Максим Жуков - П-М-К Страница 8

Так, должно быть, пахнет вся моя прошлая непутевая жизнь.

Пост № 1 огромен. На его территории расположен ряд торговых палаток и магазинов, накрытый грязным стеклянным плафоном выход из метро, четыре или пять автобусных остановок и прилегающая к ним стоянка такси. Я работаю вместе с напарником. Внешне он напоминает Винни-Пуха: толстый, глупый, неуклюжий. Стопроцентный люмпен. Раньше таких ребят можно было встретить на фабриках и заводах, куда они автоматически попадали, закончив профильные ПТУ и техникумы. Теперь фабрики сильно изменились, и работают на них преимущественно приезжие с окраин распавшегося СССР; на заводах почти та же картина, как, впрочем, и на всех оставшихся после распада государственных и коммерческих предприятиях. Возникает закономерный вопрос: куда податься бедному пэтэушнику? Не на стройку же, в самом деле, где и в советские-то времена работала одна лимита да алкоголики. Остались только две более-менее приемлемые социальные ниши: торговля и охрана. Причем, торговля уже больше чем наполовину заполнена теми же приезжими. Трудиться там тяжело и муторно, тем более хозяева торговых точек и магазинов, как правило, злостно нарушают трудовое законодательство, что совершенно неприемлемо для коренных (или считающих себя таковыми) жителей столицы. В охране же, несмотря на вопиющие нарушения того же законодательства, по мнению многих москвичей, работать все-таки — худо-бедно — можно. Особенно любящим выпить мужикам среднего возраста, отслужившим в армии и не склонным к освоению «новых и нужных» профессий, таких как программист, менеджер, бухгалтер, экономист, юрист и так далее, и тому подобное.

Таким любящим выпить молодым мужиком и был мой напарник Сережа Роскошный (по его словам — отец «из подмосковных казаков»). Правда, в армии он не служил, и на работу в охрану был взят в порядке исключения, по протекции своего дальнего родственника, помогавшего время от времени проворачивать какие-то темные финансовые махинации высшему руководству нашего подозрительного — во всех отношениях — предприятия.

Хочу сразу заметить — в охрану я пошел тоже не от большой любви к труду. Работу в охране и работой-то не назовешь — это служба скорее; а какой русский человек не любит послужить (если честно, наверное, никакой), как говорится: «служить бы рад, прислуживаться тоже и пресмыкаться если чё». Но об этом мы еще поговорим, а сейчас, завидев вдалеке призывно машущую фигуру моего напарника, я нехотя выдвигаюсь к метро. — Вот пенёк! У него же рация есть, мог бы меня по ней вызвать, — говорю я, про себя, совершенно забыв, что рация есть и у меня, и по ней я тоже мог бы спросить у него, что там стряслось, никуда при этом, кстати, не выдвигаясь…

Пройдя вдоль длинного палаточного ряда, я увидел Роскошного сидящим на перилах в стеклянном метрополитеновском плафоне перед самым спуском в подземный переход. Я застал его в состоянии получения какой-то непонятной, но крайне радостной, судя по его улыбающейся морде, перманентной благостыни; светлым источником коей, насколько я мог догадаться, была поправляющая задравшийся топ, молодая подвыпившая девица.

— Братки какие-то из «бэхи» на повороте выпихнули; она понять не может где находится. Не хочешь ее на местности сориентировать?

— Ты меня для этого позвал?

— Да ладно тебе. Она говорит — отсосу у любого, кто мне за пивом сбегает и «тачку» потом поймает.

Вульгарно накрашенный фейс, на пальцах многочисленные тонкие колечки из — как пишут в протоколах — белого металла; пьяные развратные глаза. Под узким и коротким топом, больше похожим на бюстгальтер, — нежная (это видно на расстоянии) бледно-розовая, с каким-то золотистым отливом, — высокая девичья грудь.

Роскошный, слегка запинаясь, зачастил:

— Не. Если ты. Сам. Ну, это. Не того. То могу я. Это самое… за пивом сбегать.

— Ты что, Сергун, с дуба рухнул? Утро. Девяти еще нет. Сейчас проверяющий должен подрулить, а я на посту один… — Где напарник? А напарник в соседнем подъезде «лысого» под лестницей запаривает. Как ты думаешь, на сколько нас потом штрафанут — на смену или на две?

Роскошный шмыгнул носом и, поправив форменный ремень на необъятной талии, тяжело вздохнул.

