Алексей Цветков - После прочтения уничтожить Страница 69

Глава восемнадцатая:

ВТОРОЙ РИМ В АПРЕЛЕ

или

НАСТОЙЧИВОЕ ЧУВСТВО ВСЕВЫШНЕГО

Четыре дня в Стамбуле стоили меньше четырех сотен долларов. Включая перелет, отель в центре, хорошую местную еду, баню, билеты в главные музеи, разумные пожертвования в мечетях и минимальные сувениры.

Повинуясь чувству Всевышнего, дервиш беседовал с водяным колесом на мельнице, уговаривая его не стонать. Он рассказывал колесу о силе Адама, жизни Иисуса, знании Авраама, твердости Ноя, слухе Давида, зрении Иакова и бытии Мухаммада — семи чудесах. Но колесо продолжало жаловаться на судьбу. Дервиш отвечал колесу, что оно просто не знает себя, ведь знающий себя знает Всевышнего. Колесо скрипело о своей слепоте. Нельзя видеть Его и умереть, но нельзя видеть Его и жить — убеждал дервиш колесо — никто не видит Всевышнего, кроме самого Всевышнего. У колеса не было лица. Фараон видел только своё лицо, утратив Бога, но пророк видел только Бога, утратив себя — напоминал дервиш — Его Величие сжигает огнём любви, а Его Красота зовёт светом созерцания. Чувство Всевышнего позволяет увидеть своё лицо, составленным из букв имени, и выбраться из этой клетки. Оно испепеляет мысли и сообщает, что подлинное знание есть изумление. В ответ колесо настаивало на том, что оно не принадлежит себе. Дервиш учил, как преодолеть ужас разделения между слугой и господином. Колесо считало, что создано не для бесед и что дервишу не за чем быть на мельнице, ведь ищущий подобен льву, который пожирает лишь ту дичь, которую настиг сам, но не стервятнику, рвущему чужие объедки. И тогда дервиш понял, что колесо всё верно чувствует и знает. Он встал и пошел, слыша ровную тишину за спиной. Перед ним расстилалась теперь бесконечная Arabia Felix — Аравия радости — цель духовных путешественников.

Челночницы, с которыми летишь, делятся на три типа-возраста. Модно прикинутые юные нимфы с надеждами на всё в этой жизни. В самолете проявляют шумный интерес к беспошлинной торговле парфюмом и напитками. Старшие на них цыкают. Те, что до сорока: фрау-мадам в «рваных» дубленках, кожаных брюках и «костяных» сапогах, обсуждают достоинства стамбульской эпиляции в русском районе Лалели. Похоже, главные потребительницы парфюма и косметики, но «знают места» и в самолете ничего «не берут». По сотовому телефону рекомендуются как «бизнес-вумен». На своих турецких торговых партнеров жалуются: «Натрындел мне, как трындило!». После сорока преобладают вечно недовольные бабищи в безразмерной коже и «удобных» спортивных штанах. Ностальгируя по 1990-ому году, они так восклицают: «Бляха-перебляха!», что хоть тебе и все равно, тоже начинаешь серьезно жалеть об этом далеком годе.

 Обратный рейс из второго Рима отличается тем, что парфюм растворяется в спиртовой атмосфере. Коммерческий успех либо поражение славянская душа все равно требует обмыть. Это сильно бьет в нос после практически безалкогольного Стамбула. Смеяться над челночницами — много ума не надо. И чтобы казаться себе умнее, с грустью осознаешь: они просто более наглядны. Торговый строй это когда все торгуют: дубленками, нефтью, высокоточным оружием, эфирным временем, впечатлениями от Стамбула. Наша цена всякой вещи давно воспринимается как её собственное, внутреннее качество. Провалившись на общедоступном свободном рынке, можно считать себя интеллектуалом т.е. попробовать на рынке закрытом, «для посвященных».

 Синие искры полосы идут вниз. Убывают мечети, съеживаются улицы. Над облаками хорошо виден космос, но он никого не интересует. Два часа в небе, чтобы на месте Босфора и минаретов увидеть внизу подмосковные дачи и елки в снегу.

Ты скачиваешь в компьютер новости, которые могли бы стать доступными метафорами твоего чувства Всевышнего:

 Во французском городе афганцы захватили католический собор и устроили в нём себе республику, окруженную полицейскими автобусами. Ты комментируешь, чтобы окружить своё чувство словами и передать другим пусть и искаженную, но узнаваемую его форму. Пробуешь сделать шаг от туристической поэзии к анализу.

 Если капитал теперь не имеет национального адреса и свободно движется по миру, почему тоже самое запрещено людям, из которых капитал выжимают? Группа нелегальных марокканцев, задавшихся этим вопросом, задохнулась под крышей автофургона на испанской границе.

 Главный глобалистский философ Фукуяма, сообщивший нам десять лет назад о счастливом «конце истории» предостерегает сегодня от «исламо-фашизма», основной угрозы миру. Ему в рифму модный писатель Мишель Уэльбек судится с мусульманской диаспорой Франции за то, что назвал ислам самой опасной религией. Андре Глюксман и его близкая к новому французскому президенту «школа» призывает на помощь «моральную силу Белого Дома» — единственного гаранта на пути наступления «фашислама», так же угрожающего сегодня свободе во всем мире, как когда-то сталинизм и фашизм.

