так, как я хочу?

— Слишком похоже на ультиматум.

— Похоже, не спорю, но мне надоело сомневаться. До отъезда я должен знать о твоем решении.

— Давай, оба подумаем.

— Давай, лучше, уничтожим своих внутренних врагов.

О, боже! Как всполошился мой бедный ангел, как захлопал крыльями и захлопотал, а потом уселся на теплую печку этаким гномом в сером армяке и стал важно рассуждать, гоняя палец под вздернутым носом:

— Понятие — есть понимаемое в понимающем. Бесконечное богатство данных, приобретаемых ясновидением веры, анализируется рассудком. Непоколебимая твердость…

— Будет тебе, Хомяков, угомонись!

Тогда он вздыбил спинку и замурлыкал мне на ухо. И это было неотразимым аргументом в его пользу, потому что белый ангел прилетал редко, а пушистый черный комок на моем плече был единственным верным товарищем все последние годы, когда я просыпалась по утрам, и никого больше не было рядом. Нам было уютно вдвоем.

Глава 13

Утром мы проснулись втроем, то есть в том же составе, что и засыпали вчера вечером. Они оба не ушли от меня, хотя маленькому я умышленно наступила на хвост, а большому предложила отправиться в свою комнату.

— С какой это стати? — спросил он меня совершенно нагло.

— Все равно ты сделаешь это не сегодня, так завтра.

— Я же сказал тебе, Марина, теперь будет по-другому, — ответил он тем же тоном, — займи свое место у стенки.

— Как скажешь! — пожала я плечами, — по пустякам можно и уступить.

Я отвернулась к стене, но коту никак не лежалось на моем плече, и я уже засыпала, а он все щелкал зубами помоечных блох и вылизывал свои серные лапки. Ему явно хотелось поговорить, как и нашему третьему компаньону — тот тоже был еще живее всех живых. Начало разговора, впрочем, я продремала.

… — оправдывался третий, — нам, действительно, нужно быть немного богом, такие уж мы с ним ребята.

— А! Так у меня все-таки есть выбор? — отвечал ему мой голос, — в таком случае я выбираю его, а не тебя.

Он прямой и честный парень, без всяких, там, подвохов и претензий на мою бессмертную душу.