Валерий Сегаль - Петербург, 1895 год Страница 6

Об этом я думал, уже стоя под душем. Потом мои мысли потекли в ином направлении.

Каким надо быть прирожденным идиотом (это я о себе!), чтобы торчать сейчас в самой гуще событий! Мне, что, больше всех надо? Ну захватят власть коммунисты. Мне-то что до этого? Будет даже забавно! Представляю себе, какая рожа будет у шефа, или у этого кретина Бенжамина! Отберут мой клочок земли в Пенсильвании? Да он мне, в общем-то, и на хрен не нужен. Плохо другое. Этому будет предшествовать путч, а потом возможны несколько лет репрессий. Умные люди пережидают подобные события в глуши, где-нибудь, скажем, в Пенсильвании. Почему мне стала так часто приходить на ум Пенсильвания? Раньше я, помнится, о ней никогда не вспоминал. Из-за обострения внутриполитической обстановки? Срабатывает инстинкт самосохранения? Или я старею? Ведь скоро мне исполнится тридцать шесть лет. Это, конечно, еще не старость, но половина жизни уже позади. Лучшая половина!

Обо всем этом я думал, уже натягивая джинсы. Пора было идти завтракать. Я уже был одет и искал ключи, когда снова зазвонил телефон. Я нажал кнопку.

— Мистер Ларри Левистер!? — радостно заорал какой-то идиот на другом конце провода. — С добрым утром! Я — Сирил Симпсон из Нью-Йоркского бюро социологических исследований. Мы проводим анонимный опрос общественного мнения. Нас интересует ваше мнение о Ричарде Рауше. Оцените его деятельность по следующей…

Я выключил телефон. Так я им и поверил — анонимный опрос. Небось, звонят прямехонько из ФБР. Что-нибудь не так скажешь, в твоей машине живо обнаружат наркотики. Интересно, а почему Раушу не подбросили наркотики? Видимо прошляпили, а теперь уже поздно. При демократии полиция должна быть порасторопнее. При тоталитарном режиме всегда можно забрать кого угодно, а при демократии — чуть зазевались, и человек уже популярен, уже его не тронешь.

Об этом я думаю уже на улице. Последняя декада августа, и жара такая, что можно офонареть. И многие, как я погляжу, уже офонарели. Вон, лежат на травке в парке, балдеют. И не только, между прочим, бездомные, некоторые — в костюмчиках, начищенных туфлях, при галстучках. И правильно, кстати, делают! По субботам пашут только такие дураки, как я. И вот ведь что интересно: президент наклал в штаны так, что готов объявить чрезвычайное положение, а людям начхать. Не всем, конечно, но многим. И ведь они правы!

Вот я, например, очень люблю Манхэттэн, и, наверное, никогда не смогу его покинуть. Я люблю эту беспорядочно снующую пеструю толпу, эти высочайшие в мире здания, мириады вечерних огней, маленькие уютные ресторанчики. Я люблю этот ритм, этот стиль. Может статься, что через несколько дней Манхэттэн станет ареной кровопролитной борьбы, но зачем мне отказываться от этого стиля сейчас, пока еще ничего не произошло?.. Я слышал, как вчера подобным образом рассуждал Ник Каруччи, а шеф с кретинской улыбочкой объяснял ему, что сейчас многое зависит от каждого из нас, что «мы все должны сплотиться, собраться, защитить, отстоять» и пр. И все это поучающим тоном, такими, знаете, штампами. И что самое любопытное: если начнется заваруха, мы с Ником скорее всего будем в самом водовороте, а шеф наверняка свалит. Он уже вчера говорил про какие-то неотложные дела в Канаде…

Впрочем, начхать на политику далеко не всем: ведь кто-то же разрисовал все эти стены серпами да молотами. А с другой стороны, тот же Ник рассказывал мне, что в Италии это обычное дело…

Вот и мой любимый афро-американский ресторанчик. Тимми, все-таки, герой! Нужно знать, что значит быть черным в Америке, чтобы понять как трудно открыть «черный» ресторан на углу Шестой авеню и 34-ой стрит. Мне было известно, что Тимми прилично заслал за право арендовать это помещение. Да и сейчас он имел постоянные проблемы, особенно с департаментом противопожарной безопасности.

Ресторанчик маленький, но очень колоритный. Стены увешаны образцами черной живописи и портретами чернокожих музыкантов разных поколений — от Пола Робсона до Глории Торнтон. Тимми как обычно болтается по залу с полотенцем на плече. Не знаю почему, но у него всегда на плече полотенце.

— Как жизнь, браток? — это я его спрашиваю.

— Сам видишь, какая здесь жизнь, — печально отвечает он. — Что ты хочешь на завтрак?

— Яичницу с беконом и с помидорами, но прежде всего принеси пива!

— Тебе нужно поправить крышу? — Тимми, наконец-то, улыбнулся.

