Джон Кей - Цирк мертвецов Страница 64

Джин кивнул, но ничего не ответил. Он представил себе мать. Она выходила из океана в сплошном белом купальнике, и лямочки упали с её плеч. Отец завернул её в полотенце и легко поцеловал в щёку. Хотя ни один из них и не улыбался.

Вспомнив об этом, Джин взял письмо и стал читать дальше вслух, понимая, что что-то в его воспоминании было не так, было в нём что-то неуловимо и невыразимо грустное.

Вот твоя фотография, Натан. На самом деле там я и ты, она была сделана в «Коконат Гроув» в седьмую годовщину нашей свадьбы. Мы сидели в первом ряду на концерте — догадайся кого? Правильно, на концерте Эрты Китт.[164] И вот на ней мы смотрим друг на друга, наши лбы почти соприкасаются, и из-за вспышки мы улыбаемся, словно звёзды кино. А почему бы нет? Мы могли бы быть и звёздами кино, потому что тем вечером Генри Фонда поздоровался с тобой, словно со старым приятелем, а не как с владельцем книжного магазина, в котором продаются газеты его родного города.

— Она ненавидела книжный магазин. — Очень тихо вставил Натан Бёрк. — Она считала, что я должен заниматься чем-нибудь другим.

— Например, чем?

— Она думала, что я мог бы заниматься кино. Она говорила: «Ты целые дни разговариваешь со знаменитостями. Попроси у кого-нибудь из них пристроить тебя на работу». Как будто, если Генри Фонда или Джон Хьюстон щелкнули бы пальцами, на следующее утро я бы уже работал на «Эм-Джи-Эм»[165]. И что бы я делал? Работал бы чернорабочим? Нет, спасибо. Это не для меня. К тому же мне нравился магазинчик. Там я чувствовал себя хорошо.

— И мне нравился. И Рэю, — сказал Джин. — Мы все комиксы бесплатно читали.

— Она хотела, чтобы я втихаря продавал порнушные журналы. Я не мог этого сделать, — сказал Натан Бёрк и покачал головой. Он немного помолчал, а потом дотронулся до руки Джина: — Давай, читай дальше.

А вот и моя фотография, на ней только я. Наверное, ты её помнишь. Она, как бы сказать… пикантная. Я на ней голая, то есть абсолютно голая. Я стою около окна в гостиной в нашем новом доме и пью кока-колу прямо из банки. Мы только что занимались любовью на диване, ты меня застал врасплох, когда я выходила из кухни. Утро понедельника — ты по понедельникам поздно уходил на работу, а мальчишки были в школе.

У меня на голове — воронье гнездо, но всё равно я хорошо получилась на этой фотографии, я улыбаюсь и выгляжу довольной. А помнишь, как мы эту плёнку печатали? Ты не хотел нести её в обычную студию проявки, потому что боялся, что тебя арестуют за порносъемки, как будто бы изображённая на ней обнажённая женщина, да не просто обнажённая женщина, а твоя жена, стоящая в своей собственной гостиной, — это порнофотография. В конце концов, я стала у всех спрашивать, и Мори Геллер дал мне адрес лаборатории, где её проявят и не зададут лишних вопросов. Теперь это кажется глупостью, но я понимаю, что тогда тебе нужно было быть осторожным.

Но прежде чем я опишу последнюю фотографию, я расскажу тебе то, что ты должен знать. Я знала о том, как ты живёшь последние двадцать пять лет, с тех пор как мы последний раз виделись в Лос-Анджелесе, когда мы вместе провели странный и непонятный день в «Никербокере». Понимаешь, я несколько раз разговаривала с Рэем, но не лично, а по телефону.

Джин остановился и поднял голову. На его лице выразилось полное недоумение. Натан Бёрк спросил:

— Ты что, не знал?

— Нет.

— Я тебе не верю, Джин. Ты с братом очень близок, да Рэй и не смог бы долго держать это в секрете.

Джин усмехнулся:

— Ты прав.

— Читай дальше, пожалуйста.

Я позвонила ему после того, как вышел «Умоляя о моей любви», который мне очень понравился. Я так и не верила, что он стал сценаристом, пока не увидела его имя на экране. Я очень удивилась и испытывала страшную гордость. Его номера не было ни в одном из телефонных справочников Лос-Анджелеса, так что я позвонила в Ассоциацию писателей и выдумала ucmovuio. Я сказал, что мы когда-то давно дружили или что-то в таком духе, и они дали мне его номер в Беркли.

Он был потрясён, услышав мой голос, и разозлился, действительно разозлился, он повесил трубку прежде, чем я договорила. Через несколько дней я позвонила снова, и мы минут двадцать разговаривали. Я ему ничего о себе не рассказала, сказала только, что живу на Восточном побережье, как оно тогда и было, а он никогда и не пытался узнать большего.

Я спросила, стоит ли мне звонить Джину, и он сказал, что нет.

