Стюарт Хоум - За бортом жизни Страница 8

Мы целый год продолжали встречаться раз в неделю. Однако он так никогда и не начал меня содержать, чего мне очень хотелось. В конце концов, его затянуло в какой-то христианский культ, и он стал приходить реже. Иногда он возмущался моим порочным образом жизни и исчезал на целый месяц. Потом похоть брала над ним верх, и он приходил снова. Это продолжалось до тех пор, пока он не обручился с женщиной, разделявшей его веру. Больше я его не видела.

Сколду понравилась эта история, но мы зашли в тупик. Отсюда Адам мог идти только назад. Дальше идти было некуда. У меня не было желания говорить о Ричардсоне, поскольку, что мне сказать о Миссис Синклер и ей подобных, кроме того, что они мало меня интересуют? От Ричардсона мы могли бы добраться до Джойса, если бы Сколд захотел признаться, что моё описание Мэлдона показалось ему чересчур подробным и напомнило описание ящиков стола Блума в «Улиссе». А я ведь в своём коротком рассказе даже не дошла до Мэлдонской солевой компании!

Было бы неверно с иронией относиться к неспособности Адама постичь историческое значение выбранного им вида искусства. Ричардсон просто поставил перед представителями среднего класса зеркало, в котором они почти узнали себя. Читатели «Памелы» или «Клариссы» были похожи на детей, которые, вглядываясь в отражение, ещё не совсем узнают в нём собственные черты. Это был нарциссизм, поскольку настоящее самолюбие требует от человека такого самопонимания, которым буржуазия не обладает. Если роман требует тонкого чувства времени, то самое время посмотреть на роман со стороны.

Именно это Адаму — типичному представителю словоохотливого класса — было недоступно. Он хотел уцепиться за ускользающий момент и воспроизвести его в художественном произведении. Его интерес к национальному вопросу заставлял его рассматривать явления проституции — не как один из примеров в парадигме классовой эксплуатации — а как способ подтвердить ту фундаментальную женственность чувствительного художника, с образом которого он идентифицировал себя самого. Сколд пытался отмечать время, не обращая внимания на эффекты пуританского круговорота. Сколд не любил признавать, что историческая аргументация неизбежно влечёт за собой конфронтацию с силой.

Слепо доверяя стереотипам культуры, Сколд был неспособен понять, что его литературные идолы — Филдинг и Диккенс, ставившие фабулу выше описания характера героев — заводили в тупик даже с точки зрения буржуазной эстетики. Джейн Остин снабдила более полезным чтивом людей серьёзных, привыкших пофилософствовать, наблюдая вылетающий из чайника пар и разбираясь в тонкостях брачных контрактов. Пар из чайника действительно представлял собой яркий пример взаимодействия количества и качества, но, как и Фрэнк Ливис, Адам ничего не смыслил в эффекте конденсации.

Покуда я предавалась мысленному созерцанию того, как количественно увеличивая температуру воды, можно, в конце концов, получить её качественное изменение, у Сколда задымилось. Он сунул мне в руки свой член, и как только я отсчитала необходимую сумму, он наказал мне ласкать этот переполненный желанием аспект его натуры. Мои пальцы прикоснулись к члену и сомкнулись на нём. От моей нескромной хватки он затвердел. Адам обнажил живот и жалобно застонал. Его прибор запульсировал и удлинился в моих руках чудесным образом. Думая, что меня возбуждает французский, он называл меня mademoiselle и ma petite belle [3]. Его акцент был шокирующе плох.

Я смотрела на его конец, чтобы определить необходимую силу трения. Сморщенный мешочек под членом болтался из стороны в сторону, пока я дрочила. Я схватила расслабленную кожу, которая больше не могла прикрывать его лакомый кусочек. Я сжимала и разжимала руку. Je vais jouir! Мои движения стали сильнее. Я двигала правой рукой вверх-вниз, как будто доила корову. Внезапно поток горячей спермы залил мою руку, почти достав до шеи. Я продолжала дёргающие движения, пока вспененный придаток не выскользнул из моих липких рук.

Я подлила себе бурбона, и Сколд забормотал что-то про «Эстер Уотерс» Джорджа Мура. Эта книга когда-то пользовалась скандальной популярностью, поскольку содержала отрывки, описывающие рождение ребёнка, но во мне эта книга интереса бы не пробудила, если бы не двадцать первая глава, в которой героиня, именем которой назван роман, отвергает идею стать проституткой. Несмотря на то, что в ранних работах Мура чувствовалось скандальное влияние французского реализма, роман «Эстер Уотерс» был даже более скромным, чем «Нана» Золя. Джеймс Джойс рассудительно забраковал Эстер Уотерс, назвав книгу лучшим современным романом о жизни в Англии. Классический пример того, как слабая похвала может оказаться проклятием.

