Андрей Ханжин - Дождливые дни Страница 6

Ошибся. Бывает. Я вообще часто ошибаюсь, основывая мнения исключительно на личной, часто не обоснованной предвзятости. Хотя… Если докопаться до сущности, взглянуть на вещи философски — исподлобья, то я, наверное, всё же буду прав. Ведь не случись в моей жизни некоторых событий, я и по сей день был бы убежден, что видимый всеми нами мир однозначен и безусловен. И мент-оборотень — это не плод гоголевского визионерства, а всего лишь газетный заголовок для статьи об уголовниках в милицейской форме. Разумеется, существуют некие необъяснимые, почти мистические стороны бытия, но они, эти стороны или явления, все же принадлежат к однополосному вектору их материального осмысления. Помоешный голубь не станет помощником депутата от партии КПРФ. Это похоже на взаимодействие понятий «Бога» и «Церкви». Бог невидим, но подразумеваем. А церковь — как материальное отображение той самой божественной «невидимости». Но речь идет об одном и том же. Всегда об одном и том же — о совмещении понятий, с обязательной сдачей прибыли в общак. Материализм. Диалектика. Одно вытекает из другого. Яблоко падает на голову Ньютона. Вектор понимания не расщепляется, как у шизофреника, на не зависящие друг от друга системы. Между предчувствием, мнением и фактом существует четкая взаимосвязь. И если мы не видим, как именно течет ток по трамвайным проводам, передовая энергию электромотору и заставляя колеса вращаться, то это отнюдь не означает, что пассажиры этого трамвая отправляются в некие недоступные для вульгарного человеческого разума сферы бытия. Они просто не видят силу, которая помогает им волочиться до следующей остановки. До остановки «Восточный мост», например.

Другое дело, если бы вы скучали на той самой остановке, в ожидании того самого трамвая, а перед вами бы вынырнул из осенней асфальтовой жижи белый прогулочный теплоходик… Перекинул бы трап через проезжую часть, звякнул в рынду и отбыл бы далее, оставляя за собой шуршащий кильватер из мёртвых тополиных листьев…

И ошибка — это когда кажется, что к остановке прибывает трамвай под номером «6», хотя на самом деле у замеченного вами трамвая совсем другой номер — «88», допустим. Просто ошибка. Слабость, неточность зрения. Неверная растасовка фактов. Или банальная предвзятость, как теперь у меня.

За рулём самоходной кареты немецкого производства находился кто угодно, только не праздно путешествующий мещанин. Может быть, он опошлится и станет таким впоследствии, но пока это был крепкий плечистый парняга лет тридцати, в чёрной рубашке с длинным рукавом — две верхние пуговицы расстегнуты, в чёрных хлопчатобумажных брюках и в чёрных же мокасинах. На шее у него, чуть проступая из-под рубашки, болталась солидная золотая цепь. На левом запястье — отечественные часы «Полёт» в золотом корпусе. Вот так, оглядывая бегло, его вполне можно было принять за преуспевающего «братка», катящего по своей криминальной надобности на «Мерседесе» с тамбовскими номерами.

И базар такой: «Слышь, земляк, где тут пожрать можно?!» — но без бычьего пафоса спросил, просто спросил и широко улыбнулся. В улыбке — весь человек. Чистый русак, без обезображивающих облик примесей душевной инфляции рыночного имажинизма и периферийной англомании. Персонаж для нового писателя-почвенника, если бы такой завелся в местном пост-модерне. От мира сего персонаж. Чуть раскосый, разумеется.

Мне бы и самому очень хотелось узнать, где же тут «пожрать можно». О чём я, собственно, и сообщил случайному знакомому, выясняя попутно, направляется ли он к московской трассе, и если направляется, то не подкинет ли меня? — Да, именно туда он и катит. Подкинет, чего же?

Перед лобовым стеклом болтается брелок на кожаном шнурке: металлическая фигурка штурмовика-спецназовца в маске, в шлеме, в бронежилете, припавшего на одно колено и прицелившегося из автомата с глушителем. Вряд ли среднестатистический «браток» повесил бы такую ненавистную для него скульптуру перед собственным носом. Из чего я сделал предположение, что мой новый попутчик всё же имеет некоторые отношения к темным сторонам жизни, но в той же примерной степени, в которой земский фельдшер причастен к охватившей село эпидемии — он и сам болен, но всё же пытается исцелить местных жителей. Федеральный боевик, короче. Спецназовец.

В Краснодаре, насквозь прошитом трассой Москва — Симферополь, мы купили по бутылке минеральной воды, галеты и бастурму. Ничего более съедобного в утреннем краснодарском сельпо не обнаружилось.

Тогда-то я и узнал, что мне повезло. Боец так и сказал: «Повезло тебе, дружище, я как раз в Симферополь еду. Так что если ты не против…». Безусловно, я не был против.

Бойца звали Вадим.

Вместо «спасибо», он говорил «Спаси Господи».

А мною правит Вечное Сегодня.

