Владимир Козлов - Школа Страница 8

– А если бы у моей бабушки был хуй, она была бы дедушкой! – выкрикивает Крюк, и мы все ржем.

– «Не пиздеть» была команда! – орет Зеня. – Слушайте лучше анекдот. Короче, приходит мужик к парикмахеру, садится. Парикмахер смотрит и говорит: «Ну у вас и шея». – «Пивко сосу». – «Ты хоть хуй соси, а шею мыть надо». Мы опять ржем.

– Вы еще ходите фанатеть за «Днепр»? – спрашивает Зеня у нас с Крюком.

– Не-а, давно уже не ходим, – говорит Крюк. – Что там интересного – орать целую игру, как дурные.

– А может, это вы только так говорите? Может, вам Пионеры пиздюлей насовали, и вы теперь сцыте фанатеть?

– Пошел ты.

Бабы на том берегу складывают свою постилку, одевают халаты – собираются уходить.

– Протянуть бы коз, а? – Зеня смотрит на баб, поднимается и орет им:

– Девочки, плывите к нам! Мы вам за щеку дадим!

Мы ржем.

– А знаете, есть бабы, у которых во рту триппер, – говорит Зеня.

– Как это? – спрашивает Щура.

– А вот так. Это у тебя такая жена будет.

Все хохочут.

– А вот и нет. У меня жена будет еще лучше, чем у тебя.

– А ты, Щурик, знаешь, что если я тебе ебну, то ты не подымешься?

– Ну а если я тебе, ты тоже не подымешься.

Пацаны ржут, а Крюк ехидно кривится и орет:

– Прикиньте – обосрали Зеню, обосрали! Я б не потерпел!

– Ладно, простим на первый раз, – говорит Зеня.

Он мог бы постелить хилого Щуру как нечего делать. Но Зеня сегодня добрый, так что Щуре повезло.

Дымят трубы завода Куйбышева. Солнце садится за холмы, прямо над Буйницким училом – Крюк там учится на тракториста. Я спрашиваю у него:

– Ну что, Крюк, возьмут тебя в Венгрию или нет?

– Ясный пень, возьмут.

Зеня подкалывает Крюка:

– Это ты только говоришь. Не возьмут тебя.

– Возьмут. Я нормально учусь, без двоек, и поведение у меня нормальное. И мастаков еще ниразу не стелил. Кабан в том году съездил – и я поеду.

– Да, Кабан нормально съездил. По сколько им бабок давали?

– А я не помню. Там эти, как их?.. Форинты. Кабан говорил, он еще у крестьян денег забрал, поэтому и привез столько всего – и джинсы «Супер-пэррис», и кроссы «Адидас», и матке своей шмотки, и сеструхе. Говорил – в поезде, когда до мой ехали, пошли с пацанами крестьян трясти на пиво – в поезде вагон-ресторан, все цивильно. Ну и если везут что нормальное, то чтоб тоже забрать. Только нормального ни хуя не нашли. Говорит – открываю чемодан, а там одни конфеты и шоколадки, бля.

– Кабан рассказывал – в Венгрии в магазинах все есть, и водка разная, и жратва любая, колбаса там, и шмотки – бери не хочу, – говорит Щура. – А я в том году буду в мореходку поступать, в Астрахани, чтоб в загранку ходить.

– А учило?

– В жопе я видел это учило. Что я – слесарем буду работать? Пацаны говорили – после мореходки сначала год у нас по морю плаваешь, по том – в загранку. Шмоток привезу, маг японский.

– Раскатал ты гриб, Щура, – просто пиздец, – говорит Куля. – Грибозакаточную машину дать? Ты хоть это учило закончи. В мореходку ему, бля.

Родоки вытянули меня на дачу – я там не был с того года. Они ныли, чтоб ездил помогать, а я уперся: вам это надо – вы и ездите. Сейчас вот съезжу один раз, чтоб потом меньше ныли – тем более что на Рабочем сейчас делать особо нечего. Батон и Крюк поехали в деревню, один только Йоган остался, но на районе его никогда нет, все время в центрах – видно, кентуется с бабами со своего учила.

Ждем с батькой и мамашей троллейбус – ехать на вокзал. Не хочу, чтоб меня увидели пацаны – с родоками несолидно. Но на остановке – никого: рано, только восемь часов, все пацаны еще дрыхнут.

Троллейбус тоже пустой. Мамаша садится с батькой, а я напротив.

– Правильно сделал, Сережа, что поехал, – базарит батька. – И так никуда вместе не ходим, а мы ж семья все-таки. Нам надо почаще вместе бывать, правда, Любаша?

Мамаша кивает, хотя она, скорее всего, вообще не слушала батьку. Она его никогда не слушает.

– Заодно искупаешься – там же такое озеро великолепное, помнишь, сын? – продолжает батька. – Там я тебя и плавать научил, когда тебе восемь лет было. Вообще, там такие места замечательные – просто сказка. Были бы деньги – могли бы поставить нормальный домик, чтобы не только переодеться было где, а еще и отдохнуть, шашлычки там…

– С тобой у нас никогда не будет денег, – говорит мамаша. – А мечтать можешь сколько угодно. Это бесплатно.