Натан Бёрк спросил:

— Ты не хотел с ней разговаривать?

— Тогда нет.

— Почему?

— Потому что она бросила нас.

— Ты мог бы её простить.

— Я был не готов.

Рэй рассказал мне о своей жене, о том, что у неё были проблемы с выпивкой, о том, что и у него были проблемы с выпивкой. Конечно, я изумилась, узнав, что она убила человека и села в тюрьму. Когда она умерла, он позвонил мне и выплакался. Я приходила на похороны, но Рэй не увидел меня и так никогда и не узнал, что я была там.

На кладбище я видела Джина и твоего внука (потом Рэй рассказал мне, что тебя там не было, потому что ты оправлялся после сердечного приступа). Несомненно, Луи — симпатяга, но меня беспокоит, что он решил стать актёром. Это грубое ремесло. Я бы отговорила его от выбора этой профессии, но я знаю, что меня не было рядом, когда моим двум сыновьям был нужен совет.

Через год после похорон мы со Стэном приехали в Лос-Анджелес на Аквараму, это национальный съезд строителей бассейнов, и пока он выпивал в отеле, я взяла машину и проехала по знакомым местам. Я припарковала машину напротив нашего дома и стала думать о тех годах, которые мы провели вместе, о хороших и не очень временах. Я просидела там почти час и всё ждала, что ты выйдешь, но ты так не вышел.

И знаешь, это лучше, что мы помним друг друга по фотографиям. Понимаешь, о чём я? Мы немолоды больше, хотя я думаю, что ты и в старости очень даже ничего.

Но, хватит! Вот она, четвёртая, и последняя, фотография. Это снимок поляроидом Джина и Рэя, он был сделан на вечеринке четвёртого июля около дома Джина в каньоне Топанга. Они оба кажутся счастливыми и слегка пьяными, рука Джина — на плече Рэя. Рядом (она случайно попала в кадр) стоит очень симпатичная женщина, но её лицо слегка затемнено. Я знаю, что это Элис, невеста Джина. Рэй прислал мне эту фотографию вместе с длинным письмом после того, как самолет разбился. Он сказал, что Элис была замечательной девушкой, — я в этом и не сомневаюсь, я вижу, что она красива, — и что он никогда раньше не видел своего брата таким счастливым. Ему казалось, что чёрная полоса в жизни семьи закончилась и что в конце концов хоть один из вас нашёл хорошую девушку. Мне невероятно больно, что всё закончилось так, как закончилось. Я хочу, чтобы Джин был счастлив, и думаю, что в глубине души он это знает.

— Она звонила мне, — сказал Джин, отрываясь от письма. — Рэй спросил у меня, может ли он дать ей мой номер, и я сказал, что да.

— Значит, ты всё-таки говорил с ней? — Джин кивнул, а Натан Бёрк прошептал: — Не могу поверить что вы, ребята, скрыли это от меня.

— Мы не думали, что ты хочешь об этом знать, — осторожно сказал Джин. — Ты злишься?

— На тебя и Рэя? Нет, конечно, — ответил Натан Бёрк и покачал головой. — Я просто растерян. Она что-нибудь говорила обо мне?

— Она спросила, как ты себя чувствуешь, и я сказал, что хорошо. Я сказал ей о том, какой ты замечательный папа. Думаю, что Рэй сказал ей то же самое. Это был короткий разговор, и большей частью — слёзы.

— Ты плакал? — взволнованно спросил Натан Бёрк.

— Нет. Она.

— Она хотела, чтобы ты простил её.

— Она не просила об этом.

— Она не позвонит мне, — тут же горько ответил Натан Бёрк. — Я в этом уверен.

— А если позвонит, то ты станешь с ней разговаривать?

— Нет.

— Никогда?

Натан Бёрк не ответил. Потом он знаком попросил Джина читать дальше.

Нат, я знаю, о чём ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что, говоря о мальчиках, я хочу вернуться обратно в твою жизнь, но это не так. Мне нет пути обратно после того, что я сделала, мальчики стали мужчинами, и я ничего не знаю об их жизни. Но, вспоминая о тех днях, которые мы вместе провели в Лос-Анджелесе, я знаю, что вела себя так, как будто любила тебя, но больше чувствовала себя твоим другом или соседом по комнате. Это была не твоя ошибка, нам нужно было поговорить, но было уже слишком поздно, как поздно и сейчас, просто моя любовь остыла, вот и всё. Я не хочу огорчать тебя, я просто хотела объяснить тебе, что произошло, или мне казалось, что произошло, тридцать пять лет тому назад.

Я хочу, чтобы я осталась в твоей памяти как на той фотографии, где я голая стою в гостиной и пью газировку, я твоя и только твоя (все передряги ещё впереди). Я хочу остаться в твоей памяти именно такой — девочкой с хорошей фигурой, девочкой, которая любила тебя и бросила до того, как ты успел понять, какая она на самом деле.