 Под «концом истории», собственно, понимался конец альтернатив торговому строю. Все варианты более справедливых отношений, более сложных стимулов, более достойных единиц измерения, чем рыночные, были объявлены устаревшими, утопическими, опасными. Однако история это динамический процесс, а не станок, печатающий деньги.

 Еще недавно в западном языке «марксист» звучало загадочно, как «спирит», и порочно, как «абсент», сегодня так звучит «исламист». Когда Фукуяма пишет, что «исламо-фашизм это коммунизм сегодня», это верно в том смысле, что причины, порождающие сопротивление всё те же — разделение обществ на меньшинство собственников и большинство работников, разделение мира на меньшинство «офисных наций» и большинство «народов-гастарбайтеров». Даже пот у первых и вторых разный на вкус. В первом случае это пот дансингов и пляжей, во втором — конвейеров и плантаций. «Ислам» становится синонимом линии фронта между двумя мирами, паролем противостояния. В этом смысле, антиисламизм это антисемитизм наступившего века.

 Панковский гуру Хаким Бей приспосабливает язык суфиев к восприятию американских гранжеров, считая их внутренними эмигрантами. До этого, во времена Малкольма Х и «Нации Ислама», нечто подобное происходило с чернокожим сообществом США. «Передай свою жизнь Сущему и разверни прилив в свою сторону!» — начинались листовки черных американских мусульман.

Чтобы превратить современную горизонтальную толпу в пирамиду социальной иерархии, в неё втыкают невидимую финансовую ось. Этот полюс прироста капитала вращается, накручивая нас на себя, возникают «этажи», «положения», «репутации», «места». Ваша самооценка зависит от длины радиуса вашей орбиты вращения вокруг полюса капитала. Исламский ответ — попытка намотать общество на нематериальную ось Откровения, данного в кораническом единобожии. Там ваша самооценка и место зависит от градуса веры и готовности к отказу от себя ради абсолюта. «Мы хотим умереть больше, чем вы хотите жить» — говорили шахиды на неожиданном продолжении российского мюзикла с советским сюжетом. У торгового строя императив другой: «Мы хотим продать вам больше, чем вы хотите купить». Шопинг, как известно, это творчество, и далее по тексту «Поколения Икс» Коупленда. На каждого убитого на мюзикле боевика приходится два отравленных фсбэшным газом заложника. Так Система признала, что для неё жизнь одного шахида стоит как минимум двух жизней зрителей мюзикла. Добровольная смерть с пластитом на теле и усыпление заложника-зрителя имеют разную цену даже для торгового строя.

Когда ученики спросили поэта об абсолютной истине, творящей мир, он отвечал: «Ищи не у кафедры, ищи у виселицы!». Они вспоминали эти слова, когда, завернув тело казненного учителя в три савана, положили его в землю лицом к Мекке.

Вместо слова «мечеть» они говорят «Джами». Утром будят крики чаек и пение оттуда. В отличие от разного другого пения, увеличенный мегафонами голос с минаретов, повторяясь и накрывая город с разницей в часть секунды, мобилизует и говорит тебе, не понимающему ни слова, кроме «Аллах», что если ты и не молишься, по крайней мере, спать не должен. «Хаиия Аляааль-Фаляаах. Лля Илляяхээ Илляя Ллааах» — на третье, ну, четвертое утро начинаешь с удивлением распознавать слова утреннего азана. «Спешите к спасению!». Персидский поэт всю жизнь удивлялся тому, что человек не умирает от любви, услышав утренний голос муэдзина.

 В моем случае пели из Соколу Мехмед Паши. Шедевр, внутри которого чувствуешь себя посетителем компьютерной голограммы. «Блэк стоун ин Кааба» — говорит знакомый «талиб» т.е. студент медресе, указывая на черные, взятые в золото, точки над входом, в михрабе и в минбаре. Дальше разговор начинается о Боге и тебе предлагают сменить имя на «Ахмед». Честно обещаешь подумать. Старенький имам в трогательной вязаной шапочке протягивает свои фотографии интерьера, действительно, гораздо лучше сувенирных. Все главные стамбульские мечети примерно одинаковы т.е. прекрасны и выбрать невозможно. В них гораздо больше света и места и гораздо меньше предметов, чем у христиан. Цветные окна с мелкой радужной растительностью, переходящей в аяты Корана, помогают понять, что имели в виду архитекторы московской станции метро «Павелецкая». Бирюзовые изразцы и белые арабские имена по синему кафелю делают глазу холодно. Множество выгнутых каменных парусов примыкает к куполу, в котором золотом написано по зеленому, или по синему, всё, что стоит знать человеку, сумевшему так высоко задрать голову и не упасть назад. Падение ниц во время салята (молитвы) означает просьбу растений, поясной поклон — просьбу животных, а стояние в полный рост — преданность человека как «единственного наместника Всевышнего на земле». Железные люстры на цепях свисают с купола так низко, что стеклянный стакан достаешь рукой. Из-за этого любая мечеть исчерчена тонкими вертикалями цепей и кажется выше себя самой. За века внутренний мрамор везде подтаял и выглядит-ощущается как весенний лёд.