Спросив разрешения пошарить пультом по радиошкале, я наткнулся-таки — спасибо, ангелы! — на навсегда, наверное, с будущего будто воплощения, любимое:

«Мы живем, ни на кого не полагаясь

Продвигая по кишке очищающие литры

С нами наши дорогие, и ты, моя дорогая

Надеюсь, тоже с нами, а теперь пошли титры».

Хотя я так и не нашел рационального объяснения тому, как московский панк Родионов заплыл на волны украинского радиоэфира. Может, в натуре, у них «незалэжность»? С чего бы…

В Новомосковске сразу за мостом, на блокпосте, нас остановили вооруженные пэпээсники — или ДАИшники бывшие, если быть точным. Никаких претензий у них не было, напротив, они любезно предупредили нас, что на территории практически всей Днепропетровской области орудуют переодетые в старую гаишную форму не то грабители, не то вымогатели.

— Обережно, хлопцы. Вони с жезлами, докумэнты отбирають, гроши вымогають… Побачете, не зупиняйтеся — рухуйте соби далее.

— Чего, чего «далее»?

— У пэрэд, короче, прите без остановок!

— Тебе ж по-русски говорить удобнее.

— Удобнее, — автоматчик сделал ударение на предпоследнем «е». — Це вони там у Киеве заставляют госслужащих на «державной мове» кукарекать. А мы шо, пидчиняемся… Куды денешься.

— Так отсоединяйтесь! В Россию входите.

- Отсоединяйтеся… И шо — с кулэмэтами по лесам ховаться? А-а… Я вот бачу, цигарки у вас якись гарные…

Вадим, который как раз закуривал натуральный американский «Parliament» с жёлтым фильтром, протянул менту сине-серебряную пачку с оставшимися сигаретами и вырулил на трасу, приговаривая: «Знаю я этих «гаишников». Поглядим, может старые знакомые».

Днепропетровск обошли справа.

Не солгали менты постовые. В первой же раскорячившейся за Днепропетровском деревней замаячил белый «жигулёнок» в кустах и трое ухарей на дороге — с жезлами, как и было сказано, с бляхами на груди, но без оружия. Один изображал водителя, двое других работали под инспекторов. Старший — в капитанских пагонах.

Завидев этот пикет гоп-стоп-менеджеров, Вадим рассмеялся: «Старые знакомые! Надо о себе напомнить».

Подкатились с пафосом, как Джордж Буш-мелкий на электротабуретке для гольфа. Ряженые обрадовались, глазёнками заискрили, но разглядев выходящего из авто Вадима, опали взором и натужно заулыбались. Вадим веселился:

— Ну что, рэкетиры! Со старшего триста, с остальных по сто!

— Вадик, Вадик! — безо всяких украинизмов затрещал ряженый в капитана. — А мы ж тебя ждем! Первачок заготовили на лимонных корочках. Нам с поста маякнули, что ты едешь.

— С какого, нахрен, поста? — усмехнулся боец. — Тебе только урки с вышки лагерной цинкануть могли, что я еду!

— Ну что ты, Вадик, ну что ты, говорю — безостановочно дребезжал ряженый, от чего-то развернувшись в пол-оборота и постреливая пуговичными глазками, — мы ж тебя никогда не тормознём. И друзей твоих никогда не тормознём, и родственников дальних тоже не тормознём, и бабушку твою, и внучку… — говорливый псевдокапитан запнулся, полагая, что с «внучкой» он переборщил, но сморгнул и продолжил — ты нам растолковал доходчиво, мы всё поняли! Машины твои не трогаем. И не тронем, боже упаси! Ты же наш мобильный знаешь. Назад поди с фурами двинешься, так ты звонкуй, Вадим Иваныч… трассу, как говорится, откроем!

— Локалку ты на зоне блаткомитету скоро открывать будешь!

— Ну что ты, Вадюша, ну что ты! Ты ж такой человечище душевный, просто сама доброта! Почто кошмары такие наводишь… прими вот горилочки домашней. Жинка моя специально для меня эксклюзивит… на корочке лимонной, — ряженый цыкнул подельнику, и тот шустро, как хорёк, нырнул в «жигулёнок» и выволок пол-литровую банку со стерильно прозрачной золотистой жидкостью.

— Спаси. Господи, спаси Господи, — ответил Вадим, принимая дар и передавая его мне. — Ждите, скоро будем.

Скоро будет Запорожье… Тягуны, подъёмы, спуски.

И ливень.

Новая пелена влаги. Видимая вселенная размыта, границы её утрачены, а путь героя похож на аквариумное метание оранжевого меченосца. Жизни нет. Есть только биография. А биография героя должна быть безупречной, как и Министерство обороны. Другой вариант — биография, как в сверхидее тому самому выстрелу, который является смыслом существования. Даже если само существование очевидно бессмысленно. «Мелочи в жизни губительны. Люди мельчают быстро. Чем всю жизнь быть мишенями, лучше однажды стать выстрелом», — пропел когда-то одержимый Ник Рок-н-Ролл. И хотя эта цитата ломает внутренний мир повествования, она верна, чёрт возьми, верна, по сути.