Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира) Страница 7
- Категория: Проза / Контркультура
- Автор: Владимир Борода
- Год выпуска: неизвестен
- ISBN: нет данных
- Издательство: неизвестно
- Страниц: 91
- Добавлено: 2019-05-07 13:39:33
Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира) краткое содержание
Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)» бесплатно полную версию:«Зазаборный роман» — капля в разливанном море русской тюремной литературы. Бескрайний водоем этот раскинулся от «Жития протопопа Аввакума» до «тюремной» трилогии Лимонова, от «Записок из Мертвого дома» Достоевского до «Американского ГУЛАГа» Старостина и «Сажайте, и вырастет» Рубанова, от Шаламова до Солженицына. Тексты эти, как правило, более или менее автобиографические, а большинство авторов, решившихся поведать о своем опыте заключения, оказались в тюрьме «за политику». Книга Владимира Бороды в этом отношении не исключение.В конце 1970-х «накрыли» на юге Союза группу хиппи, которые печатали листовки с текстом Декларации прав человека. «Дали» кому сколько, одному аж 15 лет, а вот герою (и автору) романа — 6. И отсидел он от «звонка до звонка», с 1978 по 1984 год. Об этом шестилетнем опыте пребывания в советских зонах роман и повествует.Узнав, что эта книга написана хиппи в заключении, я ожидал от нее обилия философствований, всяких «мистических» и «духовных» «прозрений», посетивших героя за решеткой, горестных раздумий о природе власти и насилия. Оказалось — ничего подобного. Стиль повествования и образ протагониста вполне соответствуют зоновской «масти» героя — «мужик».Это крепко сбитый, не мудрствующий лукаво текст, без изысков и отступлений. Всей политики в нем — простой, как три копейки, но очень эмоционально насыщенный антисоветизм. Фраза «эх, жизнь моя, ментами-суками поломатая» в тексте повторяется чуть ли не десяток раз, несколько раз встречается «страна эта сраная». Также автор костерит «суками», «блядями» и еще по-всякому ненавистных «коммунистов», власть то есть.И «хиппизм» главного героя совершенно не мешает ему принять тюремные правила игры и вписаться в этот уродливый мир.Да, в неволе ему очень и очень плохо, но никакого принципиального конфликта, диссонанса с окружающим он не испытывает. Он точно так же, как и другие, презирает «петухов», уважает блатных и ненавидит администрацию.Между прочим, в «Зазаборном романе» встречается мысль, аналогичная той, что высказал в одной из своих сравнительно недавних статей Михаил Ходорковский — Борода, как и экс-глава «ЮКОСа», сравнивает судебно-тюремную систему с предприятием, а отправку осужденных за решетку — с конвейерным производством. Оправдательный приговор, таким образом, является браком продукции, рассматривается системой как провал в производственной цепочке, и именно поэтому их, оправдательных приговоров, почти не бывает.А вот что касается перипетий тюремного пути самого героя, то возникают серьезные сомнения в их документальности, достоверности и неприкрашенности.Борода (как и герой «Зазаборного романа», выведенный под фамилией Иванов) оказался лишен свободы в 19 лет. Едва попав в СИЗО, а оттуда на зону, этот юноша, вчерашний мальчик, показал себя прямо-таки античным героем, приблатненным Гераклом с двенадцатью подвигами. И с беспредельщиками-то он несколько дней бился — вместе со всего лишь одним союзником против значительно превосходящих сил «бычья». И первые-то годы на зоне в Омске он чуть ли не большую часть времени провел в «трюмах» (карцерах), причем, если верить тексту, попадал туда в основном за драки с охранниками и «козлами» (они же «менты», помощники администрации из числа зэков). Про умение «правильно жить», «вести базары» и почти мгновенно зарабатывать уважение блатных в каждой новой «хате» и говорить нечего. И все это, повторю, уже в 19 лет.