Яна Гецеу - Неферомантика. Маленькие "детские" повести Страница 8

Я прыгал и метался, меня разносило на атомы истеричное чувство собственного существования, жалкого, но… ПРЕКРАСНОГО! О, жить сейчас и в самом деле было так остро, пронзительно, так… больно и холодно… страшно и безнадежно! — что я затих, и уже осторожно пошел вдоль берега, куда — не знаю, лишь бы подальше от этих. Я вдруг осознал, где нахожусь, с кем пью, и что девчонка, изнасиловавшая меня в траве — мертвая… Господи, они же гниют, а я — среди них?! Чем больше я постигал ЭТО, тем глубже растекалась хлипкая сырость внутри. Я крепился, стараясь не дать ей разрастись до панического ужаса, ведь тогда я потеряю способность соображать, и считай, пропал!

«Блядь, куда я попал, где мои вещи???!!»

Так, теперь ты, Шут, втихаря ищешь, где здесь выход из деревни, и мотаешь отсюда, пока не поздно. «А может, позволить им это «поздно»? Я ведь так хотел… «В от именно, хотел, а теперь не хочу! Или хочу?.. Ой, нет, я уже не знаю! Может, не сейчас? Да ну это все, бежать отсюда, пока они все гуляют на берегу, и пригляда за мной нет!

Я, абсолютно трезвый, но ужасно мокрый и мерзнущий, побежал, стараясь прятаться за деревьями — в лунном свете меня отлично будет видно с другого берега. Впереди хрустнула ветка, я насторожился, и чуть замедлил ход. Всмотрелся изо всех глаз. Тревожно! Но нет, вроде, ложная тревога. Хотя, я как-то не очень уверен… Да нет, вперед! Но для верности оглядеться, мало ли что? Все тихо, теперь…

— А-а-хээээ… — только и выдавил я, сделав шаг назад и инстинктивно выставив руки: прямо на меня смотрели огромные ледяные глаза чудовища с иконы!! Я сразу узнал и этот сатанинский взгляд, и это нечеловеческое лицо. Темная, лохматая, вытянутая фигура в сырых лохмотьях не делала ничего, просто сжирала мою душу через глаза, и оно шло на меня.

— Гос-по…ди…спаси мя… каюсь, сохрани, Господи! — шептали губы спасительную чушь, но я безнадежно корчился, зная: все, вот это и есть конец! Я хотел смерти, но кто ж знал, что это такой ужас?

Запнувшись за что-то, я упал на спину, оно остановилось, наклонившись и разглядывая меня — видно, думало, что оторвать первым. «Боже мой, я уже не смогу подняться, что же делать?» — метались как тени, отчаянные мысли. Я хотел было закрыть глаза, но не смог, они сами открывались еще шире, и ловили каждое движеньице урода: вот он коснулся груди, вот почесал черную бородку. Я ждал, а он и не думал жрать меня, видимо, растягивая удовольствие. Действия его какие-то обыденные и усыпляющие страх: отжал волосы, хмыкнул, поправил грязную рубаху. Вот только воняло от него жутко — сырым разложением. И глаза все такие же огромные и морозящие.

Он вдруг потянул руку с черными когтями и открыл рот!

— Нее-ет… — прошептал я, закрывая лицо руками и скорчиваясь.

— Ну, ты долго будешь валяться, как там тебя? — грубо пихнуло меня в бок, уж не знаю что — то ли голос низкий и хриплый, как у блэк-металлиста, то ли нога.

— Жри меня скорей, не мучай, — попросил я не открывая лица.

— Да пошел ты, жрать мне без тебя нечего! — презрительно сплюнуло оно: — Я те сказал — вставай, значит, вставай! И вообще, я тебе не «оно»! Че, думаешь, если помер, значит, не мужик? У меня все на месте, можешь не сомневаться! — глумилось оно, а я все еще боялся взглянуть.

— Ой, и за…л ты меня! — выругалось оно (или он?) плюхаясь рядом со мной в траву.

— Давай уж, лучше покурим!

— У меня сигарет нет, — нерешительно начал я, голос сел от пережитого. И вправду, так не к месту накатило желание — курить!! Когда я последний раз затягивался? — не помню!

— У меня есть, только не здесь! Щас будет!

Говорил он так просто и спокойно, что я решился и осторожно отнял руки от лица. Парень лежал рядом со мной в траве — мертвец как мертвец, длиннющий, худощавый, в кости пошире меня (а уж это не трудно, я глист еще тот), волосы мокрые и грязные по плечам путаются. Он повернул голову и глянул на меня — снова передернуло от его злых глаз. Чистый блэкушник, только одет как хиппарь-нарк, и рожа…. А че рожа, просто corps-up, не видал я что ль, таких? Да подумаешь, еще один мертвец! Только пусть не смотрит на меня… Он зло ухмыльнулся, и отвел глаза.

— Вот и сигареты! — ткнул пальцем в небо. Недавний упырек сбросил ему на живот пачку и зажигалку, стрельнул глазками надо мной, и исчез в ночи. Мы закурили.

