Владимир Сорокин - Пир (сборник) Страница 7

– Не понимай это буквально. Каждому времени соответствует свой Христос. Умер старый гегелевский Христос. Для грядущего века потребуется молодой, решительный и сильный Господь, способный преодолеть! Способный пройти со смехом по канату над бездной! Именно – со смехом, а не с плаксивой миной!

– То есть для нового века нужен Христос – канатный плясун?

– Да! Да! Канатный плясун! Ему мы будем молиться всей душой, с ним преодолеем себя, за ним пойдем к новой жизни!

– По канату?

– Да, любезнейший Дмитрий Андреевич, по канату! По канату над бездной!

– Это сумасшествие, – покачал головой отец Андрей.

– Это – здравый смысл! – Саблин хлопнул ладонью по столу. Посуда зазвенела.

Саблина зябко повела плечами.

– Господи, как я устала от этих споров. Сережа, хотя бы сегодня можно обойтись без философии?

– Русские мужчины летят на философию, как мухи на мед! – произнесла Румянцева.

Все засмеялись.

– Александра Владимировна, спойте нам! – громко попросил Румянцев.

– Да, да, да! – вспомнил Мамут. – Спойте! Спойте обязательно!

– Сашенька, спойте!

Саблина сцепила замком тонкие пальцы, потерла ими.

– Я, право… сегодня такой… день.

– Спой, радость моя, – вытер губы Саблин. – Павлушка! Неси гитару!

Лакей выбежал.

– А я тоже выучилась на гитаре играть! – сказала Арина. – Покойная maman говорила, что есть романсы, которые хороши только под гитару. Потому как рояль – строгий инструмент.

– Святая правда! – улыбался Румянцев.

– Две гитары, зазвенев, жалобно заныли… – угрюмо осматривал стол Мамут. – Позвольте, а где горчица?

– Je vous prie! – подала Румянцева.

Павлушка принес семиструнную гитару. Саблин поставил стул на ковер. Александра Владимировна села, положив ногу на ногу, взяла гитару и, не пробуя струн, сразу заиграла и запела несильным, проникновенным голосом:

Ты помнишь ли тот взгляд красноречивый,Который мне любовь твою открыл?Он в будущем мне был залог счастливый,Он душу мне огнем воспламенил.

В тот светлый миг одной улыбкой смелаНадежду поселить в твоей груди…Какую власть я над тобой имела!Я помню все… Но ты, – ты помнишь ли?

Ты помнишь ли минуты ликованья,Когда для нас так быстро дни неслись?Когда ты ждал в любви моей признаньяИ верным быть уста твои клялись?

Ты мне внимал, довольный, восхищенный,В очах твоих горел огонь любви.Каких мне жертв не нес ты, упоенный?Я помню все… Но ты, – ты помнишь ли?

Ты помнишь ли, когда в уединеньеЯ столько раз с заботою немойТебя ждала, завидя в отдаленье;Как билась грудь от радости живой?

Ты помнишь ли, как в робости невольнойТебе кольцо я отдала с руки?Как счастьем я твоим была довольна?Я помню все… Но ты, – ты помнишь ли?

Ты помнишь ли, вечерними часамиКак в песнях мне страсть выразить умел?Ты помнишь ли ночь, яркую звездами?Ты помнишь ли, как ты в восторге млел?

Я слезы лью, о прошлом грудь тоскует,Но хладен ты и сердцем уж вдали!Тебя тех дней блаженство не чарует,Я помню все… Но ты, – ты помнишь ли?

– Браво! – вскрикнул Румянцев, и все зааплодировали.

– Одна радость у меня, один свет невечерний… – Саблин поцеловал жене руку.

– Господа, давайте же выпьем за здоровье Александры Владимировны! – встал Румянцев.

– Непременно! – заворочался, вставая, Мамут.

– За вас, дорогая Сашенька! – вытянула руку с бокалом Румянцева.

– Благодарю вас, господа, – подошла к столу Саблина.

Муж дал ей бокал.

Вдруг зазвенел цилиндрический прибор на камине.

Все затихли.

– Пора! – объявил Саблин, встал и подошел к стоящему в углу сундуку.

Все замерли.

Саблин открыл сундук. Он был полон золотых гвоздей с крестообразными, идеально отполированными шляпками. Саблин достал из сундука восемь молотков. Господа подошли к нему. Саблин раздал им молотки и необходимое количество гвоздей. Забрав гвозди с молотками, господа загудели в нос и, делая телами волновые движения, чрезвычайно медленно двинулись в свои стороны, к меткам. Первым достиг своей метки на полу Румянцев. Встав на колени, он стал вбивать гвозди в пол, гортанно гудя в нос:

– NOMO вобью, NOMO вобью, NOMO вобью.

Румянцев вбил гвозди:

Мамут достиг своей метки на левой стене, стал вбивать в нее гвозди, гудя:

– LOMO вобью, LOMO вобью, LOMO вобью.

