Эдуард Лимонов - Священные монстры (портреты) Страница 8

"Рождение Трагедии", "Антихрист", "Эссе Хомо", "Так говорил Заратустра" - хлесткие, сильные титулы книг. Он умел выбирать титулы.

Бернский профессор жил без женщин. Написал бунтовщические книги, похожие на прелестные письма Разина. Предлагал философствовать с помощью молотка. Последние двенадцать лет жизни провел в психиатрической лечебнице.

Рыжий, низкорослый Вагнер в берете. Модный композитор, как все модные композиторы (это выше и совсем не то, что модный литератор) Вагнер был, судя по воспоминаниям, нагл, высокомерен, тиранил близких, любил, чтобы его любили и льстили ему. В этом отношении (разумеется не по таланту) он был похож, думаю, на любого самодура композитора и музыканта - на Ростроповича или даже на режиссера Любимова. Мощь вагнеровских опер трудно отрицать. Помню, я видел "Золото Рейна" в постановке французского режиссера, там ходили великаны по три-четыре метра высотой, но это не было смешно. Светлый юноша Зигфрид, Боги, валькирии - все это разумеется действует на тебя только в том случае, если ты хочешь, чтоб действовало. В противном случае великаны смешны. Вагнеровская бутафорика сама по себе вдохновляющая, конечно. Русский художник Васильев сумел создать ряд отличных работ, исходя из этой бутафорики. Его Валькирия над поверженным воином понравилась бы и Вагнеру и Ницше. Они бы аплодировали.

Очарование Ницше несомненно. Сама фонетическая основа его фамилии звучит для русского как ниетже, нет же, ницше - нет говоряций. Пророчество уже на уровне имени сбывается. Нет говорящий Системе. Нет говорящий христианству. Нет говорящий человеку, тому, какой он получился в европейской цивилизации. Нет говорящий Государству. Ницшеанец полностью соответствует все отрицающему, сильному сверхчеловеку, презирающему толпу и массу. Вообще-то говоря, Ницше... вот уже сто лет играет роль умного Дьявола Богоборца. Те, кому мир мал, тесен и отвратителен - приходят к Ницше. Познакомившись с его философствованием с помощью молотка, они получают подтверждение своим "нет"-импульсам. Тут Ницше ободряет. Ведь всегда наряду с покорностью системе живет и другая - богоборческая, отрицающая традиция. Бунта и Восстания.

Мой сокамерник научил меня системе тюремной гимнастики, точнее это постоянное наращивание силы - борьба с тюремной вселенной посредством своего тела. Постоянно увеличивая количество серий отжиманий и количество отжиманий в серии, я с раскрытой пастью хриплю ежедневно, борюсь за свое преобладание во вселенной колючей, полутораметровых стен, железных дверей, коек и конвоя. Это все от Ницше, хотя как мне помнится, великий немецкий философ не сделал в своей жизни ни единого физического упражнения. У Сверхчеловека из камеры № 24 глаза вылазят из орбит, трясутся ноги, но он упрямо делает себя каменным. Нет же, нет же - хриплю я. Нитцше.

Сумерки Богов, то, что они умерли, Ницше объявил первым. То, что христианство - деградантская религия смерти, он объявил первым. Что христианство противоречит природе человека - он объявил первым.

Куда естественнее было бы, если бы человечество обожествляло семя человеческое - истинное чудо продолжения рода. Или же попавшие на землю из Космоса метеориты - куски астероидов, прилетевшие из постоянно расширяющейся Вечной Вселенной.

Винсент Ван-Гог: волосатые звезды

Свихнувшийся рыжий голландец с трубкой и с перевязанным ухом. Родился в 1851 году, жил с проституткой, еще когда ходил нищенствовал проповедником по шахтерский городкам Голландии и Бельгии. Едоки картофеля - корявые люди с лицами похожими на клубни картофеля это из того, шахтерского периода работа. Уже тогда питал пристрастие к проституткам, ибо святых всегда очаровывает и магнитом притягивает грех. Любил свою проститутку, предпочитая не замечать, что маленькая грязная девушка и ее мать его обманывают. Брат Тео работал в Париже у галерейщика, в конце концов, очарованный мифами импрессионизма, туда приехал и Винсент. Экстремальность его жизни поразительна. 37 лет чистой пронзительной жизни, после которой остались дичайшие холсты. Его живопись, конечно, чудо. Вот южное небо где-то в Арле. По корявой дороге под волосатыми звездами топает пара пешеходов в корявых башмаках. Небо сделано все из червяков, загнутых нервными креветками - ощущение нервной силы от неба, от всей сияющей ночи на картине. Ночное кафе в Арле - красное и желто-ядовитое, какая-то прямо засохшая кремовая кровь города. И гарсон в таком белом фартуке стоит служащим из морга.