— Вот именно, и чем быстрее, тем лучше.

— Какого тебе?

— Как обычно! — нетерпеливо воскликнул я.

Тимми принес бутылку «Карсберга» и порцию маринованых свиных ножек с кислой капустой. Соображает он в таких делах!

— Яичницу придется подождать, а для поправки крыши вот это — самое то! — сказал он, показывая на принесенную закуску.

Я залпом выпил бокал пива и набросился на еду.

— Где это ты вчера так нажрался? — спросил Тимми.

— В «Салониках». А ты что такой грустный нынче?

— А с чего веселиться? Сам видишь какое положение, — Тимми тяжело вздохнул.

— Опасаешься, что они тронут мелких собственников?

— Черт их знает. Сам понимаешь — нашему брату, да еще в центре Манхэттэна, — Тимми снова вздохнул. — Ты рассказывал, что у тебя участок в Пенсильвании…

— По-моему сейчас глупо что-либо продавать. Доллар все равно падает, а после революции деньги превратятся в порошок… С другой стороны, если все обойдется…

— Не обойдется, — перебил меня Тимми. — Ты слышал про сегодняшний митинг?

— Я даже туда пойду!.. По долгу службы, разумеется. Но неужели ты придаешь такое серьезное значение каким-то дурацким митингам? Ведь это такая же чушь, как митинг, скажем, республиканцев!

— Политика республиканцев — это тоже очень серьезно, — Тимми в третий раз вздохнул. — Именно она породила коммунизм, как реакцию.

— Да, дело — дрянь! — сказал я.

— Куда уж хуже, — отозвался Тимми и пошел за моей яичницей.

— Принеси мне еще пива! — крикнул я ему вслед.

«Дело — дрянь, — подумал я. — Вчера Линда, сегодня Тимми. Если уж такие люди заговорили о политике, значит, действительно не обойдется.»

Глава 5

ПОЛКОВНИК БЗДИЛЕВИЧ

Старинный «Петрополь», основанный в 1803 году, ровно на сто лет моложе Санкт-Петербурга, но старее любого другого пивного бара на невских берегах. За свою двухвековую бытность «Петрополь» гостеприимно распахивал двери перед многими именитыми персонажами новой и новейшей истории. В разные времена здесь посиживали Александр Пушкин и Федор Достоевский, Михаил Барышников и Виктор Корчной, Федор Шаляпин и Аркадий Северный, Борис Гребенщиков и Иосиф Бродский, Владимир Казаченок и Юрий Желудков. В жарких спорах за кружкой пива не всегда рождалась истина, зато рождались новые мысли, двигавшие вперед культуру великого города.

Надо только уметь пить пиво!

Хорошо пить пиво летом. Солнечным летним утром совершить часовую прогулку по наиболее красивым местам Санкт-Петербурга, насладиться творениями великих зодчих, сполна ощутить на себе духоту зарождающегося нового дня. Неплохо пройтись, скажем, по Большому проспекту Петроградской стороны, затем по Тучкову мосту перейти на Васильевский остров и, в завершение прогулки, зайти в «Петрополь». Для начала приятно просто ощутить прохладу этого заведения и выпить одну-две кружки, чтобы освежиться, утолить жажду и возбудить аппетит. Затем вам подадут порцию горячих сосисок (отличительная особенность «Петрополя» во все времена!) и, конечно, опять пиво. Насытившись, вы закурите (если вы курящий, конечно!) и, не спеша потягивая пиво, заведете беседу с сидящим напротив незнакомым вам человеком.

Хорошо пить пиво и зимой. Когда на улице мороз и метель, особенно уютно сидеть в «Петрополе» и изучать морозные узоры на стеклах, глядя на них изнутри. Именно здесь, под завыванье вьюги, рождались вдохновенные строки о «нашей прекрасной зимушке-зиме». Простой русский мужик — извозчик, а тем более дворник, — дифирамбов зиме не поет. Это все придумали сидящие в пивных поэты…

В четверг, 30 ноября 1895 года, в «Петрополе» с самого утра царило оживление. За самым дальним от стойки угловым столиком друг против друга сидели два незнакомых между собой человека. Оба были еще совсем молоды: старшему из них едва исполнилось двадцать семь лет. Если упомянуть еще про невысокий рост обоих, то этим, пожалуй, и исчерпывалось сходство между молодыми людьми. Старший был одет в военный мундир. Его удлиненное с низким лбом лицо не изобличало большого ума, но свидетельствовало о развитом чувстве собственного достоинства и сознании исключительности занимаемого им положения. Словно в противовес этой холодной надменности, второй молодой человек был исключительно живой и темпераментный, с чуть хитроватым выражением лица и высоким «адвокатским» лбом.

Какое-то время молодые люди сидели молча. При этом военный, не спеша, но и не отвлекаясь, поглощал пиво, а адвокат больше налегал на сосиски.