На вокзале толпа дачников ждет электричку. Ее подают, и все кидаются на штурм. Мамаша первой заскакивает в вагон и занимает нам с батькой места. Напротив садится баба – лет шестнадцать -со своей мамашей. Она красивая и одета ничего: в белых штанах и белой кофте, хоть и едет, скорее всего, тоже на дачу. Были б они нашими соседями – я б зазнакомился, пока мамаша с батькой ковыряются в земле. Пошли бы вместе покупаться, а потом куда-нибудь на сеновал…

У меня встает, но я держу на коленях пакет со жратвой, так что со стороны не заметно.

Баба читает журнал «Новый мир», на меня вообще не смотрит. Ее мамаша вяжет. Мы выходим на станции Друть, а они остаются.

Дома у нас на участке нет, только халупа из деревянных ящиков и картонок. В ней только хватает места, чтоб переодеваться и прятать лопаты, чтоб не покрали. Кроме халупы – деревянный туалет, тоже самодельный, и грядки с луком, капустой, огурцами и помидорами. Все это заросло травой, и сейчас ее надо вырывать.

Переодеваемся в рабочую одежду. Я захожу в халупу первый, натягиваю джинсы, в которых ходил на завод, и батькину синюю рубашку с большущим воротником.

После меня по очереди переодеваются родоки. Я смотрю на них – выглядят они херово, хоть еще и не старые, всего по сорок. Мамаша переоделась в халат без рукавов – руки худые, белые, шея в морщинах, вены на ногах распухли. Батька одел грязную салатовую майку и плавки – на пузе висит жир, а ноги, наоборот, тонкие, как спички, и кривые. Хорошо еще, что нас тут никто особо не видит – мне стыдно, что у меня такие родоки.

– Займись луком, Сережа, – говорит мамаша. – Это попроще будет.

Я иду к грядке и начинаю выдирать из земли травины. Руки сразу чернеют, вместе с травой вырываются стебли лука. Хочется кинуть все это и пойти на озеро. Никогда сюда больше не поеду – ненавижу эту сраную дачу.

Часа через два садимся жрать прямо на земле, подстелив старые газеты. Батька нарезает ржавым перочинным ножом хлеб, огурцы и помидоры. Мамаша чистит вареные яйца – они не хотят чиститься, скорлупа отдирается с кусками белка. От земли пальцы ее почернели, и на белке остаются отпечатки.

Запиваем морсом из прошлогоднего клубничного варенья. Батька вытаскивает откуда-то бутылку «Жигулевского», мамаша злобно зыркает на него. Одна бутылка – это, конечно, ерунда, но сколько б он ни выпил, мамаша всегда злится. Батька потягивает пиво, тащится. Хочется попросить у него глоток, но при мамаше – западло.

На полный желудок работать вообще лень. Я медленно выдираю траву пополам с луком и кидаю в кучу на борозде. Жду, когда родокам тоже надоест работать и они скажут: пошли купаться.

Им надоедает часа через три. Я бы лучше пошел на озеро один, без них, но не скажу же им: не идите, мне с вами стыдно. Они всегда вечером ходят на озеро – покупаться и смыть грязь.

До озера минут десять ходьбы. Мы не переодеваемся, идем в рабочих шмотках.

В воде около берега стоит мужик без трусов, с залупленным хуем и пузом в три раза больше, чем у батьки. Он намыливает себе башку бруском хозяйственного мыла, сам уже весь в пене. Несколько человек купаются. Баб нормальных не видно, но, если бы и были, при родоках к ним особо не подкатишь.

Мы раздеваемся и заходим в воду. На мамаше – закрытый черный купальник года семидесятого, когда они с батькой один-единственный раз ездили на юг. А после того она только в этой луже и купалась, ну еще пару раз на «детском» пляже на Днепре, когда я был малый. Батька – в своих облезло-голубых плавках с вышитым дебильным якорем. У меня плавки новые, югославские – красные с белыми полосками.

Я заплываю далеко, мамаша орет:

– Сережа, плыви назад!

Притворяюсь, что не слышу, плыву еще метров тридцать, потом поворачиваю. Батька с мамашей уже на берегу. Мы обсыхаем, идем на свой участок переодеться – и на станцию.

В электричке – давка, сесть негде. Всю дорогу стоим, держимся за железные ручки на сиденьях.

На остановке на вокзале стоит Кот, знакомый пацан с Рабочего – учится в двадцать восьмой школе. Я подваливаю, здороваюсь, и мы базарим с ним всю дорогу до Рабочего, типа, я с ним еду, а не со своими родоками.

Сидим с Йоганом на остановке. Я спрашиваю:

– Что тебя никогда на Рабочем не видно? Все со своими бабами с учила? Ты там, видно, уже полгруппы отымел.

– А тебе что – завидно, да?

– Ничего мне не завидно.

– А что тогда? Могу дать телефон бабы, чтоб не завидовал. Ничего такая.

– С твоего учила?

– Не, эта не с моего. В школе учится, в десятый перешла. На Мир-2 живет. Сводишь ее в кино, потом отдерешь. – Йоган лыбится. – Есть на чем записать?