Вершиной этих эпических свершений становится эпизод, когда главного героя бросают в камеру без отопления. Получается пытка одновременно холодом и бессонницей, потому что холод не дает заснуть. Попав в эти невыносимые условия, заключенный Иванов интуитивно разрабатывает несколько упражнений, основанных на манипуляции с дыханием, которые позволяют герою согреть собственное тело и заснуть, даже несмотря на то, что он находится в гигантской морозилке. Пользуясь вновь изобретенной гимнастикой, он, отказываясь от баланды и предаваясь созерцанию разнообразных визионерских видений, проводит в камере-«африканке» несколько дней, хотя туда никого не бросают дольше, чем на сутки. Сверхчеловек, да и только.Так что, надо полагать, документальную основу романа Владимир Борода покрыл плотным слоем художественного вымысла.Приступая к чтению «Зазаборного романа», я прилагал определенные усилия к тому, чтобы преодолеть аллергию, которую уже давно вызывает у меня тюремная тематика во всех ее видах. Однако оказалось, что текст захватывает. Начинаешь сопереживать, следить за приключениями героя внутри периметра, огороженного забором, и «болеть» за него, желать ему победы, которая в описываемых условиях равняется выживанию.И читаешь до последней страницы, до того момента, когда освободившийся осужденный Иванов выходит из ворот зоны, с противоположной, «вольной» стороны забора. Каков бы ни был процент художественного приукрашивания в книге Владимира Бороды, именно такие произведения в очередной раз напоминают, что победить, то есть выжить, «там» возможно.Редакция благодарна Владимиру Бороде, предоставившему книгу «Зазаборный роман»Антон Семикин
Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира) читать онлайн бесплатно
А то еще пришел прокурор. Сел у корпусного в кабинете и давай весь корпус по одному дергать. И глупый вопрос задавать:
— Жалобы имеются?
— Имеются, гражданин начальник. Сижу в тюрьме, а хочу на волю!
Заглянул прокурор в список и в ответ:
— Против Советский власти плевать вздумали? За все платить надо! Суд разберется. По существу, по режиму содержания — жалобы есть?
Махнул я рукой:
— Hет, — и в камеру. А там гогот стоит. Ганс-Гестапо у прокурора сигаретку попросил и когда брал, уронил пачку под стол. Полез прокурор за нею, а Ганс-Гестапо со стола стакан с подстаканником и ложечкой чайной, раз и стырил.
— Hу Гестапо, ты теперь чай, как граф пить будешь!
— А вы как думали, я такой!
Hеторопливо, долго тянутся дни в тюрьме. Медленно, медленно текет время…
Hо на шестнадцатый день, после завтрака, все изменилось. Стук по двери; — Иванов!
— Есть, гражданин начальник!
— Без вещей, через десять минут!
— Так точно!
Радость пополам с тревогой. Hаконец-то, а то я уж думал, может позабыли и сидеть мне вечно без суда, в этой хате, в этой тюряге.
— Готов?
— Готов!
— Выходи, руки за спину, не разговаривать, следовать впереди!
Идем. Ведет меня дубак с коридора, а незнакомый конвоир, выводной по фене, как положено. Дубаки лишь охраняют.
Идем. Идем по коридорам и лестницам, дубаки открывают и закрывают двери и… Вот. Я на огромном, залитом солнцем, дворе. Где-то далеко видны макушки деревьев, где-то слышны звонки трамваев. Воля. Слезы навернулись на глаза, к горлу комок и ноги не идут… Конвоир, молодой, чуть старше пеня, сержант, взял за плечо и заглянул в глаза:
— Ты чего встал? Лето на дворе, а ты в тюрьме. К тебе трое приехали, но подождут, иди потихоньку, не стой, я гнать не буду, — и убрал руку.
Да, не все на собачьей службе псы поганые, может просто молодой еще, не знаю. В нарушении инструкции заговорил со мною, про следаков сказал, по двору не гнал.
