Алан Глинн - Области тьмы (The Dark Fields) Страница 8

На беглый взгляд всё именно так и было. С того места, где я стоял, виднелись О’Лирис, Хэнниган, и ресторан под названием “Кафе Октябрьской Революции”.

Линден-Тауэр оказался многоэтажкой из красного кирпича, одной из многих, построенных за последние двадцать- двадцать пять лет в этой части города. Их монолитная сущность бесспорно доминировала над местностью, и Линден-Тауэр, как почти все они, был громаден, страшен и холоден.

Верной Гант жил на семнадцатом этаже.

Я перешёл через Первую-авеню, и по площади двинулся к большим крутящимся дверям главного входа. Кажется, люди всё время входят и выходят, поэтому двери, наверно, вечно в движении. Я смотрел вперёд, поэтому лишь подойдя вплотную, оценил головокружительную высоту здания. Я так и не смог запрокинуть голову настолько, чтобы увидеть небо.

Я прошёл мимо конторки портье в центре фойе и повернул налево к лифтам. Там уже стояли люди, но всего было восемь лифтов, по четыре с каждой стороны, так что никому не приходится ждать подолгу. Лифт тренькнул, двери открылись, и вышли три человека. Шестеро нас ломанулось внутрь. Мы нажали на нужные этажи, и я заметил, что, кроме меня, никто не едет выше пятнадцатого.

Судя по тем, кого я видел заходящими в здание, и по представителям, стоящим вокруг меня в кабине, обитатели Линден-Тауэр являли собой пёстрое зрелище. Часть квартир давным-давно была сдана по фиксированной цене, конечно, но потом многие помещения ушли в субаренду по заоблачным ценам, так что социальные слои здесь хорошо перемешались.

Я вылез на семнадцатом этаже. Снова посмотрел на визитку Вернона и принялся за поиски его квартиры. Она нашлась в конце коридора и налево за угол, третья дверь справа. По дороге я никого не встретил.

Я постоял под дверью и нажал на звонок. Я не подумал о том, что я ему скажу, если он откроет, и ещё меньше, что буду делать, если не откроет, но стоя там, я понял, до чего же напуган.

Я услышал шум внутри, а потом щелчок замка. Верной наверно увидел в глазок, что это я, потому что я услышал его голос прежде, чем дверь открылась:

– Бля, стремительно ты примчался.

К его появлению я натянул улыбку, но она опала, едва я его увидел. Он стоял передо мной в одних семейных трусах. Под глазом у него красовался смачный бланш, и синяки по всей левой стороне лица. Губа была порезана и распухла, а правая рука перевязана.

– Что слу…

– Не спрашивай.

Оставив дверь открытой, Верной развернулся и левой рукой махнул мне заходить. Я вошёл, осторожно закрыл дверь и пошёл за ним по узкому коридору в широкую комнату. Оттуда открывался шикарный вид – но в Манхэттене фактически где угодно на семнадцатом этаже открывается шикарный вид. Окно выходило на юг, и в нём блеск и нищета города сливались в равных пропорциях.

Верной шлёпнулся на длинный Г-образный кожаный диван. Я почувствовал себя крайне неуютно, мне было сложно смотреть прямо на него, и я начал рассматривать комнату.

Учитывая её размеры, мебели было негусто. Немного старья, вроде антикварного бюро, пары кресел в стиле королевы Анны, стандартная лампа. Современного тоже хватало: чёрный кожаный диван, обеденный стол из тонированного стекла, пустая железная подставка под вино. Но и эклектикой тоже не пахло, потому что здесь не было порядка или системы. Я знал, что Верной в своё время глубоко погрузился в тему мебели и даже собирал “образцы”, но обстановка здесь напоминала о человеке, который забросил коллекционирование, когда энтузиазм угас. Странные и несоответствующие друг другу образцы, казалось, остались от прежних времён – или прежней квартиры.

Я стоял в центре комнаты, рассмотрев всё, что можно было видеть. Потом в молчании посмотрел на Вернона, не зная, с чего начать – но в конце концов он сам заговорил. Несмотря на мученическое выражение лица и жуткие перемены в чертах лица, в его обычно ярко-зелёных глазах и высоких скулах, он выдавил из себя улыбку и сказал:

– Ну что, Эдди, похоже, ты всё-таки заинтересовался.

– Да… Это было потрясающе. Я хочу сказать… на самом деле.

Я выпалил эти слова как школьник, которого я с таким сарказмом упоминал вчера, тот самый, что искал свою первую дозу, а теперь пришёл за новой.

– А я тебе что говорил?

Я покивал, а потом, не в состоянии продолжать разговор, не обращая внимания на его состояние, сказал:

– Верной, так что с тобой стряслось?

– А сам как думаешь? Подрался.

– С кем?

– Поверь мне, тебе не захочется знать. Я помолчал.

Может, мне и правда не захочется знать.

На самом деле, думая об этом, я решил, что он прав, я не хочу знать. Мало того, я начал злиться – я испугался, что у отмудоханного Вернона не получилось затовариться.

– Эдди, сядь, – сказал он. – Расслабься, расскажи, как оно было.

Я сел на другой край дивана, устроился поудобнее и рассказал ему всё. Причин хранить тайну у меня не было. Когда я закончил, он сказал:

– Да, всё как и положено. Я тут же ответил:

– В каком смысле?

– Ну, именно так оно и действует. Таблетка не сделает тебя умным, если ты не был умным до неё.

– Ты говоришь, это стимулятор ума?