Адам не хотел лишиться иллюзии того, что проститутки выбирают свою профессию скорее из собственной наклонности, нежели из экономической необходимости. Мне казалась абсурдной его уверенность в том, что один тип рабского добывания зарплаты был более предпочтителен, чем другой, или вообще, был предметом выбора. Вся поглощённая им литература, предупреждавшая, что общение с проститутками навредит его здоровью, как раз и распалила желания этого рассуждающего об этике лицемера. Женщина вроде меня, чей колчан был открыт для любой стрелы, которая любила всех толстосумов и презирала всех нищих, такая женщина становилась опасной, когда её трахали, при этом объясняя ей, что она порочный элемент.

Я не была ни за проституцию, ни против неё. Моим художественным ориентиром в бесстыдном проектировании этих древних образов проститутки на породившее их общество, был Борани, легендарный антихудожник восемнадцатого века, которому платили за то, чтобы он заштукатурил средневековые фрески в соборах Сен-Дени, Тура, Анжера и Шартра. Малевич мог бы перевернуться в гробу; замазывание белой краской художественных триумфов прошедшего века делало смешным и белое на белом, и чёрное на чёрном. Я ни на йоту не дорожила традиционной историей авангарда. Обрывание традиций неизбежно означало непримиримость к прошлому.

Адам был истощён. Чтобы его оживить, я заявила, что закон о вымогательстве был публичной профессией бесстыдного обмана, связанного с кровосмешением. Это преступное искусство состояло в том, что проститутка отдавалась мужчине, причём всё было обставлено так, что через некоторое время появлялась третья сторона, обнаруживавшая их в одной постели, и просила денег, в противном случае, угрожая неприятной сценой с мужем неверной женщины. Более поздние юристы, такие как Чикаго Мэй, Дач Гас и Кид Макманус называли закон о вымогательстве травлей, но я предпочитаю термин шестнадцатого века.

Множество мужчин, подогрев свою похоть лёгким пивом, останавливают свой взгляд на разрисованных лицах Коммерческой улицы. Чикаго Мэй использовал термин «марки», но в Лондоне времён Елизаветы жертв закона о вымогательстве называли «простаки». Кроме опасности быть побитым, мужчине нечего бояться от притворного мужа проститутки-обманщицы, так что обычно он готов расстаться лишь с несколькими сотнями фунтов. Лучшие простаки — это политики, знаменитости и священники, особенно, если они женаты или обязаны читать проповеди о морали. У таких мужчин я вымогала фантастические суммы.

К этому времени бутылка бурбона опустела, и я была сильно пьяна. Я потребовала, чтобы Адам рассказал о своём исследовании проституции, но даже после того, как он преодолел свою молчаливость, результаты меня не впечатлили. Сколд рассказал мне о дочери английского викария, которую он встретил в одном из борделей Токио, когда раскрывал для себя тему сексуального туризма. Софи выросла в пригороде Линкольншира, и, когда ей исполнилось восемнадцать, за ней ухаживали два кавалера. Один из них был устранён после того, как предупредил девушку о неискренности своего соперника.

Бросив Джона Смита за ханжество и подлость, Софи очень быстро позволила себя соблазнить Дэвиду Джонсу, чьё легендарное уродство пробудило в сердце Софи жалость. Попытка Дэвида похитить девушку потерпела неудачу, хотя вполне могла бы и осуществиться, если бы Смит не подкупил двух леди — как их называл Джонс — которые на самом деле были падшими женщинами из Скегнесса, напрочь лишёнными хороших манер и чувства жалости. Им полагалось хитростью увезти Софи в Лондон. Своим финальным триумфом Джонс был обязан тому, что Софи питала надежду вернуть этого несчастного заблудшего человека на путь Христианской Праведности.

Софи знала, что церемония её бракосочетания, тайно выполненная лишённым духовного сана педофилом, ни к чему не обязывала, и что она могла положиться только на честь Дэвида. Однако вскоре она узнала, что Джонса тот же священник уже женил на восьми других девушках, причём шестеро из них ещё не достигли брачного возраста. Всех их, как и Софи, он обманул, и потом заставил заниматься проституцией. На следующий день после свадьбы Софи отправили в бордель, где она встретила ещё двух несчастных девушек, которые, как и она, были обмануты и предложены другим мужчинам в угоду Дэвиду.