Мамут вбил гвозди:

Саблина достигла своей метки на комоде, стала вбивать в нее гвозди, гудя:

– SOMO вобью, SOMO вобью, SOMO вобью.

Она вбила гвозди:

Лев Ильич встал на стол, достиг своей метки на потолке, стал вбивать в нее гвозди, гудя:

– МОМО вобью, МОМО вобью, МОМО вобью.

Он вбил гвозди:

Саблин достиг своей метки на правой стене, стал вбивать в нее гвозди, гудя:

– ROMO вобью, ROMO вобью, ROMO вобью.

Саблин вбил гвозди:

Румянцева достигла своей метки на диване, стала вбивать в него гвозди, гудя:

– HOMO вобью, HOMO вобью, HOMO вобью.

Она вбила гвозди:

Отец Андрей достиг своей метки на центральной стене, стал вбивать в нее гвозди, гудя:

– КОМО вобью, КОМО вобью, КОМО вобью.

Он вбил гвозди:

Арина достигла своей метки на двери и стала вбивать в нее гвозди, гудя:

– ZOMO вобью, ZOMO вобью, ZOMO вобью.

Арина вбила гвозди:

Закончив процесс вбивания, все положили молотки в пустой сундук. Саблин запер его, спрятал ключ в карман. Затем подошел к камину и снял с цилиндрического прибора медный корпус, обнажив комбинацию из разнообразных, тесно скрепленных линз. Саблин повернул рычаг настройки, и линзы сдвинулись, нацелились на метки. Саблин повернулся к гостям и сделал жест рукой в сторону стола.

– Прошу садиться, господа.

Все снова заняли свои места.

Павлушка наполнил бокалы.

Лев Ильич встал с бокалом в руке.

– Господа, позвольте мне сказать, – заговорил он. – Александра Владимировна – удивительный человек. Даже такой закоренелый женоненавистник, эгоист и безнадежный скептик, как я, и то не устоял перед очарованием хозяйки Саблино. Шесть… нет… почти уж семь лет тому назад оказался я здесь впервые и… – он опустил глаза, – влюбился сразу. И все эти семь лет я люблю Александру Владимировну. Люблю, как никого боле. И… я не стесняюсь говорить об этом сегодня. Я люблю вас, Александра Владимировна.

Втянув голову в костистые плечи, он стоял, вращая узкий бокал в своих больших худых ладонях.

Саблина подошла к нему, поднялась на мысках и поцеловала в щеку.

– Сашенька, поцелуй его как следует, – произнес Саблин.

– Ты разрешаешь? – Она в упор разглядывала смущенное лицо Льва Ильича.

– Конечно.

– Тогда подержи. – Она отдала мужу бокал, обняла Льва Ильича за шею и сильно поцеловала в губы, прижавшись к нему тонким пластичным телом.

Пальцы Льва Ильича разжались, его бокал выскользнул, упал на ковер, но не разбился. Лев Ильич сжал талию Саблиной своими непомерно длинными руками, ответно впился ей в губы. Они целовались долго, покачиваясь и шурша одеждой.

– Не сдерживай себя, радость моя, – смотрел Саблин наливающимися кровью глазами.

Саблина застонала. Ноги ее дрогнули. Жилистые пальцы Льва Ильича сжали ее ягодицы.

– Только здесь, прошу вас, – забормотал Саблин. – Здесь, здесь…

– Нет… – с трудом отняла губы побледневшая Саблина. – Ни в коем случае…

– Здесь, здесь, умоляю, радость моя! – опустился на колени стремительно багровеющий Саблин.

– Нет, ни за что…

– Лев Ильич, умоляю! Прошу тебя, Христа ради!

Лев Ильич обнял Саблину.

– Здесь ребенок, вы с ума сошли!

– Мы все дети, Александра Владимировна, – улыбнулся Мамут.

– Умоляю, умоляю! – всхлипывал Саблин.

– Ни за что…

– Сашенька, как вы очаровательны! Как я вам завидую! – восторженно приподнялась Румянцева.

– Умоляю, умоляю тебя… – Саблин пополз к ней на коленях.

– Ах, оставьте! – попыталась вырваться Саблина, но Лев Ильич держал ее.

– В нежности нет греха, – теребил бороду отец Андрей.

Саблин схватил жену за ноги, стал задирать ей платье. Лев Ильич сжимал ее стан, припав губами к шее. Обнажились стройные ноги без чулок, сверкнули кружева нательной рубашки, Саблин вцепился в белые панталоны, потянул.

– Не-е-е-т!!! – закричала Саблина не своим голосом, запрокинув голову.

Саблин окаменел. Оттолкнув лицо Льва Ильича, она выбежала из столовой.

Саблин остался сидеть на ковре.

– Ступай за ней, – хрипло сказал он Льву Ильичу.

Тот нелепо стоял – краснолицый, с разведенными клешнями рук.

– Ступай за ней!! – выкрикнул Саблин так, что дрогнули подвески хрустальной люстры.

Лев Ильич, как сомнамбула, удалился.