– Не совсем. Вокруг стимуляторов ума было много шума – ну ты знаешь, стимуляция познавательной деятельности, развитие быстрых психических рефлексов, такие дела – но по большей части то, что мы называем стимуляторами ума, это простые пищевые добавки, искусственное питание, аминокислоты, такие всякие штуки – творческие витамины, если тебе так больше нравится. То, что ты принял, это был творческий наркотик. Я хочу сказать, чтобы просидеть всю ночь и прочитать четыре книги, надо загрузиться аминокислотами по уши, так? Я кивнул.

Верной, похоже, наслаждался.

А лично я нет. Я был на грани и хотел, чтобы он кончил гнать и просто рассказал, что знает.

– Как он называется? – приступил я к расспросам.

– Уличного имени у него пока нет, это потому, что пока у него нет уличной истории – кстати, мы планируем пока так всё и оставить. Ребята с кухни хотят, чтобы он пока побыл неброским и анонимным. Они называют его МДТ-48.

Ребята с кухни?

– А на кого ты работаешь? – спросил я. – Ты говорил, что консультируешь какую-то фармацевтическую компанию?

На этих словах Верной прижал руку к лицу и подержал так. Втянул воздух через зубы, потом издал низкий стон.

– Бля, как больно-то.

Я наклонился вперёд. Что мне делать – предложить ему принести льда в полотенце, вызвать доктора? Я подождал. Слышал ли он мой вопрос? Будет ли нетактично повторить его?

Прошло секунд пятнадцать, и Верной опустил руку.

– Эдди, – сказал он в конце концов, до сих пор дёргаясь, – я не могу ответить на твой вопрос. Уверен, ты поймёшь меня.

Я озадаченно посмотрел на него.

– Но вчера ты говорил, что вы выходите на рынок с новым продуктом в конце года, клинические испытания, одобрение FDA. Это что было тогда?

– Одобрение FDA – это мощный прикол, – сказал он, презрительно хрюкая и уходя от вопроса. – FDA одобряют только лекарства для лечения болезней. Они не признают наркотики стиля жизни.

– Но…

Я уже был готов накинуться на него со словами “Но ты же говорил…”, но сумел удержаться. Он говорил, что наркотик одобрен FDA, и говорил о клинических испытаниях, но разве он ждал, что я во всё это поверю?

Ладно, что у нас тут есть? Нечто под названием МДТ-48. Неизвестное, непроверенное, возможно опасное фармацевтическое вещество, спёртое из какой-то лаборатории стрёмным товарищем, которого я не видел десять лет.

– Ну что, – сказал Верной, глядя ровно мне в глаза, – хочешь ещё?

– Да, – ответил я, – определённо.

По давней и святой традиции цивилизованной торговли наркотиками мы тут же сменили тему Я спросил его про мебель в квартире, продолжает ли он коллекционировать “образцы”. Он спросил меня про музыку, продолжаю ли я слушать восьмидесятиминутные симфонии мёртвых немцев на полную громкость. Мы немного поболтали об этих делах, а потом посвятили друг друга в подробности того, чем занимались в последние годы.

Верной был весьма уклончив – при его работе это положено по штату – но из-за этого я не особо понимал, о чём он толкует. Хотя у меня сложилось впечатление, что его бизнес с МДТ начался уже давно, может, даже пару лет назад. Ещё мне показалось, он очень хочет говорить о нём, но ещё не уверен, насколько можно мне доверять, и он обрывает себя посреди предложения, и в тот момент, когда ему кажется, что он сейчас выдаст что-то важное, он притормаживает, а потом быстро переключается на псевдонаучную торгашескую болтовню, упоминая нейротрансмиттеры, области мозга и комплексы клеточных рецепторов.

Он вертелся на диване, раз за разом поднимая левую ногу и вытягивая её, как футболист, а может, танцор, бог его знает.

Пока он говорил, я относительно спокойно сидел и слушал.

Со своей стороны я рассказал Вернону, как в 1989 году – вскоре после развода – мне пришлось уехать из Нью-Йорка. Я не упомянул тот факт, что он тоже внёс свою лепту в ту ситуацию, потому что его надёжные поставки Боливииской Небесной Пыли довели меня до проблем со здоровьем и деньгами – иссушенные носовые пазухи, истощенные финансы – они в свою очередь стоили мне работы выпускающего редактора в ныне покойном журнале моды и искусства, “Chrome”. Зато я рассказал ему про поганый год жизни безработным в Дублине, когда я преследовал неуловимую, миазматическую идею литературного существования, и о трёх годах в Италии, где я работал учителем и делал переводы для агентства в Болонье, и узнал много интересного про еду… например, что овощи не обязательно должны продаваться круглый год в виде корейской кухни, на самом деле у них есть сезоны, они появляются и исчезают недель за шесть, и в это время ты яростно готовишь их по-всякому, например, ризотто со спаржей, яйца со спаржей, феттучине со спаржей, а через две недели у тебя и в мыслях нет спросить у зеленщика спаржу. Я болтал и видел, что Верной начинает беспокоиться, так что я ускорился и рассказал, как в конце концов вернулся из Италии, обнаружил, что технология издания журналов кардинально изменилась, и всё, чему я научился в поздние восьмидесятые, теперь невостребовано. Потом описал последние пять-шесть лет жизни, что всё было очень тихо, никаких событий, я плыл по течению, в стремительном потоке относительной умеренности и комфортного питания. Но что у меня большие надежды связаны с той книгой, над которой я работаю. “