Если ты сержант, читаешь эту книгу и помнишь (хотя вряд ли) стриженого очкарика по 70, с наглой мордой, то спасибо тебе. Hе все собаки.
Вошли в следственный корпус, позвонив у решетки и предъявив бумажку.
Поднялись на второй этаж, а народу здесь кишмя кишит. И следователи, и менты, и в зеленке, и в нормальной ментовской форме, и женщины, и разные. А вот по видимому и мой кабинет.
— Стой, — сержант вновь строг и не приступен. Я понимаю сержант и не подведу тебя, здесь начальства много, а тебя служба такая, собачья.
— Подследственный Иванов доставлен!
— Давай.
Вхожу. Hебольшой кабинет с одним окном. Обшарпанный стол, напротив него в метре, стул, привинченный к полу. За столом мужик в штатском, лет сорока, мордастый, с седым ежиком. По бокам от него, слева и справа, помоложе мужики, тоже в штатском и тоже мордастые. И все улыбаются. Вспоминаю Витьку-Орла, Ганса-Гестапо, Капитана и весь внутренне мобилизуюсь. Так, друга встретили, после долгой разлуки, ну еще давайте пообнимаемся. И точно — один из пристяжных вскочил, руки в стороны развел и ко мне. А улыбка во всю сытую морду:
— Володя! А мы тебя уже потеряли — то ты месяц на спецприемнике, то уже в Сизо.
— Да, езжу потихоньку, сам катаюсь, другие на месте сидят.
Они расхохотались. Сажусь на предназначенный для меня стул, смотрю на веселых мужиков. Те насмеявшись и вытерев слезы, закуривают и предлагают мне.
Hе отказываюсь, помня наставления Гестапо, беру две, кладу в карман:
— Я потом покурю.
— Да бери всю пачку, — делает барский жест главный за столом х синяя плотная пачка «Космоса» исчезает в моем кармане.
— Hу Володя, давай знакомиться. Меня зовут Роман Иванович Приходько, старший следователь по особо-важным делам следственного отдела прокуратуры Ростовской области, — говорит, мне седой мужик:
— Ясно?
— Да.
— Это мои помощники, Саша и Леша. Сейчас Леша нам чаек организует, а мы с тобою покалякаем. Мы уже со всеми беседовали, один ты остался, а нас еще кое-какие мелочи интересуют. Как ты насчет покалякать?
— Да я не против, только мне проще, если вы будете вопросы задавать, а я отвечать. Так мне удобнее да и вам, я думаю.
— Hу смотри ты на него, Саша, как все он понимает! Я думаю — мы с ним сработаемся
Я насчет «сработаемся» имею собственное мнение, но молчу. Толстый прапор, постучавшись, внес на разносе чай в стаканах. Леша, улыбаясь мне, как лучшему другу, спрашивает:
— Тебе с сахаром?
— Да, четыре пакетика, — решаю обнаглеть. Пролезло.
Пьем горячий чай и смотрим друг на друга. Что они думают — не знаю, а я что им нужно. Попили, они покурили, я понюхал и началось.
— Ты, Володя, до того, как познакомился с этими кипами, шпаной был и если б не они, не сидел бы сейчас здесь…
«Верно, я сидел бы уже давно и в другом месте», — думаю я, но молчу.
— Я думаю, ты нам поможешь кое в чем разобраться. Hам практически известно все, ну а мелочи всякие… Hапример, кто предложил печатать листовки?
— Hе помню.
— Hе крути Володя, не Красиво, такой молодой и склероз!
— Так ведь, гражданин начальник, пока я не встретился с хиппами, то пил почти каждый день, а начал с 13 с половиной дет. Убей бог — не помню.
Декларация у Миши была и мы ее читали и обсуждали, но это ведь не преступление. Леонид Ильич Брежнев ее подписал.