Эта весна была для меня в сексуальном плане крайне неудачной. В самом конце февраля я расстался с очередной пассией: ей надоел статус гражданской жены и почетное звание моей боевой подруги; мне же, в свою очередь, надоела ее любовь к разгульной жизни и ярко-выраженная склонность к алкоголизму (выпивала почти каждый день, причем, вне зависимости от наличия какой бы то ни было компании). Заметив за собой аналогичную склонность, и даже хуже — помните, как в той песне поется: «и на работу стал прогуливать, и похмеляться полюбил» — я решил, как уже было сказано, завязать.

Но одно дело принять решение — совсем другое дело — решение это воплотить, так сказать, в жизнь. Бросить пить, поверьте мне на слово, трудно само по себе, а уж при постоянно бухающей у вас под боком сожительнице — практически невозможно. Так что — пришлось расстаться.

Девицу слегка качнуло, и Роскошный, покинув насиженные перила, с готовностью пришел ей на помощь.

Искушение было очень велико.

Ну, просто о-о-о-очень.

После того, как я расстался со своей последней пассией и бросил пить, моя половая жизнь, как писали в романах прошлого века: решительно пресеклась. Причиной тому послужили, как это ни покажется странным, моя врожденная скромность и мучительная болезненная стеснительность, всегда проявлявшаяся при знакомствах с представительницами противоположного пола. И это при моей-то наглой роже и смелом, почти развязном поведении. К сожалению, вынужден констатировать: смелым и почти развязным поведение мое становилось только тогда, когда я находился в состоянии легкого алкогольного опьянения, или же после совместного раскуривания, как правило, на двоих, хорошего ядреного «косячка».

Окидывая беспристрастным взором всю свою прошлую, сознательную жизнь (под сознательной, я имею в виду ту ее часть, когда я стал интересоваться женщинами), я не могу отчетливо вспомнить ни одного случая приставания, или удачной попытки сблизится с самой, что ни на есть, легкодоступной дамой без предварительного «приема на грудь» бутылки портвейна или полбутылки водки, а то и целой (да еще и литровой); даже свой первый сексуальный опыт я приобрел «по пьяни», хотя было мне на тот момент неполных пятнадцать лет.

Даже такая простая мысль, что я могу познакомиться с какой-нибудь девушкой (вернее не познакомиться, а вступить с ней в половую связь, что для меня одно и то же, иначе какое это знакомство…), не выпив перед этим хотя бы стакан сухого вина, до сих пор представляется мне совершенно неприемлемой и абсолютно нереальной. Потом, когда мы с ней, так сказать, притремся, попривыкнем друг к другу — можно и с трезва; но только потом, да и то не часто.

Роскошный, облапив девицу за голую талию, осторожно вывел ее к обшарпанному крыльцу ближайшего продовольственного магазина через поток спешащего на работу утреннего народа —. Девица не сопротивлялась. Я пошел за ними.

— Пойду ей хотя бы банку «Джин-тоника» куплю. Пусть поправится.

— Скорее догонится. Тебе, Сергун, в спасатели надо было идти работать, а не в охранники.

— Что там, что здесь, везде начальники — бывшие вояки: устав, инструкции, прочая мудянка… хотя со временем привыкаешь, конечно…

— Как удавленник к веревке. Иди, я ее пока за угол отведу — там людей меньше шарится.

Девица еще раз покачнулась и доверчиво, словно маленький ребенок, протянула мне руку. Я взял ее ладонь и почувствовал, как тяжкая наэлектризованная волна гадкого плотского вожделения прошла через все мое тело и, играя грязной пеной низменных рефлексий, и шурша скользким гравием животных начал, плавно откатилась назад, осев где-то в области паха.

Ее кожа, нежная на вид, оказалась на ощупь шелковой и упругой.

Я где-то читал, что кожный покров человека целиком и полностью состоит из отживших, т. е. абсолютно мертвых, утративших биологический статус живого, постоянно осыпающихся с поверхности наших тел, клеток. Следовательно, если вы взрослый человек средней комплекции, то таскаете на себе более двух килограммов (!) мертвой кожи и ежедневно сбрасываете несколько миллиардов ее крошечных фрагментов. Значит, между нами, когда я держу ее руку в своей руке и ощущаю упругую шелковистость ее ладони, возникает эффект «двойного презерватива», где в роли латекса выступает покрывающий нас с головы до пят наш собственный эпидермис.

Несмотря на сказанное выше, я ловлю себя на мысли, что хотел бы поводить своей облаченной в мертвую кожуру ладонью по ее обтянутой тонкими шортами, обаятельной и молодой, слегка оттопыренной задней части; тоже, в свою очередь, покрытой отжившей свой век чешуей.