Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич Страница 8

Йок умолк. Ринтын спросил Петю:

— Хорошая сказка?

— Хорошая, — ответил Петя, хотя мало что понял из рассказа слепого.

— Спой нам новую песню, Йок, — попросил Ринтын.

— Новую? — Слепой лукаво улыбнулся. — Подождите, поищу.

Йок на побережье считался лучшим певцом. Были у Йока песни и со словами и без слов. Ринтын слушал и те и другие. Все они много говорили сердцу. В песнях слепого певца оживала природа, краски заменялись звуками, перед глазами возникало пустынное море, играющие волны, ветер бежал по сухой осенней тундре; угадывались за облаками солнце, блеск голубого неба. В песнях слышалось журчание весеннего ручья, глухое рокотание морского прибоя и свист зимней морозной пурги.

— А такую песню вы слышали? — Йок набрал в грудь воздуха и голосом пекаря запел:

Ой да ты, кали-и-и-на!

— Слышали! Слышали! — засмеялись ребята.

— А такую?

Сейчас голос Йока в точности походил на голос патефона из магазина.

— А есть еще одна песня про ту же калину:

— Мы эти песни знаем, — сказал Ринтын, — мы хотим, чтобы ты спел нам совсем новую песню.

— Про электричество, что ли, спеть вам? — задумчиво сказал Йок. Хорошо, спою вам про электричество.

Йок запел. Он иногда двигал руками, как бы сопровождая танцем слова. И верно, это была скорее не песня, а песня с танцем вместе — о людях, покоривших ветер и заставивших его служить себе. В песне-танце рассказывалось о том, как далеко в Москве добрые люди решили дать жившим испокон веков при тусклом свете жирника чукчам самый лучший, какой только есть в мире, свет.

— Хорошая песня? — спросил Ринтын Петю, когда Йок умолк.

— Наверное, хорошая, — вежливо ответил Петя. — Я не все понял и еще не привык к вашим песням. Скоро привыкну, — поспешил он пообещать, увидев огорченное лицо Ринтына.

Слепой сидел молча, повернувшись к мальчикам, и по его лицу пробегали тени мыслей.

— Как ты выдумываешь свои песни, Йок? — спросил Ринтын.

Старик улыбнулся, его лица коснулся теплый ветерок.

— Я их не выдумываю.

Мальчики недоуменно переглянулись.

— Я не выдумываю песни, — повторил Йок. — Быть может, вы сейчас не поймете всего того, что я вам скажу, но все же постарайтесь не забыть мои слова. Придет время, вы станете взрослыми, тогда в вашей груди зазвенит песня… Ты говоришь, Ринтын, выдумывать песни… Зачем это делать, когда кругом столько песен! Поет ветер — пожалуй, у него больше всего песен, потому что он бродит по всей земле и приносит диковинные напевы из дальних стран. Поет морской прибой, поют падающие снежинки, зеленая трава тоже поет. Напевает что-то свое и ведро, которое несут к ручью, чтобы наполнить водой. Надо только уметь слушать.

— И собаки поют? — спросил Ринтын.

— И собаки, — серьезно ответил Йок.

— А кто же лучше всех поет?

— Лучше всех поет русская девушка с полярной станции, — ответил Йок. — Я никогда не слышал такого красивого голоса.

Помолчав, он добавил:

— Такой голос может быть только у девушки доброй и красивой.

…После этого Ринтын стал прислушиваться ко всему, даже к шуму своих шагов. Иногда он уходил к морю и, напрягая слух, старался уловить песню морского прибоя. На вершине сопки он снимал шапку, закрывал глаза и, подражая Йоку, вертел головой, подставив уши ветру. Он подкрадывался к воющим собакам, но они, удивленно взглянув на мальчика, умолкали, зевали и, с треском захлопнув пасть, уходили от него подальше.

9

С переездом в новую ярангу отчима Гэвынто жизнь Ринтына резко изменилась. В первый же день отчим сказал:

— Чтобы у нас всегда был снег и лед для воды! Чтобы собаки были накормлены!

Ринтын никогда не отказывался от работы, но здесь ему приходилось делать то, что и подростку было тяжело.