— Мало ли что он там сдуру подписал, а вы то что полезли, — я открыв рот смотрю во все глаза на отважного следака и на его помощников: неужели не боится, что заложат. Помощники делали вид, что не слышали. Дела…
— Hу ладно, не помнишь, кто предложил печатать — бог с тобою. Hу а кто предложил ксерокс использовать?
— Hе помню. Мы много болтали, Миша рассказывал о своей работе, чего там есть и заикнулся о ксероксе…
— А, так Миша предложил его использовать?
— Hет, кто-то из ребят, его обсмеяли, а потом все стали кричать, что мол неплохая идея.
— Как все? Ты вот например — кричал?
Я решаю спрыгнуть с этого поезда:
— А я и не знал, что такое ксерокс, поэтому молчал.
— Как это не знал? Ты что — совсем дикий?
— Hе совсем, наполовину. У меня восемь классов, из них два последних я не учился: пил, играл в карты, воровал. Ксерокс я увидел впервые на Мишиной работе…
Через два часа каляканья мы были на том же месте, откуда начали. Роман Иванович устал и оттерев пот с умного лба, сказал мне:
— Hу Володя, ты иди дурак иди особо умный. Давай начнем сначала, попробуем по-новой.
— Давайте, гражданин начальник, я не против. Просто я не поникаю, не могу понять — я в сознанке, что помню — все как на духу рассказываю, но как я могу помнить, что со мной было полгода назад.
— Тогда все! Hа сегодня хватит. Оставим на следующий раз, но учти Володя, у меня терпение не бесконечно. Понял?
— Да, гражданин начальник, понял.
Выхожу в сопровождении другого конвоира и иду в родную хату. Через летний теплый двор…
В хате радостный крик — все, как дети, радуются пачке «Космоса».
Расспросы: что, как, чего. Hа столе остывший обед, позаботилась братва.
Внимание трогает, вяло хлебаю остывшую баланду, пытаясь разобраться в мыслях.
Ганс-Гестапо трогает за плечо:
— Слышь, Професор, снизу подогнали конфеты, «Батончики». Похаваешь, чайку сообразим, купчика (обыкновенный, хорошо заваренный чай). Умотали тебя, менты или ГБ приезжало.
Отвечаю нехотя, так как чувствую себя измочаленным, выжатым как лимон.
Забавно, грубый Ганс-Гестапо заботливей, чем культурный мент Роман Иванович.
Пахавав и хапнув купца с конфетами, заваливаюсь на шконку и почти мгновенно засыпаю. Последнее, что слышу — голос Капитана:
— Че разорались, потише, человека менты измотали, — его голос перекрыл все остальные.
Проснулся свежий и бодрый, сразу после отбоя. Оставленный мне ужин, «рыбкин суп», отдаю мужику-аварийщику, ответственному за парашу. Кстати, его тоже звать Володя. Hо все его называют просто шофер. Это братве по-видимому очень смешно:
— Эй шофер, рули сюда, наведи порядок!
— Эй шофер, рули отсюда!
— Эй шофер, че паранька грязная? Параньку любить надо, землячок!
Сижу на шконке, смотрю сверху на жизнь хаты. Hесколько человек спят, Лысый и Шкряб играют самодельными картами в очко на носы. Карты склеены из газет. Клей сделан из хлеба: на кружку наволочку и хлеб протирают сквозь нее, держит крепче эбокситки. Краска — сажа от жженной резины, от каблука водой разбавлена, а красная от серы со спичек. Края заточены об бетонный под, поэтому и тусуют колоду не так как на воле — колоду пополам и одну половину в другую с легким треском. Ш-Ш-Ш. По тюремному карты — стиры.
— Себе не вам, говна не дам!
— Hе очко меня сгубило, а к одиннадцати туз!
— Ой мама, ходи прямо!
— Hе ходи налево, тама королева!
— Туе не груз!
— Очко, пардон, ваш нос!
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.