— Ну, как тя там звать-то, урод? — равнодушно бросил он.

— Шут меня звать. И я тебе не урод, а нормальный панк! — вдруг взбесился я.

— Да уж, уродов и почище тебя видали!

— В зеркале? — приперло съязвить.

— А ты как думаешь? — и снова проел во мне глазами дыры.

— О, Господи? — зажмурился я.

— Ага, вот то-то и оно, — рассмеялся он. — «I hate myself, i wont to die!» — пропел дрожащим голосом, куражась. Меня это больно задело — ах ты сволочь! Да кто тебе позволил на самое больное место мне гадить?!

— Во-во, позлись, позлись еще! — ржал он, стегая по душе. Потом резко заткнулся, а я уронил сигарету, дернувшись — пальцы обжог.

— Слышь, Шут, а чё ты приперся вообще сюды? — нарушило оно молчание. Я никак не мог думать о нем в мужском роде — слишком непонятное и неопределенно страшное.

— Ну, и? — выжидательно вперилась в меня эта гадость.

— А? Я … Э-э-э, ну… — завел, сам себе удивляясь — о чем это я?

— Я говорю, вот ты приперся сюда, и чё? — втолковало оно, как придурку.

— Я? — и тут до меня дошло: — А ты, типа, и так не в курсах? Вы ж здесь все мысли читаете.

— Ой-ой, просёк! — и, запрокинувшись, уставилось в небо. Помолчали.

— Ты мне правду скажи, ведь нифига тебе этот «Харлей» долбаный не нужен, отговорки! С таким же успехом мог бы и в Америку свалить, стопом!

Мне казалось, сейчас оно заржет, но почему-то, видимо, сочло за лучшее промолчать. И я тоже. Не буду ничего говорить. А то вдруг поможет?

— Не, Шут, я тебе так скажу! — он сел рядом со мной, впрочем, взгляд направив на костер — наверное передумал пугать.

— Лучше выпьем и споем, а?

И он щелкнул пальцами, к нему тут же подбежала девушка — очень-очень красивая, бесподобно красивая девушка, в рваном где надо платьице, которое видимо не стирала пару веков. Волосы некогда золотые, лицо бледное как и у всех, стеклянно-синие глаза. В каждой руке по больщущей кружке, полной браги — их она несла с заметной натугой, хотя учтивой улыбки с лица не спускала. Бедная мертвушка — на животе большая, черная, обгрызенная какая-то рана.

Мне нисколько не противно, только жаль ее, безобразную красавицу. Страшилище рядом со мной приняло другую кружку из ее рук, потянуло девушку за шею к себе, и жадно припало к ее темным, потрескавшимся губам. Она со всем порывом, на какой способна, ответила ему. Я заметил, как из уголка её губ стекает струйка темной жижи — то-ли кровь, то-ли разлагающаяся слюна. Меня невольно тряхануло. Оно оттолкнуло её, грубо и молча. Девушка вздрогнула, будто собираясь всхлипнуть, но быстро пришла в себя. И снова учтиво заулыбалась. Отвернувшись, украдкой утерла гнилую струйку с подбородка, будто стеснялась, что мертвая. Я не посмел вздохнуть, унижая ее жалостью, и сделал вид, что все прекрасно. Но все пошло прахом, когда жуткий сосед, чокнувшись со мной, и отпив, вопросительно кивнул в сторону девушки, глядя на меня, будто спрашивая — будешь? Тут я не выдержал и инстинктивно отшатнувшись, плеснув на себя из кружки. Девушка болезненно сморщилась, отступила на шаг, умоляюще поглядела на существо. Глаза ее скулели: не мучай, отпусти ты меня! И мне почему-то показалось, что это относится не только к данному моменту, но и вообще ко всему ее жалкому… м-м-м, существованию? Или как назвать ее положение?

Брага была крепка, крепче прежней, и язык мой больше не советовался с головой.

— Слушай, как тебя там? — начал я нерешительно, чтобы забить муторный страх. Девушка нервно переводила взгляд с него на меня, и обратно, видимо почувствовав, уж не знаю чем, что речь пойдет о ней.

— Иди, — коротко кивнуло Оно покойнице, и та удалилась, неуверенно оглядываясь.

— Зови уж «Оно», раз начал! — усмехнулся он, глядя на меня.

— Да нет, неудобно так, как-то!

— А чё «неудобно»? До этого удобно было, ни че?

— Не, ты меня не сбивай! — уперся я, снова ощущая родные объятья Господина Зелена Змия: — Ты мне скажи вот че! — и тут я глубокомысленно заткнулся, как и всякая пьянь, которая резко забывает, что собиралась только что сказать. А вспомнить уж никак!

— Хм, ты о чем? — он сделал вид, что озадачен, а сам, гад, улыбался! Ну, нет, меня не собьешь! Поглядев на костер, я увидел множество девченок, красивых даже отсюда.

— Слышь, а че они не гниют? — чувствуя себя совсем тупым, спросил я. А разве, вообще, это хотел спросить?

— Че — не гниют? Гниют, — ответил он совершенно спокойно: — Только медленно очень.