В 1980 году раскаленным летом я попал в Арль. Побывал я и в знаменитом кафе, где некогда работала возлюбленная Ван-Гога, еще одна проститутка в его жизни, и куда он принес ей в подарок свое ухо, завернутое в кусок холстины. Там я сел на террасе и думал о рыжем Голландце. О том, что черты святости в нем проявлялись вот такими вот языками адского пламени. Отрезанное ухо, ржавый пистолет, из которого он выстрелил себе в голову, и был ранен, и с окровавленной головой пошел умирать к людям. Сегодня на местах его мук, как в Вифлееме и на Голгофе, выросла целая индустрия. Арль сегодня - город паразит, как пиявка паразитирующий на памяти человека, который при жизни был для них нежелательным иностранцев. В огромных автобусах приезжают стада японцев, германцев и всяческих европейцев, жирными пальцами тычут в кафе: вот здесь... ухо... проститутке... Ван-Гог.

Желтый домик Ван-Гога, там он намеревался работать вместе с Гогеном, желтый домик сохранился на холсте: снаружи и изнутри. Простые стулья, простой быт художников. Потом они рассорились. Гоген отправился на Таити и в Понт-Двен в Бретани. Гоген в меньшей степени свят, нежели Ван-Гог. (Интересно мистическое переплетение, в звучании их имен Гоген, Ван-Гог... Что это, Гоги и Магоги по Библии, что это, на что это намек, указание?) На Таити он жил с четырнадцатилетней туземной женой, которая в соответствии с обычаями не отказывала в ласках ни чужестранцам, ни родственникам своего племени. А Гоген не очень понимал чужие добрые обычаи.

В Амстердаме организовали огромную выставку Ван-Гога к столетию со дня его смерти. Потом выставка поехала по миру. Обычно такая популяризация банализирует художника. Однако Ван-Гогу массы не повредили. В неверных цветах дешевые репродукции его работ продают по всему миру букинисты. На парижских набережных репродукции голландца колышутся на ветру рядом с портретами Че Гевары и голыми задами. Винсент не убиваем.

Интересно, что светлую землю Прованса, этот выходец с хмурого низкого берега океана превратил на своих холстах в нервную, сияющую землю обетованную. Великолепны его портреты: его доктора, Гоген, арлезианки.

Издали его письма. Из них предстает наивный, святой, озабоченный только искусством чистый идиот. В самом деле творческий замысел, с которым не справился Достоевский, природа осуществила в судьбе Ван-Гога.

Ночное кафе голландца. Сочащееся кровью - желтые лампы, бильярдное сукно, служитель морга - гарсон. Простые формы вечности. Простые формы мучительной вечности. Трудно представить более бесспорного художника, чем Ван-Гог.

Набоков: отвращение к женщине

До "Лолиты" он написал девять книг. Все эти девять, а среди них "Дар", "Машенька", "Защита Лужина" могут быть охарактеризованы, как обычные эмигрантские романы. Ну с прибамбасами, вроде втиснутой романом в роман истории Чернышевского, ну написанные более изощренным языком, чем эмигрантские романы, но все же эмигрантские, ни тематикой, ни мировоззрением, ни отбором героев не выбивающиеся из жизни. Случилось так что "Дар" я прочитал еще лет в 15 или 16, в эмигрантском журнале "Отечественные Записки" году в 1958. Журнал я взял почитать у Лизы Вишневской - младшей в семье Вишневских - репатриантов из Франции, поселившихся, приехав, на нашей Салтовке - окраине Харькова. Когда позднее, в начале 80-х годов, я жил в Париже, я опять увидел журнал с романом В. Сирина "Дар", и я перечитал роман. После "Лолиты" Набоков написал по-английски несколько тяжелый, условных, рыхлых романов: "Бледный огонь", "Ада", "Посмотри на арлекинов". Это романы типично профессорские, написанные умно, сложно, напичканные литературными изысками. Читать их тяжело. Временами в них присутствуют искры гениальности, но они подавлены потухшей золой. Набоков - автор одной книги, и эта книга "Лолита". Не потому, что это роман о любви мужчины к девочке, то есть испорченной, якобы, то есть клубничка, якобы. "Лолита" экстремально интересная книга потому, что это роман об отвращении к женщине. "Гейзика" - мать Лолиты с портретирована с неподдельным отвращением со всеми ее сюсюканиями, штанами, сигаретами, с ее отвратительной душной любовью взрослой вонючей самки. Лолита так подходит Гумберту, так нравится ему потому, что она не женщина еще. Первично здесь отталкивание от мясомассой туши с бретельками лифчиков, вонзившимися в тучную плоть, с брюхом нависшим над трусами, отвратительной от бритых толстых ног до жирной волосатой макушки. А лица! Умащенные мерзкими кремами лица, о эти лица булочниц!