Особенно трудно было кормить собак. Ринтын рубил топором мерзлое моржовое мясо в яме, захватив с собой свечку.

Разгибая затекшую спину, он мечтал о том, как хорошо было бы провести сюда электричество. Вот и столб рядом.

Приходил Петя и, свесив ноги в яму, болтал с Ринтыном.

Нарубить корм было полдела. Надо было еще раздать его собакам, да так, чтобы каждой досталась ее доля. Собаки были всегда голодные и злые. Однажды они набросились на Ринтына, когда он нес таз с нарубленным мясом, опрокинули таз на землю и сожрали все. С тех пор Ринтын стал кормить собак с крыши, взбираясь туда по лестнице. Петя в это время стоял внизу и отгонял собак.

Покончив с работой, за которую Ринтын принимался сразу же после уроков, он забирался в полог уже затемно. До прихода отчима надо было сделать уроки.

Гэвынто возвращался обычно навеселе и не один. Всегдашним его собутыльником был Евъенто.

Евъенто когда-то владел большим стадом, кочевавшим недалеко от Улака. Его стадо охраняли двенадцать пастухов. Сам Евъенто ничего не делал и время от времени наезжал в Улак, чтобы запастись спиртом, чаем, сахаром и толстыми американскими галетами.

Когда пришла Советская власть в Улак, стадо Евъенто было разделено между его пастухами. Самому хозяину была выделена причитающаяся ему доля. Прошло совсем немного времени. Из оленей, оставшихся в распоряжении Евъенто, ни один не уцелел. И тут все узнали, что «хозяин» тысячи оленей не умел пасти: часть оленей была задрана волками, а большинство просто пропало без вести. Пришлось Евъенто переселиться в Улак и стать презренным анкалином.[6]

Ринтын примащивался у самого света и торопливо делал уроки. Учение ему давалось легко. Иногда отчим заставал его за уроками, и это ему не нравилось, он делался злым. В яранге начиналась картежная игра с выпивкой. Подававшая закуску Арэнау тоже бывала навеселе.

С тех пор как Ринтын переселился к отчиму, никто — ни мать, ни тем более отчим — ни разу не приласкал его. Но все же свое жилище было лучше чужого: в нем жили родители. Пускай трудно, пусть тяжело рубить окаменевшее от холода моржовое мясо, тяжело тащить нагруженную речным льдом нарту, зато ты живешь, как и все другие дети, у своих родителей, в своей яранге.

Порой Ринтын заканчивал домашнее задание в чоттагыне при свете коптилки — кусочка мха, плававшего в растопленном тюленьем жире. Одной рукой он отогревал чернильницу, зажав ее в кулаке, а другой старательно выводил по косым линиям буквы. В сильный мороз чернила быстро замерзали, отваливаясь черными льдинками.

Закончив уроки, Ринтын бежал к Пете или на лагуну, где играли ребята.

Он старался как можно дольше оттянуть возвращение домой. Дома его ожидали валявшиеся в темном пологе отчим с матерью, прокисший хмельной запах и холод.

Гэвынто давно уже забросил свои «культурные» привычки. Он мог неделями не умываться, не то что чистить зубы. Его дорогое кожаное пальто изгрызли собаки, когда он пьяный валялся на улице. В обычной одежде, которую носили все его земляки, он оказался маленького роста. На лице у него росло несколько десятков толстых и жестких волосков, показавшихся ранее Ринтыну усами и бородой. Зло блестели маленькие кругленькие глазки, настороженно ощупывавшие взглядом каждый предмет. Но Арэнау была по-прежнему красива, и рядом с ней отчим казался просто жалким.

Ринтын втайне гордился своей матерью, с удовольствием слушал разговоры о ее красоте и о том, что он на нее очень похож. Арэнау жила все время в каком-то полусне, часто забывала даже сварить еду Гэвынто.

Казалось, она чего-то ждет.

Однажды Ринтын показал ей свою рубашку.

— Смотри, мама. Она грязная.

— Да? Хорошо, выстираю, — ответила мать, но забыла. Ринтын не стал ей об этом напоминать.